Он поднялся со стула и подошёл к моей тумбочке. На ней всё ещё стоял поднос.
— Это очень плохо, княжич, но это не смертельно. Память тела и эфира глубже, чем память разума. Она может вернуться под давлением. Или… её можно подстегнуть.
Он протянул руку над подносом. В его ладони на мгновение вспыхнул мягкий, изумрудно-зелёный свет. Затем он взял пустую кружку, из которой я пил отвар, и поставил её передо мной на одеяло.
— То, что вы ослаблены — это мы исправим, — сказал он. — А вот с памятью… У меня есть одна идея. Рискованная. И не совсем… каноническая, с точки зрения академических методик. Но, возможно, это ваш единственный шанс.
Он посмотрел на меня в упор.
— Я могу попробовать помочь вам «вспомнить» основы. Но для этого вы должны будете мне полностью довериться.
В его руке ничего не было, передо мной стояла пустая кружка, но его слова повисли в воздухе, полные странного, опасного обещания.
Я смотрел на него, потом на пустую кружку, потом снова на него. Разум отчаянно пытался понять, что он имеет в виду. «Подстегнуть память», «рискованная идея», «неканоническая методика»… Эти слова звучали одновременно и обнадёживающе, и пугающе. Я был полностью растерян.
— Не понимаю, о чём вы говорите… — честно признался я. Мой взгляд метался по его лицу, ища какой-то подвох или, наоборот, подтверждение своим надеждам.
А потом отчаяние перевесило осторожность. Какая, к чёрту, разница, что он предлагает? Хуже, чем есть, уже не будет. Провал на Проверке — это конец. Любой, даже самый призрачный шанс был лучше, чем гарантированное поражение.
— Если это может мне помочь, конечно! — выпалил я, и в голосе прозвучала нотка лихорадочного возбуждения. — Давайте! Валяйте, лекарь! Я готов!
Слово «доктор» чуть было не сорвалось с языка, но я вовремя прикусил его. «Лекарь». Надо привыкать.
На губах Матвеева появилась тень улыбки. Едва заметная, но она была. Кажется, моя отчаянная решимость его даже немного позабавила.
— Хорошо, — кивнул он. — Запомните, княжич, ваш разум сейчас — ваш враг. Он пуст, он паникует. А нам нужно достучаться до памяти вашего тела, до инстинктов, до того, что впечатано в саму структуру вашего эфирного поля. Для этого нужно отключить логику и анализ.
Он поднял руку, и его ладонь снова засветилась мягким зелёным светом. Свет был тёплым, успокаивающим.
— Я не буду копаться в ваших мыслях, как менталисты. Это грубо и опасно. Я сделаю другое. Я дам вашему телу толчок. Создам для вас… «учебную модель». Смотрите на кружку.
Я послушно уставился на тёмный керамический круг.
— Первое плетение, которое вам нужно вспомнить — «Чешуя». Самое простое. Это не сплошной щит, а множество мелких, наложенных друг на друга энергетических пластинок. Его задача — не остановить удар, а рассеять его, ослабить, содрать с него мощь. Представьте себе кольчугу. Понятна концепция?
— Да… — кивнул я. Концепция кольчуги была мне, Петру Сальникову, вполне понятна.
— Хорошо. Теперь не думайте. Просто смотрите. И… чувствуйте.
Лекарь вытянул указательный палец в сторону кружки. Кончик его пальца засветился всё тем же зелёным светом, но гораздо ярче. Затем он начал медленно вести пальцем по воздуху вокруг кружки.
И я увидел это.
За его пальцем, словно из ничего, сплеталась тонкая, светящаяся зелёная нить. Он делал короткие, резкие движения, похожие на стежки иглой, и после каждого движения в воздухе на долю секунды оставалась маленькая, размером с монету, полупрозрачная шестиугольная пластинка. Она висела в воздухе, слабо мерцая, а он уже «шил» следующую рядом, чуть внахлёст. Одна, вторая, третья, десятая… Они выстраивались в узор, похожий на змеиную кожу или рыбью чешую.
Через полминуты кружка была полностью окутана дрожащей, переливающейся зелёной сферой, сотканной из сотен этих маленьких чешуек. «Чешуя».
— Вот, — спокойно сказал Матвеев, опуская руку. Зелёное плетение вокруг кружки не исчезло, оно продолжало висеть в воздухе, слабо мерцая. — А теперь… ваша очередь.
Он посмотрел на меня.
— Не пытайтесь повторить это в воздухе. Вы слишком слабы. Делайте это в уме. Закройте глаза. Возьмите мою «модель» за основу. Представьте свою руку, свои пальцы. И повторите мои движения мысленно. Не пытайтесь создать щит. Просто повторите узор. Стежок за стежком. Чешуйка за чешуйкой. Ваш разум пуст, но ваши руки — помнят. Доверьтесь им.
Он откинулся на спинку стула и замолчал, давая мне время. Передо мной висел идеальный, светящийся образец. В голове — только что увиденный процесс его создания. И приказ — попробовать.
Я смотрел на светящуюся сферу вокруг кружки, на сотни этих мелких, аккуратно наложенных друг на друга шестиугольников, и мой мозг, мозг Пети Сальникова, отказывался принимать это как нечто эффективное. Восторг от увиденного волшебства сменился холодным анализом.
Чешуйка, блть⁈ — пронеслось в голове. — Как ЭТО может помочь в бою? Чтобы сплести эту штуку, нужно дохренища времени!
Я снова поднял взгляд на лекаря. Мне нужно было понять. Не интуитивно, как понял бы Алексей, а логически, как привык я.
— Простите, Лекарь, — начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал не как критика, а как искреннее недоумение. — Повторюсь, я многого не помню, и теперь у меня возник вопрос об эффективности такой магии. Вы эту кружку оплетали «Чешуёй» секунд тридцать. Это очень долго. Так она и делается? Ну… вот в бою, например. Пока я эту «Чешуйку» буду плести, меня уже кокнут. Убьют, вернее. Простите мой французский.
На этот раз лекарь Матвеев не просто улыбнулся — он тихо хмыкнул, и в его светлых глазах мелькнул огонёк живого интереса. Мой вопрос, кажется, пришёлся ему по душе. Он не счёл его глупым или дерзким.
— Прекрасный вопрос, княжич, — сказал он, и в его голосе прозвучало одобрение. — Вопрос исследователя, а не поэта. Это хорошо. Это значит, ваш разум работает. И вы задали его абсолютно правильно.
Он чуть подался вперёд, его тон стал более доверительным.
— То, что я вам показал — это «сборка по чертежу». Медленная, академическая, для первокурсников, чтобы они запомнили саму структуру плетения, его геометрию. Разумеется, в бою так никто не делает. Это учебный макет.
Он поднял палец.
— Когда маг набирается опыта, он перестаёт «шить» каждую чешуйку по отдельности. Он создаёт… «матрицу». Задаёт в уме параметры: размер, плотность, толщину, — и вливает в эту матрицу эфир. И тогда «Чешуя» возникает почти мгновенно, за долю секунды. Вот так.
Лекарь щёлкнул пальцами.
Зелёная сфера вокруг кружки исчезла. И в то же мгновение воздух перед его ладонью подёрнулся рябью, и там вспыхнул и материализовался плоский, размером с тарелку, диск, сотканный из точно таких же зелёных чешуек. Это заняло меньше секунды.
— Видите? — сказал он, и диск тут же растаял в воздухе. — Но чтобы прийти к этому, нужно сначала научиться «шить». Ваш разум должен знать чертёж, а ваше тело — помнить движение. Вы не можете построить дом, не зная, как класть кирпичи. А ваша проблема в том, что вы, кажется, забыли, как выглядит кирпич. Поэтому мы и начнём с самого начала. С одного-единственного «стежка».
Его объяснение было предельно логичным. Оно было похоже на то, как я в прошлой жизни сначала учился читать чертежи и осваивал каждый инструмент по отдельности, прежде чем собирать сложный узел или механизм. Нельзя собрать двигатель, не зная, как работает ключ и как затягивать гайку. Всё встало на свои места. Мой внутренний механик был удовлетворен.
— Я ответил на ваш вопрос, княжич? — спросил Матвеев. — Теперь вы готовы попробовать? Без анализа. Без мыслей об эффективности. Просто довериться памяти тела.
Он снова ждал. Но теперь я был готов. Я понял принцип. Я увидел «чертёж» и понял, зачем нужны эти базовые «кирпичики».
Глава 4
Я смотрел на то место, где только что висел магический диск, и во мне снова всколыхнулся тот самый детский, первобытный восторг. Это было за гранью всего, что я знал.
— Вау! Лекарь! Это правда… — я чуть было не сказал «круто», но вовремя себя одёрнул, вспомнив, что я «княжич», — … восхитительно!
Сдержаться было трудно. Слова сами рвались наружу, слова Пети Сальникова, а не Алексея Воронцова.
— Это реальная магия, внатуре! Да что ж такое… — я поморщился, словно от зубной боли. — Вы простите меня, лекарь. Просто слова какие-то сами лезут, чёрт-те знает откуда! Последствия удара, наверное.
Лекарь Матвеев лишь чуть заметно кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, но я видел, что он всё подмечает.
— Я всё понял! — сказал я уже твёрже, отгоняя лишние мысли. — Я попробую.
Я закрыл глаза.
Отключить анализ. Отключить логику. Довериться телу.
Я сделал глубокий вдох и сосредоточился на образе, который так ясно продемонстрировал лекарь. Светящаяся зелёная сфера. И я начал работать.
Я представил свою руку, свои пальцы, парящие в темноте перед моим мысленным взором. А затем — ту самую тонкую голубоватую нить, которую я сумел вызвать наяву всего несколько минут назад. Слабую, но мою.
И я начал «шить».
Первое движение. Короткий, резкий «стежок» в пустоте. И вот она — первая мысленная чешуйка. Тусклая, кривоватая, но она была. Затем вторая, рядом, внахлёст. Третья.
И тут случилось странное. Это занятие оказалось мне до боли знакомым. Всплыло воспоминание, тёплое и далёкое. Моя мама, склонившаяся над швейной машинкой. Запах ткани и машинного масла. И я, маленький, сижу рядом и пытаюсь на отдельном лоскутке делать ровные стежки. Мне нравилось это. Нравилась эта мелкая, кропотливая работа, где из сотен маленьких движений рождается что-то цельное. Я, конечно, пацанам-друганам во дворе об этом не говорил, а то ещё подумали бы чего. Но это умение, эта любовь к мелкой моторике, позже очень пригодилась мне в цеху, когда нужно было работать с тонкими проводами или мелкими деталями в механизме.
И сейчас, здесь, в этом чужом мире, в этом чужом теле, этот старый, забытый навык вдруг нашёл своё применение.