— А может, они переодетые ходят? Ты тревогу-то будешь поднимать, а они тебе ножиком — рраз!
— «Ножиком»… У них не ножики, а кинжалы.
— Это само собой.
Положение было серьёзное: и тревогу поднимешь — плохо, и не поднимешь — нехорошо.
Тишка всё-таки склонялся к тому, что надо поднять. А Серёжке, по правде-то говоря, и жалко было маслозаводов и не хотелось с Марией встречаться.
— Да ну её! Она опять обниматься полезет…
Он и про ножик-то Тишке сказал специально: Тишка же с перепугу в другую сторону повернёт, переполошит всю деревню.
А уж если и предупреждать кого-то, так не маслозаводок — председателя колхоза хотя бы. Бабы только визг поднимут и врагов вспугнут.
— Ты не давайся, так не обнимет, — посоветовал Тишка. — Я вот молоко ношу сдавать, и не трогает. Ко мне подойди!.. — сказал он угрожающе, а потом, подумав, добавил: — А и обнимет, так чего тут такого? Не ты ведь её, а она тебя… Мне мама говорила, она чужих ребят ласкает, потому что своих нет.
Пока они сидели на канаве и приводили друг другу доводы за и против предупреждения, Поля-маслозаводка запела частушку:
Я у тихоньких-то бойкая
Расту, мой дорогой.
Надо очень быть умелому
Смеяться надо мной.
Мария что-то говорила ей, и они беззаботно смеялись.
— Надо сказать, — решился Тихон.
Они встали и пошли к маслозаводу. Мария заметила их первой.
— Ой, наши кавалеры идут! — задурачилась она. — На жарёху-то хоть несёте? У нас и печь топится, побегу сковороду готовить.
— Нет, мы солонину собирали, — серьёзно сказал Тишка и всё улучал минуту, чтобы предупредить баб об опасности.
Мария заглянула в корзины:
— Ну уж и собиральщики! Все пестерями носят, а у этих и дно не закрыло. Сидели бы дома!
— Побирушки они, а не собиральщики, — добавила Поля, показывая в улыбке щербатый рот.
Тишка никогда не замечал раньше, а тут, обиженный на Полю, сразу увидел, что у неё, кроме широкой щербинки, не хватает ещё и зуба. Поля прицокнула языком и добавила:
— Эти собиральщики хорошо-то собирают только ложками за столом.
— Бабы, вы сегодня остерегайтесь, — сказал Тишка насупленно.
Мария удивлённо вскинула брови.
— Ох ты, ухари какие растут! — Она, заулыбавшись, двинулась на ребят: — Вот я сейчас проверю, боятся ли щекотки они.
— Бабы, я вам без всякого смеха говорю: остерегайтесь.
Маслозаводки легли впокатушку:
— Ой, ой, напугали! Не вас ли остерегаться-то?
Мария сграбастала Тишку в охапку — и ну его тискать. Корзину с грибами чуть не опрокинула.
Тишка вырывался из цепких рук, бил Марию босыми пятками и кусался.
— Ох, какие сердитые!.. Ну, лешой возьми, и мужики пошли. Сердца-то, как у петухов: и пощекотать нельзя.
Серёжка предусмотрительно держался от Марии поодаль.
— Вот подожди, скажу твоему Василию, так он тебе дёру устроит! — пообещал Тишка Марии, приходя в себя после встряски.
Бабы снова захохотали. Поля пригнулась, развела руки в стороны — как разбегавшихся куриц наладилась загонять ребят во двор:
— Вот уж поймаю, так поймаю сейчас!..
Ребята бросились наутёк. Тишка уже от угора обернулся и крикнул:
— Ну и пропадайте тогда, чёрт с вами!
Посоветовавшись, они решили о кладе лишнего не болтать, а разыскать председателя колхоза Егорова и поставить его в известность, что за маслозаводом затевается нехорошее дело.
— Смотри, ни мамке, ни Славке — ни полсловечка, — предупреждал Серёжка. — Только Егорову. А то вспугнём.
— А если они сегодня ночью выступят?
— Не готовы. Ты видел, оружия нет.
— А если это ба-а-хте-рическое? — заикаясь, спросил Тишка. — Мне Славик рассказывал, оно ещё страшнее.
Серёжка задумался.
Надо было отправляться на поиски Егорова немедленно, Тишка и домой не пошёл, оставил свою корзину у Дресвяниных.
В правлении колхоза председателя не оказалось. Бухгалтер, насмешничая, пригласил:
— Если о заработке хотите справиться, то подсаживайтесь ко мне. Сейчас проверю лицевые счета… Как фамилии-то?
Тишка попятился к дверям. Но там стояла агрономка Шура Лешукова.
— Что вы, дядя Миша, разве не узнали их? Это же Тихон Соколов и Сергей Дресвянин. Наверно, заявления принесли, в колхоз вступать собираются.
Вот ведь, с людьми хочешь серьёзно поговорить, а они всё на смех переводят.
Тишка рванулся на улицу, и Серёжка за ним. Шура уже в распахнутое окно крикнула:
— Егорова в райком партии вызвали! Завтра приедет.
Да, надо было запасаться выдержкой до следующего утра. Не говорить же об опасности с этими пустосмешками. С ними любое дело завалишь. Как только Егоров их терпит…
Ночью Тишка не мог уснуть. В темноте ему чудились шаги за окном, сухие покашливания, а однажды напахнуло даже и дымом.
Тишка из кровати вглядывался в едва различимые оконные проёмы, и чем больше вглядывался, тем определённей ему казалось, что кто-то прильнул носом к стеклу.
Тишка прятался под одеяло и с замиранием прислушивался к тревожным шорохам, трескам, позвякиваниям, глухим голосам. Через минуту он уже не выдерживал неопределённости и открывал щёлку для глаз.
Через стекло упорно сверлили его теперь два взгляда. Тишке хотелось панически закричать, но он, не уверенный, что его всё же видят, боялся выстрелов на голос и потому сдерживал крик.
Где-то у леса завыла собака.
«Идут». Тишка покрылся потом. Руки и ноги у него онемели.
И в это время над Полежаевом возник гул самолёта. Он слышался всё явственней. И от его нарастания стёкла в рамах задребезжали.
Те двое, что выслеживали Тишку, сразу куда-то исчезли. Самолёт гудел прямо над Тишкиным домом, и Тишка, вжимаясь в постель, всё ждал, что вот сейчас раздастся оглушительный свист и грохот и, как в кино, всё опрокинется вверх тормашками.
Но гул удалился к маслозаводу и долго ещё долетал оттуда — то затихающими, то угрожающими накатами.
Он не успел раствориться совсем, как со стороны леса наплыл новый рокот тяжёлого самолёта, и тут уж Тишке стало понятно, что они сбрасывают к маслозаводу десант.
Тишка кубарем скатился с кровати и, замирая от страха, перескочил в горницу, где спал Славик.
— Диверсанты! — завопил Тишка, но старший брат лениво лягнул Тишку ногой и сквозь сон выдохнул:
— Отстань!
Лучше бы всего разбудить отца с матерью, но они спали на сеновале, и бежать к ним через тёмные сени у Тишки не хватало духу.
— Славочка, миленький, да проснись ты, диверсанты кругом… — захныкал Тишка.
Слава поднял голову, промычал что-то невнятное и снова уткнулся в подушку, почмокивая губами, как годовалый ребёнок.
— Да проснись ты, проснись, всех сейчас перережут… Они же в зелёных халатах, их и не увидит никто…
Он растолкал брата, и тот, разобравшись, о чём лепетал ему Тишка, раздражённо отмахнулся от него:
— Да будет тебе, переполошник… Дай поспать.
— Славочка, — не унимался Тишка, — мы же на тайник наткнулись! Мне не веришь, у Серёжки Дресвянина спроси… Там же чего только нет… Ба-а-хте-рическое оружие… Колодцы собираются, видно, травить. И реку отравят. Чего пить-то будем?
— Ну хватит тебе. Ври, да не завирайся.
— Да не вру же! Честное слово, не вру! Хочешь, честное пионерское наперёд дам?
— Давало… Тебя ещё, переполошника, в пионеры-то и не примут.
Над Полежаевом снова загудел самолёт. Стёкла в рамах опять запозвякивали.
— Во-во, третий уже! — встрепенулся Тишка. — И все к маслозаводу летят. Вот послушай, и этот закружит там…
— Дурачок, да над нами воздушная трасса. На Москву из Сибири пассажирские самолёты летят. Разве первый раз слышишь?
— А почему только ночью летают?
— Значит, расписание у них такое. Спи!
Тишка подумал, подумал, а успокоиться всё равно не мог. Ну ладно, самолёты наши летают, но тайник-то, как ни крути, не наш. Отравят, отравят колодцы, прораскрываем рот…
Славик уже посапывал носом как ни в чём не бывало.
— Слав, Слав… — заканючил Тишка.
— Да иди ты! — Брат отвесил ему подзатыльника, и Тишка, обидевшись, перебрался в свою кровать.
Он и не заметил даже, когда уснул.
Провалился как в яму.
Солнце уже высвечивало половицы, когда Тишка открыл глаза.
Матери с отцом не было, ушли на работу, оставив для Славика записку, где завтрак и что нужно сделать по хозяйству до их прихода. Тишка ожидающе посмотрел на брата:
— Славочка, я, смотри, о кладе ни единого словечка тебе не соврал.
— Вот если ты мне картошки для поросёнка намнёшь и за хлебом сбегаешь в магазин, пойду с тобой клад смотреть, — пообещал Славик.
— А ты чего будешь делать?
— Ну, у меня, Тишка, дел много. Скоро в школу идти, а на каникулы знаешь сколь задано — и не переделать всего. Вот будешь учиться, поймёшь, каково учёба даётся.
Тишка отправился на кухню толочь в деревянном ведре картошку, а Славка с книжкой уселся к столу.
Старого воробья на мякине не проведёшь. Тишке не год и не два, он уже подглядел, что брат за «Трёх мушкетёров» схватился, но Тишка хоть и переполошник, да хитрый, виду не подавал, потому что в одном уступишь — в другом выиграешь. Это уж проверено миллионы раз.
Выследить, чей тайник, было важнее всего.
Тишка долго метался в ельнике от одного дерева к другому и никак не мог вывести брата к упрятанному под лапником кладу. Вчера с перепугу они с Серёжкой и место приметить забыли. Славик злился и неверящими глазами посматривал на Тишку:
— Уж лучше признайся, что выдумал всё.
— Да как это выдумал? Я ведь не один был, — отвечал Тишка шёпотом и обеспокоенно оглядывался по сторонам. У него уже появилось подозрение, что тайник успели перенести, а может, и пустить в дело. Пожалуй бы, сегодня и воду не стоило пить. — Под ёлкой спрятано было. Высокая такая, приметная.