Мой взгляд скользнул выше, к другим башням, соединённым с моей крытыми галереями и воздушными мостами. В некоторых окнах горел свет — где-то тёплый, жёлтый, как от свечей, а где-то — пульсирующий синий или зловеще-зелёный, словно там шли какие-то опасные опыты. Это место было огромным, живым организмом. И оно было мне враждебно.
Слабость снова навалилась тяжёлой, душной волной. Ноги подкосились, и я едва успел вцепиться в холодный каменный подоконник, чтобы не упасть. Боль в голове вернулась с новой силой.
Кое-как, цепляясь за шершавую стену, я добрался обратно до кровати и буквально рухнул на неё. Дыхание сбилось, сердце колотилось где-то в горле. Я лежал, безвольно раскинув руки, и смотрел в потолок.
Теперь я знал больше. И от этого знания становилось только страшнее. Я видел уровень студентов. Видел, что магия здесь — не сказка, а обыденность и наука.
Время тянулось медленно. Шар под потолком всё так же ровно гудел. За окном выл ветер. Я был заперт в этой палате, в этом слабом теле, с тикающими часами моего приговора. Нужно было что-то делать. Но что?
Я лежал на кровати. Сил не было даже на то, чтобы думать, но мозг, подстёгнутый страхом и отчаянием, работал на износ. Он пытался найти выход, уцепиться за хоть какую-то соломинку. И он начал делать единственное, что мог — сравнивать.
Воспоминания начали всплывать сами собой, перемешиваясь в причудливом, болезненном калейдоскопе.
Вот я, из прошлой жизни, стою в гулком цеху, пропахшем машинным маслом и горячим металлом. В моих руках — тяжёлый инструмент. Передо мной — сложный механизм, упрямый агрегат, который отказывается работать. Я не молюсь духам машины и не уповаю на удачу. Я ищу причину. Изучаю схемы, проверяю контакты, слушаю звук, ищу слабое место. Логика, опыт, методичный перебор вариантов. Мои руки — широкие, сильные, в старых мозолях и паре глубоких шрамов от сорвавшегося ключа и острого куска металла — это инструмент, такой же, как и мой мозг. Они привыкли создавать, чинить, заставлять мёртвое железо работать по понятным законам физики.
И тут же, словно наложение кадров, возникает другое воспоминание, здешнее. Вот он, Алексей Воронцов, стоит перед зеркалом в парадной форме. Его руки — бледные, изящные, с длинными пальцами — никогда не держали ничего тяжелее эфеса дуэльной рапиры или пера. Для него сила — это не в понимании, как что-то устроено, а в мистическом «даре», в потоке, который он не может ни понять, ни проанализировать, а только почувствовать. Он бьётся головой о стену, пытаясь силой воли и гордостью выдавить из себя то, что не получается.
Картинка меняется. Я, прошлый, еду в старом, дребезжащем автобусе после тяжёлой смены. Вокруг чужие, усталые лица. Я ни от кого не завишу. Моя фамилия — просто набор букв. Она ничего не значит. Я — человек, ценность которого определяется тем, что он умеет делать своими руками и головой.
И снова наложение. Алексей идёт по широкому коридору Академии. Мимо проходят другие студенты. Они кланяются ему, кто-то с уважением, кто-то с заискивающей улыбкой, кто-то с плохо скрытой насмешкой. «Княжич Воронцов». Эта фамилия здесь — и благословение, и проклятие. Она открывает двери, но и накладывает немыслимый груз ответственности. Каждый его шаг оценивается. Каждый провал — это не просто неудача, это пятно на репутации древнего рода.
Два мира. Два подхода. Логика против магии. Человек-практик против аристократа по рождению.
И я — где-то посередине. С разумом рабочего, привыкшего разбирать проблемы на части, запертый в теле, которое должно творить магию интуитивно.
Лёжа на кровати, я вдруг почувствовал странное разделение. Мысли были моими, привыкшими анализировать и искать причину. Но тело… тело помнило другое. Когда я думал о слове «плетение», мой разум видел пустоту, а вот пальцы… пальцы на руках едва заметно подрагивали, словно вспоминали какие-то забытые движения. В глубине сознания, на самой границе чужих воспоминаний, таилось не знание, а ощущение. Ощущение того, как энергия, тот самый «эфир», должна течь по жилам, собираться в кончиках пальцев и формировать узор.
Это было похоже на фантомную боль в ампутированной конечности. Я не знал, как это делать, но какая-то часть меня чувствовала, как это должно быть. И это открытие, это слабое, едва уловимое ощущение, было первой искоркой надежды в беспросветном мраке.
Я лежал, глядя в пустоту, и мой собственный разум стал моим злейшим врагом.
Так… она просила меня не колдовать… — пронеслось в голове. — Но как я сдам этот экзамен? Или что там… проверка? Точно, Проверка. Как я её сдам, если даже не попробую?
И тут меня словно ударило током. Сознание взбунтовалось, отторгая чужую роль, навязанную мне этим миром.
Погоди… а зачем мне вообще её сдавать⁉ Мысль была острой и ясной, как звон стали. Я же не княжич! Я Петя. Пётр. Пётр Сальников! Какой я к чёрту княжич, почему я тут кому-то что-то должен? Я могу делать то, что сам захочу…
Но за этим бунтарским порывом тут же последовала холодная волна реальности.
Или не могу? Я отчётливо почувствовал, как на меня давит груз чужой личности, чужих страхов и обязательств. Ладно, я понял. Во мне как бы две личности сейчас. Хрень какая-то. Но моя личность, личность Пети, она же сильнее! Я же чувствую себя именно как Петя, значит… значит, я могу вообще уйти отсюда и пойти…
И тут мысль оборвалась.
Куда? Чёрт… Куда мне идти? В этом мире я был никем. Без документов, без денег, без понимания, как тут всё устроено. Просто странный парень в больничной рубахе с провалами в памяти. Отчаяние снова начало затапливать меня. Я просто лежал, и в голове была звенящая пустота.
А потом, из самой глубины этого отчаяния, родилась совершенно безумная, пьянящая мысль.
С другой стороны… Я КНЯЖИЧ! Блть! Я же княжич!
Всё внутри перевернулось. Ужас и безысходность сменились внезапным, почти детским восторгом. Это же просто фантастика! Как в Гарри Поттере, только я ещё и княжич! Как Малфой, только, надеюсь, добрый! Это же деньги, статус, власть… и… магия⁉ Последнее слово прозвучало в голове как взрыв. Это уже не казалось бредом. Это было реальностью. Моей новой реальностью. И это было невероятно круто.
Страх не ушёл, но теперь он был другим. Это был не страх жертвы, а азарт игрока, которому выпал невероятный шанс.
Новый настрой придал сил.
— Так, нужно попробовать, — прошептал я в тишину палаты.
Собрав всю свою волю, я снова сел, потом медленно, опираясь о кровать, встал. Пол был всё таким же ледяным, но сейчас я этого почти не замечал. Я встал посреди комнаты, закрыл глаза и сосредоточился. Я пытался ухватить то самое фантомное ощущение, которое мелькнуло раньше.
Так… если я не понимаю физику процесса, я должен создать для себя рабочую модель, — сработала привычка инженера. — Нужно представить, как эта сила, или что там, идёт из самого центра. Допустим, отсюда, из груди… из сердца…
Я поднял правую руку, бледную руку Алексея, и растопырил пальцы.
И тут же ступор.
Как там?.. Черепаха?.. Нет… Чешуя! Я начал лихорадочно копаться в чужой памяти, как в запылённом архиве. Зеркало, Чешуя и Кокон. Имена были. Но как они выглядели? Я напрягся, пытаясь вытащить то самое видение дуэли. Вот он, Голицын, уверенно сплетает синие нити… а вот Алексей, его собственные руки, и от них исходят тонкие, слабые, голубоватые…
Есть!
Я представил это. Представил, как тёплая энергия из груди течёт по руке, собирается в ладони и просачивается сквозь кончики пальцев. Я не просто думал об этом. Я требовал, чтобы это произошло. Я вложил в это желание весь свой азарт, всё отчаяние и новообретённый восторг.
Сначала — ничего.
А потом… я почувствовал это. Лёгкое покалывание в пальцах, похожее на статическое электричество. Я открыл глаза.
И увидел.
Между моими пальцами, дрожа и переливаясь, висела одна-единственная, едва заметная, тусклая голубая нить. Она была тонкой, как паутинка, слабой, почти призрачной. Она просуществовала не больше секунды, неуверенно качнулась в воздухе… и погасла.
Но я её видел. Я её сделал.
И в тот же миг острая, режущая боль пронзила мою голову, а тело пробила такая волна слабости, что ноги подкосились. Я рухнул на колени, тяжело дыша, а комната поплыла перед глазами. Предупреждение женщины не было шуткой. Даже эта крошечная искра магии стоила мне огромных сил.
Я кое-как дополз до кровати и завалился на неё, измотанный, но… счастливый. Это возможно. Я могу.
Именно в этот момент за дверью послышались размеренные, тяжёлые шаги. Они приближались.
Сердце пропустило удар. Шаги за дверью. Тяжёлые, уверенные, они несли в себе угрозу допроса, оценок и необходимости снова играть чужую роль.
Я напрягся. Весь детский восторг от первой магической искры мгновенно улетучился, сменившись знакомым ощущением загнанного зверя. Играть роль княжича — это дикий стресс. Мне совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, особенно сейчас, когда я был полностью выжат и уязвим.
Не было времени даже думать. Я инстинктивно выбрал самый простой путь к спасению — бегство.
Я быстро, насколько позволяла слабость, перевернулся на бок, лицом к холодной, шершавой стене, натянул до подбородка колючее одеяло и замер, стараясь дышать ровно и глубоко, как спящий. Глаза я зажмурил так сильно, что перед ними поплыли цветные пятна. Главное — не выдать себя. Не шевелиться, не реагировать.
Ключ в замке повернулся со скрипом, который отдался у меня в голове набатом. Дверь отворилась.
Тяжёлые шаги вошли в комнату. Один человек. Я чувствовал его присутствие спиной. Он подошёл к кровати и остановился.
Наступила тишина. Тягучая, напряжённая. Я слышал только гудение магического шара и собственное сердце, которое, казалось, колотилось так громко, что его невозможно было не услышать. Прошла секунда, две, десять… Он просто стоял и молчал. Это молчание было хуже любых вопросов. Он ждёт? Он знает, что я не сплю?
— Я знаю, что вы не спите, княжич, — раздался низкий, спокойный мужской голос. Он был незнакомым, но в нём чувствовалась власть и уверенность. — Нянюшка Агриппина сообщила мне о вашем… странном поведении и частичной потере памяти. Я лекарь Матвеев.