Должно быть, у Григория сейчас было очень выразительное лицо. Такое, что Колычев улыбнулся снова и вскинул руки:
– Но, но… У вас такое лицо, молодой человек, что, похоже, вы сейчас в драку кинетесь. Или «слово и дело государево» закричите. Не надо, садитесь, давайте, просто попьём чаю и поговорим. Во-первых, вы гость, раз зашли, во-вторых – все-таки чем обязан?
С «чем обязан», правда, пришлось погодить. Вначале Григория мягко, но чётко, хорошо отлаженным жестом усадили на мягкий персидский диван. Потом – не менее чётко достали и сунули в руку чашку. Стеклянную, в оправе чернёного кубачинского серебра, такую тонкую, что Григорий побоялся держать её в пальцах. Отставил, посмотрел на Колычева, сказал, нахмурившись почему-то:
– Во-первых, убит человек. Во-вторых…
– Понимаю, вполне достаточно и во-первых. Сожалею, да. Родственница или?..
– Или… Так, почему «она»?
– Вы наблюдательны, молодой человек. Хотя лицо вас выдаёт, оно у вас на редкость выразительное. Просто догадка. А может – надежда, уж простите человека, которого вы оторвали от подготовки лекции по романтизму в поэзии. В наш предпоследний век отрадно видеть, что люди могут лезть в драку не только за рупь серебром или начертание «ятя» в священной книге. Э-эх, молодость. Кстати, похоже, я вас раньше видел? Вы ко мне на лекции не ходили часом, молодой человек?
Григорий порылся в памяти и вспомнил, что да, ходил. Раза три, благо те лекции – единственное место, где можно было улыбаться чернобровой Марьям Тулунбековой и не ожидать в рыло от её братьев. Потом прокричали: «Хай ираме…» – глашатаи и красные флаги поднялись на площадях. Марьям уехала с госпиталем в Елин-город, и любовь к мировой культуре у Григория закончилась резко и сама собой. Вот лектора он совсем не запомнил тогда. А господин лектор, выходит, его запомнил.
Ещё по уху неприятно полоснуло Колычевское «молодой человек» – приглядевшись, Григорий понял, что они с профессором одних лет, просто тот, видно, слишком привык к университетским порядкам. Поморщился даже – то, что было бы понятно на устах старого Ефима Колычева, главы рода – в устах младшего нестерпимо резало ухо. Но старый Ефим с сыновьями сейчас на войне, ломает еретиков где-то в лиманах, под Чёрной заводью. А младший здесь, и не видно, что под проклятьем – вон, напротив, с видом довольного хозяина, стоит, разливает душистый зелёный чай по чашкам. Впрочем, здесь он и есть хозяин, только…
«Только чай у него интересный, как я погляжу», – подумал Григорий, глядя, как боярич Колычев возится над столом.
Тот достал из шкафа заварочный чайник, медный, блестящий, с тонким и гнутым носиком, разломил и раскрошил туда зелёную и остро пахнущую плитку. Потом – вот тут у Григория от удивления глаза было полезли на лоб – достал вместо самовара непонятную стеклянную колбу на широкой медной подставке. Наполнил водой, потом щёлкнул, внутри колбы что-то сверкнуло, вода закипела и пошла паром. Вмиг. Заломило в висках, где-то между ушей – зазвенел тонким колокольчиком голос.
«Потом, Кать», – шепнул Григорий чуть слышно, по счастью – профессор не заметил его.
– Вы маг? – спросил он, кивая на таким же волшебным образом остывшую колбу.
– Нет. Это техника, но не наша. Нам до такого ещё далеко.
– Ещё один подарок?
– Вроде того. Итак, молодой человек. Чем могу быть полезен в вашем «расследовании»?
– Вчера ночью в речной слободе убили некую Тулунбекову. Это во-первых. Она работала в университете, возможно, вы знали её.
– Не слышал, увы. Эту фамилию я помню только по зимним дракам. Особые приметы у неё были? – спросил Колычев, улыбнулся, отхлёбывая из чашки.
Григорий вспомнил про лилию на плече. И отрицательно помотал головой. Непонятно с чего, просто – колокольчик-эхо между ушей зазвенел снова так жалобно.
– Тогда увы, ничего не могу вам посоветовать. Разве что… Ночью, вы говорите? Вчера ночью я был в университете и не помню, чтобы видел или слышал, что-либо необычное. Хотя под присягой говорить не буду, мог увлечься и не заметить. Знаете, что, молодой человек? Давайте забудем на время про разряды, чины и надписи на золочёных печатях. Если рассуждать «логически», как мэтр Гиллис из любимого вами «Оськи Златогоренко», то… Знаете, это может быть интересно, да. Пока думаю, что любое необычное движение в университете должен был увидеть ночной обходчик, потом декан. К тому же заречная слобода от университета неблизко. Особенно если идти ночью и через мост. Почему вы пришли ко мне, а не к целовальникам на рогатках?
– Их тоже спросим, не сомневайтесь. Но… – ответил Григорий, про себя думая – знает ли господин Колычев о тайном пути через реку? То есть он тайный от профессоров и деканов, но вот лично Григорий его хорошо знал. И много раз топтал и в ту и в другую сторону и днём и, главным образом, ночью. В сторону женского общежития. Наверняка ведь, не только он. Ладно, потом… Сперва: – Но сперва к вам, потому что неведома летающая «хрень» сегодня летела сегодня точно к вашему дому.
– Попрошу, молодой человек. Я готовил лекции и услышал пение дудки и ветер. И без «хрени», пожалуйста, язык русской чети, может быть, груб, но чрезвычайно богат на синонимы.
Профессор улыбнулся было, но усмешка растаяла у него на губах. В коридоре простучали шаги. А потом хлопнула внутренняя дверь и от порога раздался звонкий, красивый голос:
– Если без «хрени» – то это была морена, боевой демон еретиков. Странно, я не думала, что она может преодолевать такие расстояния.
Григорий поднял глаза, посмотрел на новую гостью. Дёрнулся – встать, чай плеснул, обжигая кипятком пальцы. Встал кое-как. Оглядел вошедшую даму подробнее.
Молодая, высокая, огненно-рыжая – ослепительно яркая копна волос струилась из-под накинутой наскоро шапки. Лёгкая разлетайка накинута на сарафан. Без рукавов, зато с тоже рыжим лисьим меховым воротом. Короче – рыжая вся. В противовес такому же непроглядно- чёрному Павлу Колычеву.
«Интересно девки пляшут в высоком доме».
– Морена, значит. Ну, по еретикам – это к тебе, сестра. Хотя врываться так – невежливо… – проворчал Павел Колычев, повернувшись к девушке.
Григорий, наконец, справился с мягким диваном и чашкой, вскочил. Сказал вежливо:
– Добрый вечер.
Та кивнула в ответ. Поймала удивление, плывущее у Гришки в глазах, кивнула ещё раз, представилась:
– Варвара Колычева, маг-ветровик, бронемамонтовый полк датка Мамаджан. В отпуску по ранению,
– Сочувствую, куда вас?
– Меня? Никуда. А вот Лихо моему ногу подранили, сволочи…
Григорий сморгнул было, потом сложил имя Варвары с названием полка и сообразил, что «Лихо» – должно быть, Варварин боевой мамонт. Жалко зверика. Да и Варвару тоже, боль пристяжного зверя полевые маги чувствуют как свою. Впрочем, живые оба – и ладно. Заживёт.
Оглядел Варвару снова, улыбнулся – видно, что одевалась наскоро, но пояс с ножнами не забыла. А в ножнах тех – широкий казачий бейбут, с простой и вытертой рукоятью. Достойная вещь и приличный под юбку изгиб клинка лишь слегка обозначен.
– Это вы развеяли демона? – спросил он, заметив в её левой руке тонкую, деревянную дудку.
Варвара кивнула, убрала инструмент на пояс, в чехол. Улыбнулась – рыжий огонёк проскользнул по губам – и ответила.
– Да… Спасибо вам. Я так понимаю, это вы меня разбудили?
Григорий кивнул, ответил:
– Да, извините. Но, похоже, сам Бог послал мой камень в окно понимающему человеку. Надо бы и с вами поговорить.
Тут Павел Колычев сердито откашлялся, стукнул костяшками пальцев по столу. Чёрному резному столу, с доской, гладкой как крышка гроба.
– Прости, сестра, но это будет совсем неприлично. Здесь не линия и не дар-аль-харб, отец, уезжая, просил меня беречь репутацию дома, – сказал он, сердито, обернувшись к сестре.
Варвара сверкнула глазами на него, прислонилась тонким плечом к косяку, улыбнулась как-то очень уж насмешливо. Словно старшая – младшему:
– Да брось, братец, у соседей никого нет.
– Есть холопы, это ещё хуже. Им рот не закроешь, знаешь ли…
– А второе, не забыл, кто тут? Не гость, а царский пристав, когда он с пайцзой при печати – никак не мужчина, а живое воплощение Ай-Кайзерин. Испортить репутацию он никак не сможет.
«Репутацию – да, не сможем, а вот всё остальное», – подумал Григорий, уже не скрывая взгляд – жадно, окидывая глазом фигуру Варвары.
Очень даже ничего. И улыбка в уголках синих глаз – горит рыжая, огненная.
– Сестра… – рявкнул Павел, явно теряя терпение.
Варвара кивнула ему:
– Ладно. Не шумите, по крайней мере. Время позднее, а моя спальня как раз над вами.
Сказала и ушла.
Дверь захлопнулась, по деревянным балкам – пробежал дробный стук каблуков. Вверх по лестнице, потом еще разок стукнуло точно над головою. Григорий улыбнулся, кивнул сам себе. Павел Колычев обернулся, вздохнул устало:
– Ну вот так всегда. А потом будет: «Паша, миленький, напиши бумагу да судейским на бакшиш отнеси да уговори батюшку в ноги Ай-Кайзерин поклониться». Порой жалею, что у нас не Европа и дуэль не в обычае – пару раз поухаживали бы за раненым родственником. Мигом образумились бы. Но, увы… – вздохнул ещё раз, обернулся, посмотрел опять на Григория. – Чай пейте, остынет…
– Спасибо, чай вкусный. Чинский? Ирбит? Говорят, в Кахетии ещё научились…
– Э-эх, молодой человек. В Кахетии – только вино, а вот чай их по традиции годится исключительно на веники. Жалко… – он наклонился над столом, посмотрел – по глазам его сверкнул багровым и рыжим свет лампы. – Что по вашем делу я могу так немного сказать. Разве что попросить держать так, сказать, в курсе. Ну, то есть рассказать, что нашли. Интересно… Но время позднее. Подайте, пожалуйста, трость. Я прикажу холопам приготовить вам спальню…
– Не нужно, наоборот. Пойду, как раз успею поговорить с целовальниками на рогатках, – проговорил Григорий.
И как бы между делом взял в руки прислонённую к стене трость. Повертел, пригляделся, прикинул – хорошая вещь. Тяжёлая, из гладкого, тёмного, хорошо отполированного дерева, все жилки так и горели на нём, узор их плыл в глазах завораживая. Золотое кольцо в рукояти, выше – яблоко. Григорий присмотрелся, думая обнаружить там герб. Нету. Там шёл скол, будто кто-то рубанул топором с маха…