им мхом и ветками зелёного плюща.
Некогда, за башней Лесли тварь взяла влево, кренясь на крыльях, и луна на мгновенье осветила её и цель. Густой и тенистый сад перед ней, ряды плакучих ив и тонких, облетевших по осени яблонь. В глубине высокий терем с резными стенами и яркой, двускатной крышей. Узорные кони на крышах, на воротах — мраморные, трофейные львы. Дом бояр Колычевых: тварь замерцала, устремилась прямо туда. Лёгкие обожгло снова, осенний воздух — опять стал сух и тяжёл. Тварь выросла рывком на глазах, замерцала, став огромной и страшной. Ночная тишина в ушах зазвенела, стала плотной, резкой, как гул камнепада. Тварь взлетела, качаясь, рванулась вперёд и вверх, задрав блестящие когти. Прямо на дом, где — Григорий заметил пламя свечи, горящее меж резных ставен, не думая — подобрал с земли камень, кинул туда…
Попал, он ударился о ставни с глухим, резким стуком.
Окно распахнулось, из него ударил в сад луч света. Поймал летящую тварь в конус, окружил, словно стиснул, скрутил в облако жёлтого и яркого сияния. Та закружилась, пытаясь вырваться, потом наставила когти, рванулась грудью навстречу свету. Запела протяжно дудка, зашевелились, пошли вихрем облака в небесах. Поток ветра ударил тварь в грудь. Сломал крылья, опрокинул, протащил по земле. Тварь прокатилась, собралась кучей, качнулась, пытаясь встать. Задрожала, подняла руку — обломки клинков — пальцев горели тускло во тьме. Дудка запела вновь. Вихрь налетел снова, ударил молотом, подхватил тварь. Бросил с маху на крону высокой яблони.
Григорий видел, как неведомая тварь разбилась о ветки, морозное облако взлетело в небо и растаяло искрами в ночной тьме. Что-то упало ему под ноги звеня. Обломок пальца — клинка, он льдисто переливался, тускнея, сиреневые искры ходили внутри него хороводом. Погасли — вроде, а вроде и не до конца. Холодный дождь хлестнул с небес и прошёл, Григорий встряхнулся — не особо понимая, что делает, подобрал осколок с земли. Спрятал в кушак. Потом прошёлся по саду, долбанул в ворота терема кулаком, рявкнул суровое:
— Именем Ай-кайзерин!
Глава 3
Если во двор сонный дедок, стороживший ворота, пустил мгновенно, едва завидев пайцзу, то на красном крыльце боярского терема получилась зямятня. Холопы и дворовые орали на Григория и друг на друга:
– Ты кто таков? Господин еретиков воюет, нетути яго! Какого лешего ты тута шастаешь! А ты какого лешего пустил, ну чяго – пайцза?
Но тут вмешался другой, суровый и бородатый боевой дед в одёжках побогаче. Строго обругал горлопанов, закончив не допускающим возражений:
– Ждут, – в сторону Григория же лишь скупо кивнул: – Пайцзу держи, мил человек, наотлёт и повыше, чтобы видеть все могли.
Дальше поклонился вежливо, но намёк был ясен, что кланяются Ай-Кайзерин, а не Григорию, сыну Осипову. Резким жестом – показал на лестницу наверх:
– Ефим Старый, боярин Колычев на войне со старшими сыновьями, палата и сени закрыты. Младший боярич велели проводить в этот, как яго? Кабянет.
«Ну, в рабочую светлицу, так рабочую светлицу, а на лебедей жаренных в столовой палате я и не напрашивался, – подумал Григорий. – А боярич-то с Университетом повязан, раз светлицу на аллеманский манер зовёт».
Удивился больше – откуда в военное время в доме у Колычевых цельный «младший боярич» завёлся? Потом вспомнил, устыдился даже, сердито мотнул головой. Если пройти налево, парком от дома Колычевых – будет сверкающий царский дворец. Галерея на входе, потом волшебный фонтан, по легенде – дающий благоденствие царским землям. Сотворила его сама Варвара Премудрая, и с тех пор сильнее и лучше познавших волшбу ещё не рождалось. При царе Фёдоре, за любовь к путешествиям прозванным «Хромым», а за милосердие, доброту и любовь к людям «Васильевичем» перед фонтаном, в галерее выставлялись колы с головами врагов и еретиков. При наследнике одумались, решили – если не убрать, то хотя бы заменить восковыми… Но старший из рода Колычевых взорвался, буквально наорав на молодого царя прямо посреди думной палаты. Все волшебные вещи, мол, связаны, магия по кругу хороводом идёт, одни чары за других держатся. Если сломать одну вещь, завещанную великим царём – тогда и волшебный фонтан, построенный его любимой женой Варварой Колчевой, возьмёт и тоже сломается да иссякнет.
«Ну, если сломается – твоей головой и починим», – ответил царь. Боярин сказал, что подождёт. Прошло два века, фонтан народного благоденствия иссякать и не думал. Царей на троне сменилось помимо того самого наследника ещё пятеро, бояр Колычевых в думе и на воеводствах – семеро. Упрямое решение «о голове» никто не отменял, пускай спустя два века и не верил тоже никто. А потому один из Колычевых теперь всегда сидел в столице и ждал. Неприятное, должно быть, ожидание.
Вспоминал это Григорий, поднимаясь по крутой и скрипучей лестнице вслед за выделенным сопровождающим. Потом гульбище – галерея, мягкие ковры под ногами, столбы в виде райских птиц, ветки яблонь шумят, перегибаясь через резные перила. Ветер сдувал с них холодные капли, Григорий морщился, когда они били его по лицу. По другую сторону – окна и двери второго этажа, тёмные, с закрытыми ставнями. Снова лестница, опять галерея, теперь уже выше, над кронами… Опять резные столбы, мокрые перила с балясинами. Два окна светятся в темноте. На витражах – птицы Сирин и Гамаюн.
Холоп поклонился снова, показал на дверь.
Кабинет был пуст, владелец – кто бы он ни был – пока не явился.
Григорий вошёл, заложил пальцы за кушак, качнулся на каблуках, тихо присвистнул под нос. Осмотрелся. Богато, удобно, вычурно, действительно, похоже на франкскую резную шкатулку. Поэтому точно – «кабинет», а не рабочая светлица. У Гришкиного боярина, Зубова, в приказе почти такой же, только куда проще и победнее. А тут – зажжённые лампы, мягкие и тёплые ковры на стенах, узорчатые потолки. В углу круглая, дышащая теплом изразцовая печка. Напротив поставлен, чтобы как раз туда по большей части шло тепло от печи – массивный резной стол морёного дерева, непроглядный и чёрный. Будто ночь сгустилась и стала твёрдой, а из неё и вырезали стол. Гришка невольно поёжился, с чего-то напомнило могилу и памятник из тех, которые себе особо богатые любители пыль пускать в глаза заказывают ставить. Хотя… Для гусей могила и впрямь, по количеству исписанной, валяющейся на столе бумаги и перьев-то. Пока хозяина нет, Григорий ещё раз внимательно осмотрелся. Прошёл – неслышно, сапоги утонули в мягком ковре. Не удержался, крутанул здоровенный медный шар стоявшего в углу глобуса. Нашёл алмазную точку царского Кременьгарда, потом Катькино родное Трёхградье – или Трехзамковый город на медленной великой реке. По глобусу – между ними легко умещалось пять пальцев, если их вместе сложить. Правда, три из пяти будут тогда в «дар-аль-Куфре», гореть пламенем священной войны…
«Ну, к бесам такие мысли», – подумал Григорий.
Чтобы отвлечься, пробежал взглядом по противоположной стене. Коллекция оружия – заметив её, Григорий мигом забыл про глобус. Подошёл, всмотрелся внимательным взглядом, жалея, что трогать руками, а тем более взять и проверить остроту лезвия и баланс будет совсем неприлично и оскорбительно для хозяина дома. Два лёгких и богатых шамшера: один персидский, другой турецкий в чёрных с золотом ножнах. Ещё один странный, многолезвийный нож, судя по тусклой стали и варварской чеканке на лезвии – кован в далёких краях, на Занзибаре или вообще во владениях царицы Савской. Тяжёлая сабля-венгерка – без ножен и вся иззубрена, прямой чинский меч-цзянь, витой кинжал-крис с обломанным лезвием. Ещё выше – нечто, на что Григорий сперва посмотрел с удивлением, гадая – чего в такой компании забыл армянский, сугубо мирный шампур. Потом понял, что для шампура оно выглядит странно – слишком богатая рукоять.
Так увлёкся, что вздрогнул, услышав голос сзади, из-за спины:
– Это называется «рапирой», дорогой сударь. Вещь серьёзная, говорят. И достаточно популярная в шпанских землях. Обломок, жаль. Мой брат был немного неаккуратен, собирая трофеи.
Григорий битое мгновение пытался вспомнить, где на глобусе лежат эти самые шпанские земли, потом понял, что торчать столбом невежливо и обернулся. Поклонился – слегка, внимательно оглядел вошедшего в кабинет человека.
Тот был высокий, даже длинный, выше Григория и тонкий сложением – распахнутый, чёрный кафтан без пояса не делали человека шире в плечах. Густые чёрные волосы разлетались, спадая до плеч, зато извечная кременьгардская борода – эта была сострижена почти в ноль, торчала аккуратным, изящным и тонким клинышком над подбородком. Прямой нос, тонкие губы, острые и внимательные глаза. Ножа или кинжала не видно – тут Григорий на миг удивился, потом вспомнил, что в своём доме приличия позволяли его не носить. Сабли, вон висят, на стене. И трость в руках. Тяжёлая узловатая трость, полированного тёмного дерева.
«А вроде и не хромает», – успел подумать Григорий, учтиво шагая навстречу.
Улыбнулся, спросил, кивая на висящее оружие.
– Ваше?
– Нет, что вы. По закону мне нельзя покидать столицу, родовое проклятье, знаете ли. Коллеги стремятся немного развлечь коллегу, возят подарки из дальних краёв. Впрочем, не будем об этом. Я Павел, младший из дома Колычевых. Время позднее и в доме все на войне. Чем обязан? – спросил боярич, кивнув на пайцзу.
Григорий кивнул в ответ, чётко, по закону, представился:
– Григорий, сын Осипов, клич «Хмурый». Русская четь, в разряде по жилецкому списку, приказ боярина Зубова. Проводим расследование…
Тут он споткнулся, проговаривая неуклюжее слово, и Колычев улыбнулся, внимательно посмотрев на него. Дёрнул несуразной бородкой, скривил блестящие чёрные усы, посмотрел опять сверху вниз, погрозил пальцем:
– Никакое «расследование», молодой человек, вы проводить не можете. Это слово у меня на кафедре выдумали, когда «Оську Златогоренко» перетолмачивали и переводили в лубок для простонародия. Наши судейские пока не додумались до него. У нас в Царстве всё просто: «Поголовный обыск», очная ставка, потом допрос обычный или с пристрастием. С последним – сожалею, как боярин я от допросов и пыток освобождён, как университетский профессор – тем более.