— Я представил их друг другу.
— Ты?
Ловкач нечасто искренне удивлялся, и я улыбнулся, довольный эффектом моих слов.
— Это было на одной вечеринке. По поводу сбора средств я уж не помню для чего. Рут приехала в город к зубному врачу, мы для приличия заглянули на пару минут к Одри, и она утащила нас с собой.
— Рут и ты на вечеринке? — Ловкач недоверчиво покачал головой. Воистину, для него это был день сюрпризов.
— Наш первый выход в свет за три года, — пояснил я. — Может, и больше. Там оказался Арч Микс, он подошел ко мне, вероятно, чтобы обменяться оскорблениями, и я представил его Одри, которая в тот вечер была в ударе. Ты понимаешь, остроумие, очарование, внешний лоск.
Ловкач кивнул.
— Когда Одри хочет, она становится неотразимой.
— Ты видел жену Микса?
Он вновь кивнул.
— Я несколько раз говорил с ней.
— Полагаю, Одри в тот вечер вышла на охоту. Такое с ней случается. У Микса не было ни единого шанса. Да и кто из мужчин мог устоять. Вот так все и началось.
— И продолжалось год?
— Примерно.
— И как Одри? Я помню, что задавал этот вопрос, но меня интересуют твои впечатления от встречи с ней.
Я пожал плечами.
— Все нормально. Кто-то держит ее под наблюдением.
— В чем причина? Наркотики или Микс?
— Не знаю, — я покачал головой. — Я прогнал одного из них, прикинувшись простачком. Он показал мне бляху и удостоверение, в котором говорилось, что его фамилия Нестер. Джеймс Нестер. Детектив. Тридцать лет.
Ловкач пристально посмотрел на меня, затем снял трубку, набрал номер и попросил позвать Кларенса. Я не понял, имелось в виду имя или фамилия, но Кларенс взял трубку, они поболтали о пустяках, как и полагается старым друзьям, а потом Ловкач спросил: «Послушай, помоги мне с одним молодым человеком, который работает у вас. Его фамилия Нестер. Джеймс Нестер». Он подождал, послушал, поблагодарил и опустил трубку на рычаг.
Коротко взглянул на меня и принялся рассматривать ногти правой руки. Все еще восхищаясь безупречным маникюром, он сказал:
— У них нет детектива по фамилии Нестер. И никогда не было.
Глава 6
Некоторое время Ловкач и я рассуждали о причинах, побудивших человека, ведущего наблюдение за домом моей сестры, иметь при себе поддельное полицейское удостоверение. Было высказано несколько идей, не слишком оригинальных и довольно неправдоподобных, а когда наше воображение начало иссякать, зазвонил телефон.
— Слушаю, — сказал Ловкач, взяв трубку, и после короткой паузы добавил: — Разумеется, — и передал трубку мне.
Звонил Макс Квейн.
— Как ты меня нашел? — спросил я.
— Я позвонил твоей жене, та сказала, что ты скорее всего у сестры, а твоя сестра дала мне этот номер. Я сказал, что у меня важное дело.
— Так говори.
Что-то закралось в голос Квейна, и он затараторил так, что некоторые слова слились между собой.
— Я должен увидеть тебя, Харви.
— Зачем?
— Это необходимо, черт побери.
— Хорошо. Когда?
— Немедленно, — ответил Квейн. — Сейчас.
— Ну, пожалуй, я смогу приехать через пятнадцать минут.
— Нет, — вырвалось у него. — Я не на работе. У меня есть квартира в Минтвуд Плейс. Ты знаешь, где это?
— Давай адрес.
Он продиктовал адрес, ручки, как всегда, у меня не было, и мне пришлось повторить его вслух, чтобы получше запомнить. Потом я сказал:
— Макс.
— Что? — едва слышно ответил он.
— Хотя бы намекни, а?
Трубка молчала. Мне показалось, что я слышу тяжелое дыхание Квейна.
— Я… — У него перехватило горло, но затем ему удалось выговориться, причем слова вновь налезли друг на друга. — Мне кажется, я знаю, что произошло с Арчем Миксом.
Раздались гудки. Квейн положил трубку. Слова его прозвучали загадочно, драматично и даже глупо, что совсем не соответствовало характеру Квейна. За эти годы он превратился, и я не мог представить его другим, в сухаря в костюме-тройке, воротничке с петлицами, с холодными серыми глазами, знающими, что почем, и находящими, что все слишком дешево.
Поворачиваясь к Ловкачу, я надеялся, что мои мысли и, возможно, чувства не отражались на лице.
— Я предлагаю тебе сделку.
— Какую именно?
— Обмен.
— Да, — кивнул он. — Понятно. Скорее, ты предлагаешь не обмен, а общий фонд.
— Хорошо. Пусть общий фонд.
— И каков твой взнос?
— Я уже сделал его. Нестер. Этого достаточно, не так ли?
— Возможно, при условии, что Нестер имеет отношение к Миксу или хотя бы к Одри.
— Другого у меня нет.
— А теперь моя очередь?
— Да.
— Хорошо, Харви, что тебе нужно?
— Встретиться с твоим клиентом.
— Гэллопсом?
— Да.
— Когда?
— Сегодня. Чем раньше, тем лучше.
Мне нравилось, что Ловкач не нуждался в нудных объяснениях и сразу понимал, что к чему. На мгновение он задумался, вероятно прикидывая за и против, снял трубку, набрал номер и через три или четыре секунды добрался до Гэллопса. Я слушал Ловкача с нескрываемым восхищением. Его мелодичный голос обволакивал собеседника, а лгал он настолько убедительно, что я сам едва не поверил тому, что он говорил. Особенно когда речь зашла о том значительном вкладе, который я мог привнести в расследование.
— Ну? — спросил я, когда Ловкач положил трубку.
— Завтра в одиннадцать.
— Не сегодня?
— Нет. Не сегодня.
— Ладно. Пусть будет завтра. Как Гэллопс назвал меня, когда ты впервые упомянул мое имя?
— Кажется, говнюком, — ответил Ловкач. — Затем он произнес что-то еще более неудобоваримое.
Макс Квейн с женой и двумя сыновьями жил рядом с бульваром Вильсона, недалеко от старого канала. В этой части города преобладали люди обеспеченные, с опаской относящиеся к винограду, не признающие салата, которых в последнее время особенно беспокоило истребление китов японцами.
Минтвуд Плейс, наоборот, представлял из себя квартал обшарпанных кирпичных домов, граничащий с Колумбиа-роуд, населенный выходцами из Латинской Америки, неграми и частично белыми. Найти нужный дом там мог лишь тот, кто знал, где искать, а поставить машину просто не представлялось возможным. И я решил, что трудно найти лучшее место для квартиры, о которой не должна знать жена.
Время подходило к двум часам, когда мне удалось приткнуться к тротуару на Девятнадцатой улице. Я снял пиджак, ослабил узел галстука и пошел к перекрестку с Минтвуд-стрит, где повернул налево. Было жарко, жарко для Вашингтона, жарко для Нового Орлеана, жарко даже для Африки, и я вспотел, пройдя полквартала. Когда же квартал остался позади, я просто взмок. Двое пуэрториканцев, загорелых, без рубашек, сидели в тени дома и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Они проводили меня взглядом, вероятно, потому, что кроме меня на улице никого не было.
По адресу, сообщенному Квейном, я нашел трехэтажный кирпичный дом с крытым крыльцом. Там играли дети, мальчик и девочка с черными испанскими глазами. Они пытались ввернуть лампочку в пустую винную бутылку. Успеха не предвиделось, но их занимал сам процесс.
Я прошел в маленький вестибюль, всю обстановку которого составляла тележка из магазина самообслуживания с отвалившимся колесом. На стене висели шесть почтовых ящиков с табличками для имен проживающих в квартирах. На четырех были написаны фамилии, на двух — нет. На ящике нужной мне квартиры номер шесть кто-то написал не Квейн, а Джонсон.
Я начал подниматься по ступеням и никого не встретил, пока не добрался до второго этажа и не подошел к лестнице, ведущей на третий. Навстречу бежал мужчина. Даже несся. Он очень спешил, потому что перепрыгивал через две ступеньки. Я отступил в сторону. Он не заметил меня, так как смотрел под ноги, чтобы не упасть. Затем поднял голову, увидел меня, заколебался, но вновь побежал вниз. Как мне показалось, чуть быстрее.
Роста он был небольшого, широкоплечий, с короткими ногами. На смуглом лице выделялись тяжелые черные брови. Ему было лет тридцать пять. По случаю жары он надел светло-голубой костюм. Я повернулся, чтобы получше разглядеть его, так как подумал, что уже встречал эти тяжелые брови, но успел увидеть лишь его затылок с круглой белой лысиной на макушке диаметром в дюйм-полтора.
Я поднялся на третий этаж, стараясь вспомнить, где я видел этого человека. Квартира Квейна, номер шесть, оказалась справа от лестницы. На площадке пахло скисшим молоком и испанскими пряностями. Дверь была приоткрыта. На палец, не больше. Я постучал, не получил ответа и вошел.
Квартира ничем не напоминала любовное гнездышко. Комната начиналась сразу за входной дверью, справа находилась кухня, слева — ванная. Под стать была и мебель: обеденный стол с пластиковым верхом, четыре табуретки, софа, на полу дешевый зеленый ковер. Пара стульев, бра на стене, перед софой кофейный столик, на нем черный кнопочный телефон. Рядом на блюдце полная чашка кофе и ложечка.
— Макс? — позвал я и тут же добавил: — Есть тут кто-нибудь?
Я повернулся к кухне, полагая, что Квейн пошел за сливками или сахаром. Слева раздался какой-то звук. Я оглянулся. Из ванной выполз Макс Квейн.
Он полз медленно, на руках и коленях. По направлению к телефону. Между ними было восемь или девять футов. Ему удалось одолеть один. Затем он рухнул на ковер, его серые глаза смотрели на меня, но уже ничего не видели.
От уха до уха — так в книжке режут горло. «Его горло было перерезано от уха до уха». Эта фраза встречалась мне много раз, хотя я и не помню, где именно. Максу Квейну перерезали шею, но тот, кто это сделал, вероятно, не читал книг. Он полоснул Квейна дважды, по обе стороны гортани. Перерезав основные артерии. Квейн был весь в крови, из ванной за ним по зеленому ковру тянулся красный след.
Остальная кровь осталась в ванной, и я подумал, что отмыть ее там будет гораздо легче, чем на ковре. Не слишком уместная мысль, но в тот момент я не мог похвастаться ясностью мышления. Я стоял, не в силах пошевельнуться, и смотрел на Квейна. А он смотрел на меня, но его глаза не двигались и не моргали. Потом я присел на корточки и попытался нащупать пульс. Сердце Квейна не билось. Впрочем, другого я и не ожидал.