А уж для наблюдательного пункта лучше места и не придумать.
Тишка прислонился лбом к щели.
Славик подбрасывал вверх корзину и, когда она, кувыркаясь, падала, ловил её, как волейбольный мяч.
«Набрал малины, — усмехнулся Тишка. — Хоть бы сам-то наелся. А то, наверно, и ягодки в рот не попало».
— Тишка-а-а! — устав свистеть, закричал Славик. — Ты куда запропастился?
Тишка полуоткрыл дверь и, ящерицей юркнув через порог, спрятался в траве. Дверь сама отошла к косяку. Если и распахнётся настежь, так только при большом ветре. «Ладно, потом закрою», — решил Тишка и пополз бороздой к гряде, на которой они копали для поросёнка картошку. Там он выпрямился и взялся за вилы.
— Тишка-а! — опять закричал Славик.
— Ну, чего орёшь? — отозвался Тишка. — Не видишь, картошку копаю.
Славик перемахнул через изгородь, подошёл к брату.
— Мама не приходила? — подозрительно спросил он.
— Нет.
Славик успокоился, сел на сложенную кучей ботву:
— Правильно, что ты не пошёл с нами… От малинки-то одни воспоминания остались.
— Кто не пошёл? Я? — изумился Тишка. — Да вы же сами меня оставили.
— Ну, Тишка, и переполошник ты, — сказал Славик. — Я же тебе русским языком сказал, когда ты за водой побежал: «На угоре в березнячке будем ждать, догоняй». А ты и не подумал нас догонять… Вообще-то и правильно: кто-то всю малину до нас обобрал.
Тишка, как Маринка Петухова, руками всплеснул:
— Ну, Славочка, ты и заливать!.. Ни про какой угор ничего не говорил. Зачем выдумываешь-то?
— Да ну тебя! — раздражённо отмахнулся Славик. — Вечно ты так: сам перепутает, а на других обижается.
Он откинулся на спину, задрал ноги вверх, а потом, резким махом поставив их на землю, вскочил:
— Ну, раз начал копать, так копай. А мне ещё в одно место надо сходить.
— Ага, копай, копай!.. — для приличия огрызнулся Тишка: уж сегодня-то он был рад-перерад, что брат снова убегает. — А ты-то чего будешь делать?
— Я ж тебе сказал: в одно место надо сходить.
— Ты забыл, мама наказывала дров наносить, а то всё я да я…
— А ты не носи — без тебя сделаю.
Он, посвистывая, вразвалочку направился из огорода.
— Лоботряс! Опять от работы отлыниваешь! Да когда только и перестанешь на мне выезжать!
Славик прибавил шагу. А Тишка, как только брат скрылся из виду, шмыгнул в предбанник.
Котята успокоенно спали и не шевельнулись даже, когда Тишка снял с них тёплую тряпку. «Ты смотри, уснули, как сытые», — подумал он.
А может, и сытые в самом деле? Много ли крохам этаким надо: Тишка ведь сколь-нибудь капель да влил им в рот коровьего молока…
Он вновь надёрнул на котят тряпку, закрыл на завертушку дверь и отправился докапывать картошку.
А в голове неотступно стучало: «Без матери пропадут». Он уж подумал было притащить кошку от Петуховых, да остановило его то, что Маринкина кошка в их предбаннике жить не будет, а перенесёт своих котят снова домой. У Маринки же насчёт них намерение твёрдое — топить.
Нет, Тишка котятам не враг.
Вечером мать вернулась с работы и расхвалила сыновей:
— Вот молодцы! Всё в доме переделали: пол подмели, воды принесли, дров наготовили. С такими помощниками и помирать не захочешь…
— Мама! — заторопился Славик, перебивая её. — А я сегодня и за малиной ходил… Только там кто-то до нас побывал и ни одной ягодки не оставил.
Варвара Егоровна ласково засмеялась:
— Да признайся по-честному, пока домой шёл, всё и съел.
— Нет, мама, спроси у Вовки Воронина, я с ним ходил.
— Ну-у, этого свистуна я знаю. Вы друг друга стоите… Вот если бы с Тишей ходили, так всё до ягодки принесли.
Она погладила Тишку по голове, а Славик, насупившись, повернулся к кровати и ни с того ни с сего стал взбивать подушки, поправлять покрывало, подтягивать подзор.
— Ты что это на ночь глядя? — удивилась мать.
— А чего-то больно всё жамканое, — буркнул Славик, оправдываясь.
Тишка не находил себе места, всё ждал, когда мать достанет с печи подойник и пойдёт к корове во двор. Может, парное молоко котят взвеселит? Ведь из кошки-то они парное и пьют. А он придумал их холодным поить… Маленьких таких…
— Что, детинушка, невесел? — шутила мать. — Что головушку повесил?
— А я молока парного хочу! — озадачил он мать.
Варвара Егоровна удивлённо вскинула брови: бывало, и кружку не заставишь выпить, а тут сам запросил. Уж здоров ли?
Варвара Егоровна, тревожно оглядываясь на Тишку, сняла с печи опрокинутый вверх дном — сушиться — подойник.
— Сейчас напою.
И только звякнула она ведром, как из-под печи вылезла кошка, прогнула спину, вытянув назад ноги, и тихо мяукнула.
— И тебе молока? — засмеялась Варвара Егоровна. — Ну какие все сегодня голодные…
Тишку будто бес подтолкнул. И на языке ведь не вертелось, а тут сразу бухнулось:
— У неё, мама, котята родились. Я их видел сегодня.
— Где? — загорелись глаза у Славика.
Так ему Тишка и скажет.
— Под печку залезли, — слукавил он.
Славик было полез под шесток, но мать остановила его:
— Тебя там только и не хватало! Ты уж, пожалуйста, им не мешай. Подрастут — сами выйдут на свет…
Славик всё же заглянул в прорубленное под шестком оконце, но где там — как в преисподней, ничего не увидишь. Без матери он бы, конечно, ухватом пошуровал, а при Варваре Егоровне не решился.
— Сколько их там? — спросил он отрывисто.
— Три… Вот такие малюсенькие. — Тишка сжал ладонь в кулачок. — Ну может, немного побольше.
Варвара Егоровна остановилась в дверях:
— А я смотрю, чего это Мурка вдруг похудела? Во-о-он оно что… — сказала она задумчиво. — Ну, теперь надо её получше кормить: трое-то продоят, как корову.
Она почему-то замешкалась, и Тишка уже загоревал, что сообщил про котят не вовремя.
Они, бедные, с голоду там помирают, а мать тары-бары разводит, никуда не торопится.
— Мамка, я молока хочу… — заканючил Тишка.
— Да успеешь ты! — рассердилась мать и звякнула ведром о косяк.
Она сходила на кухню, взяла для коровы кусок хлеба и опять остановилась в дверях:
— Ты смотри, трое, на старости-то лет… А в последние годы у неё всё мёртвые рождались… Тишка, дак ты живых ли видел?
— Живых, живых…
Но Славик сразу же подхватил материнскую тревогу:
— Действительно! Может, опять мёртвые. Я, мам, сейчас посмотрю.
— Да сиди ты! Сиди! — прикрикнула Варвара Егоровна.
— Мам, дак если мёртвые, ведь на весь дом завоняет, — выставил Славик убедительный аргумент.
— Ничего, не велик и барин, пронюхаешься, — сказала Варвара Егоровна и пригрозила сыну: — Ну, Славка, смотри, сунешься к ним с клюкой — голову оторву! Сейчас их долго ли покалечить.
Она ушла во двор, а Славик покрутился-покрутился около печи, но материнскую угрозу, видно, запомнил.
— Вот бы фонариком туда посветить! — предложил он.
— Разве увидишь? — хладнокровно возразил ему Тишка. — Они вот в этом, в левом, углу… В ближнем…
— Да, в ближнем не разглядишь, — согласился брат. — Ну ладно, я сейчас к Алику Макарову сбегаю…
«За фонариком ведь», — разгадал его намерения Тишка и на всякий случай предупредил:
— Фонариком нельзя. Светом их ослепит — напугать можно.
Но Славку не остановить. Выскочил за порог, скатился по перилам и уже запрыгал под окнами на одной ноге.
Тишка огляделся в сумеречной избе. Где-то под потолком назойливо пищал комар. Бились в освещённые закатным солнцем окна сонливые мухи. По половику, тяжело оступаясь, вышла из кухни застаревшая кошка, уселась перед столом и стала «намывать гостей». Она и в самом деле заметно похудела. А давно ли ходила пузатая…
— Мурка, Мурка… — позвал её Тишка. — Не надо нам никаких гостей… Наши гости в бане сидят. Или у тебя свои есть?
Кошка ласково ткнулась ему в ноги и закружила вокруг них, как среди деревьев, прижимаясь впалыми боками.
— Надо, Мурка, покормить и чужих.
Тишка взял её на руки, погладил и пошёл с ней в баню. Кошка доверчиво тёрлась ему головой о руки, мурлыкала.
В предбаннике было темно, и Тишка оставил дверь незакрытой. Закатные лучи выкрасили стены в малиновый цвет.
Тишка, не выпуская кошки из рук, уселся в углу на щелястые половицы и запустил руку под тряпку, холодея от мысли, что котята уже мертвы. Котята — все трое — были тёпленькие. Тишка отбросил тряпку и посадил почуявшую неладное, с вытаращенными глазами кошку на гнездо. Кошка не поджимала ноги, не собиралась ложиться. Она зло шипела, скалила пасть.
Тишка одной рукой прижимал её спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.
— Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?
Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.
— Ну, Мурочка, миленькая… — уговаривал Тишка. — Я же тебя никогда ни о чём не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…
Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…
И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали её живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.
Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…». Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.
И всё-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнёт их с себя и поминай как звали.
Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зелёные с продольными чёрточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что всё, о чём он просит её, она выполнит.