Глава 4. Ночь
Мы подошли к "Морю Изобилия", когда над островерхими крышами старого города уже разливался закат. Швейцар с белыми бакенбардами чинно отворил нам двери, метрдотель в смокинге усадил в центре зала под сияющей люстрой, сообщив, будто по секрету, что фирменный осётр с брусничным соусом сегодня чудо как хорош. Сомелье в белых перчатках предъявил Мэту бутылку игристого и отточенным движением наполнил бокалы.
А я листала меню, тщетно пытаясь найти блюдо дешевле ста гольденов. Какой-нибудь простенький салатик. Или закуску. Хоть что-нибудь. Но даже блинчики с клюквой стоили сто семнадцать гольденов!
Нутро щекотала лёгкая паника. Золотой инспектор слишком легко расставался с деньгами. Казалось, меня вяжут по рукам и ногами тонкими, но прочными нитями, и чем дальше, тем сложнее будет выпутаться...
Выпили за знакомство. Вернее, я сделала глоток, подержала бокал в руках и отставила. На пустой желудок даже игристое быстро ударит в голову.
В стенках бокала переливался бело-голубой свет. Значит, в хрусталь добавлены туман и роса.
— Здесь действительно пафосно, — усмехнулся Мэт, оглядывая дворцовый интерьер ресторана. Лазурит, лепнина, пальмы с перистыми листьями, магические фонари: полые шары из росяного льда с туманом и стайкой светляков внутри. — Выбрала что-нибудь?
— Рулет куриный со шпинатом звучит симпатично...
Кажется, дешевле тут ничего нет.
Даймер прищурился:
— В рыбном ресторане ты берёшь курицу?
— Э-э… Честно говоря, я вообще не голодна.
— Прости, но не верю. У нас обоих с утра крошки во рту не было. Да и глаза тебя выдают.
— В каком смысле? — опешила я.
— Я заметил: когда ты испытываешь сильные эмоции, они начинают светиться.
Вот же наблюдательный! Сразу подметил мой главный изъян.
В целом мне жаловаться не на что: высокая, стройная, фигура есть, даже маскировать приходится, и лицом как будто не дурнушка. Только масть подвела.
Бесцветность типична для обладателей аним воздуха. Но Артур уродился синеглазым блондином, а у меня волосы пепельно-русые, глаза серо-голубые, с грязно-грозовым оттенком. Хуже всего, что время от времени эта грязь приобретает неприятный желтоватый отлив. Из-за него в детстве меня раз пять обследовали на гепатит. До сих пор, случается, какой-нибудь доброхот ахнет: "Светлые росы! Что у вас с глазами, не желтуха ли?" Приходится объяснять: "Это не желтуха, это природная особенность".
Я выложила Даймеру всё, как есть — чтобы постыдился смеяться над девушкой. Но несносный инспектор решительно не знал смущения.
— Это не доброхот, это идиот, прости за грубость, — обыграл он моё выражение. — Или ему нужны очки. Надо быть слепым, чтобы принять отсветы восхода за болезненную желтизну.
Нет, он точно издевается!
— Сейчас твои глаза горят так, что мне страшно. Спорим, ты готова съесть кита. Лично я — сразу двух. Кстати, ты пробовала местную осетрину? Нет? Тогда у тебя просто нет выбора. Это преступление — быть в Бежене и не отведать знаменитого росяного осетра.
Для разгона перед осетриной подали салат из морепродуктов, и Даймер попросил по капле веселья.
Не думала, что в Бежене есть такой изыск. А стоит… Кит наверняка обойдётся дешевле.
Принесли три сосуда. Два узких, простого тонкого стекла, похожих на лабораторные мензурки — веселью не нужна дорогая оправа. На дне каждого искрилась чистая роса, будто слеза на солнце. Третий сосуд был мал, но пузат — чёрный, непрозрачный, с рычажком под журавлиным носом.
Разливал сам метрдотель. С видом священнодействующего жреца он занёс чёрный сосуд над одной из мензурок, надавил на рычажок. На носике повисала переливчатая капля, сорвалась и драгоценным камушком упала в росу. Ухоженная рука с золочёным суб-кольцом на пальце аккуратно взболтала мензурку — капля рассыпалась разноцветными искрами. Роса на дне начала испаряться, играя красками. Лёгкие, как пух одуванчика, огни поднимались к краю сосуда, но наружу не выходили. Невесомые радужные отсветы ложились на белоснежную скатерть, бликами плясали в зрачках Мэта Даймера.
— За тебя, Симона, — сказал он тихо, поднося к губам свою чарку.
Весельем не чокаются, я знала. Как на поминках. В этом был смысл: принято считать, что отведав чудесный напиток, ты ненадолго становишься другим человеком — лучше себя прежнего. Или таким, каким должен быть на самом деле...
Страшновато, но если сейчас не попробую, буду жалеть всю жизнь.
Зажмурилась — и глотнула... рассветной свежести! Искрящейся, воздушной, солнечной. Наполненной ароматами летнего луга, сочным вкусом земляники, мяты, ванили, яблок. Ласковый жар согрело горло, скатился в пищевод, струясь по жилам восторгом и нежностью, летящей, радостной лёгкостью… Счастьем!
Мэт смотрел на меня смеющимися глазами, и мне хотелось смеяться вместе с ним. Нет, я не потеряла себя, не перестала понимать, что меня банально соблазняют, но это больше не казалось концом света, напротив — наполняло предвкушением.
Опустила взгляд в тарелку, на горку мидий, креветок и моллюсков, перемешанных с оливками и зеленью. Только что о еде даже думать не хотелось, а сейчас слюнки побежали. Я и правда дико проголодалась!
— Ты пила веселье с таким видом, будто это смертельный яд, — заметил Мэт.
— Потому что ты смотрел на меня с видом отравителя. Упадёт замертво или нет?
И мы оба негромко рассмеялись.
На душе было легко, я чувствовала себя человеком, открытым всем радостям жизни.
— Кстати, об отраве. Когда я был на полуострове Чакта, меня угощали рыбой-фонарём. Слышала о такой? У неё в горле мешочек с ядом. Надо вставить туда специальную трубку — коренные жители используют полый хребет самого фонаря — высосать немного яда, покатать во рту и сплюнуть. Потом взять кусок рыбы, разжевать и проглотить. Яд в малых дозах служит идеальной приправой к рыбе, но только в сочетании с человеческой слюной и только пару минут. Перед тем, как положить в рот следующий кусок, надо снова глотнуть яду… Должен сказать, ничего вкуснее я в жизни не ел!
А я была уверена, что не пробовала ничего лучше печёной осетрины, которую нам наконец принесли. Нежное, распаренное филе, розоватое от бруснично-гранатового сока, такого пахучего, что отнимало ум, ягоды в окружении хрустящих веточек кинзы, подсушенных в печи, — всё это рождало во рту непередаваемые ощущения. После веселья каждый оттенок вкуса казался отчётливым, как никогда, и столь же упоительным.
— Что ты делал на Чакте?
— Отдыхал, — хмыкнул Мэт.
— Там же ничего нет. Одни тюлени, медведи и туман.
— Сплошной туман, — подхватил он. — Сам поднимается из недр, даже бурить не надо. Лежит на земле толстыми облаками. Поверь, это очень красиво.
Ресторан "Море Изобилия" тоже был красив, но — скучен. Ни музыки, ни артистов, ни суб-эффектов. Отличное место для одиноких медитаций над розовым тунцом, приготовленным на гриле, или сибасом с соусом из южных трав, для задушевных разговоров и долгих молчаливых взглядов глаза в глаза.
Мэт не торопясь накрыл мою руку своей, и я поняла, что ничего не имею против. Кроме одного…
— Хочу танцевать. Сто лет не танцевала.
— Ты читаешь мои мысли, — усмехнулся он.
В два счёта расплатился, и мы вышли в сгустившиеся сумерки. Кровь горела, старый город, подсвеченный цветными огнями, казался праздничным, гуляющие жители — красивыми и довольными.
На соседней улице располагался танцевальный бар "Поймай вибрацию".
— Только я там никогда не была. Я нигде не была, — и сейчас ничуть не стеснялась в этом признаться.
В баре стоял подозрительный сладковатый запах. В первом зале пили, курили, играли в бильярд и вихлялись на небольшом круглом танцполе мрачные личности в коже и заклёпках — гаечные ключи в карманах, на шеях окуляры в кожаной оправе. Должно быть, из так называемых "механиков", которые стояли за мир без магии, или говоря современным языком, без субстанции. В соседнем зале собрались на вечеринку "розочки", убеждённые, что в жизни надо видеть только милое, сладкое и пушистое. Кудлатые розовые парики, чулки в розовую полоску, розовые леденцы на палочках, и у каждого на носу огромные розовые очки.
Мы взяли по коктейлю "Сидел в росе кузнечик". Кузнечик и правда сидел — зелёный, флюоресцирующий, и в другой раз я бы не притронулась к такому напитку, но сейчас меня ничего не пугало.
— Росы тут ни капли, — уверенно заключил Мэт. — Но пробирает недурно.
На выходе он вдруг придержал меня за руку и, блеснув глазами в полумраке междверного тамбура, поцеловал тыльную сторону моей ладони.
До стоянки такси пришлось идти два квартала. Холодно не было, но свежий воздух прочистил голову, и когда мы подъезжали к клубу под названием "Дворец ритмов", я ощутила, что действие веселья заканчивается.
Клуб прятался в глубине небольшого сквера. Над входом в такт неслышной музыке бесновались слепящие огни. Владельцы не поскупились на добро и туман, чтобы устроить первоклассную звукоизоляцию, иначе им просто не разрешили бы держать заведение вблизи жилых домов.
Мэт спросил:
— Вальс танцуешь?
Когда-то танцевала. А сейчас...
Гремели динамики, воздух дрожал от пассажей классических "Качелей любви" Гранле-старшего в современной обработке. Я замерла на пороге "белого" зала, не зная: смогу ли? Мэт сказал в самое ухо: "Нельзя разучиться танцевать", — и обнял меня за талию.
Было странно и волнующе с головой окунуться в музыку, утонуть в общем кружении, лететь вместе со всеми, держась за Мэта, как за борт лодки, которая то взмывает над волной, то скользит вниз по искрящимся аккордам, чтобы вновь подняться на головокружительную высоту.
Любителей бальных танцев в Бежене было слишком много. Мэт сумел увести нас от столкновения с какой-то бешено несущейся парой, но я сбилась с шага, наступила ему на ногу — и вмиг остыла к вальсу.
После зала "чёрного", где свет хлестал по глазами, а барабанные перепонки рвались от тракторного рёва, нашей гаванью стал просторный "бирюзовый" зал, предназначенный для парных танцев под спокойные романтические мелодии.