Ни название, ни номер части, ни даже род войск мы с ней не знали.
Знали только то, что 10 августа вся их учебная рота убыла из ДНР куда-то на Запорожье, а через несколько дней мой муж, Саша и с ними еще человек десять были куда-то переведены. Так наш с Юлей путь разошелся на какое-то время с основной частью чата. Они еще как-то узнавали что-то друг от друга про своих близких, а про наших никто ничего не знал. Мы были в полном неведении.
И вот ему удалось выйти на связь, но связь была настолько отвратительной, что до меня доносились только обрывки слов.
Из всего, что я слышала, можно было понять только то, что он жив и здоров.
Он несколько раз прокричал в трубку номер и название своей части, но я ничего так и не поняла.
Потом уже, сложив обрывки информации, мы с Юлей определили, где они находятся: в Н-ской бригаде морской пехоты, базирующейся в Севастополе.
Мы нашли телефон этой части, звонили туда, чтобы через них получить остро необходимые нам справки, подтверждающие, что наши близкие находятся на СВО, но в штабе бригады нам сообщили, что таких бойцов в списках личного состава нет.
Тогда мы еще не знали, что все бойцы «Шторм Z» вне зависимости от того, в какой части они находятся в реальности, юридически числятся в в/ч 22179.
Тогда мы еще не знали, что номера их жетонов служат только для опознания тел, что по базам Минобороны они не проходят.
Тогда мы вообще еще ничего не знали, мы еще только начинали свой тяжелый и скорбный путь неведения, волнений и тревог.
Путь женщин «Шторм Z».
23 августа днем муж снова позвонил. Я уже была дома, связь не «гуляла».
Он интересовался текущими делами: перевел ли мне деньги человек, оставшийся ему должен еще с лагеря, отдал ли долг человек из его роты, оставшийся там, откуда они с Сашей были переведены, передали ли мне кроссовки, которые он для меня заказывал в сапожной мастерской в лагере, была ли я в военкомате.
Про то, что вечером он отправляется на боевое задание в Работино, он мне ничего не сказал.
Это был первый и последний раз, когда он скрыл от меня выход на ЛБС, нарушив свое обещание.
Больше он так никогда не делал, возможно, потому, что осознал в ту ночь, насколько близко находится смерть.
Насколько непозволительно лгать и утаивать что-то от своих близких, глядя в ее глаза.
Спустя пару дней мне позвонила Юля и сообщила, что разговаривала со своим мужем — и он сказал ей, что их командировка в Н-ской бригаде заканчивается, ее выводят куда-то на пополнение, а всех «зеток», как их тут называли, возвращают обратно, в ту роту, из которой забрали в середине августа.
Меня задело, что Саша находит возможность связаться с Юлей, а мой муж только лишь передает через них мне приветы.
Я озвучила просьбу ему выйти на связь, но на связь он в те дни так и не вышел.
Следующий раз он позвонил мне уже из города Т., вернувшись в расположение своей роты, с которой прибыл сюда из учебной части.
Глава XVIIСны
Сны, посещающие нас в разлуке, — зачастую единственная возможность утолить остро необходимое общение, близость, просто прикосновение…
Я не помню каких-то предметных сюжетных снов, связанных с мужем, ни в период его тюремного заключения, ни в период его нахождения в зоне проведения СВО.
Но я помню сюжет, врывавшийся в мои сны много раз, и происходило это задолго до СВО.
Наверное, первый раз я увидела этот сон в глубоком детстве.
Мне снилось звездное небо. Я не помню, в каком городе я была и существует ли такой город на самом деле.
Может, это был такой же сказочный город, о каком мне часто рассказывал муж, — некий идеальный город, в котором таится все самое ценное, что есть в его жизни, недостижимый и нереальный в повседневности.
Что-то вроде Северо-Подольска из рассказов Крапивина, Танелорна из саги Майкла Муркока или чудесного сада в рассказе Герберта Уэллса про дверь в стене…
Звезды на небе начали какое-то движение, подобно капелькам ртути сливаясь в гигантские объекты, приобретающие очертания огромных космических кораблей.
Едва лишь начались эти страшные события в небе, меня охватила тревога и глубокое, непреодолимое ощущение надвигающейся катастрофы, столкновения с абсолютно несокрушимым, сносящим все на своем пути злом.
Взвыли сирены, нестерпимо ярко, ослепляя, заставляя инстинктивно закрывать глаза руками и отворачиваться, рванули в разом ставшее враждебным и чужим небо холодные лучи прожекторов, нащупывая в нем источники опасности.
Все вокруг разом наполнилось криками, беготней, мельтешением сотен перепуганных теней.
Сказочный город счастья погрузился в хаос и страх.
Отовсюду, прямо из только что спокойных и мирных уголков, дворов и улочек чудесного города, оглушающее громко, разрывая прямо на моих глазах рухнувший мир, заклубился дым, засверкали, подобно сумасшедшему фейерверку, всполохи пламени, со страшными, распускающимися ядовито-душными хвостами пошли в небо ракеты, загрохотали, рассекая темноту разноцветными трассерами, зенитные пушки и пулеметы…
А оттуда в ответ, сразу же сминая сопротивление людей нечеловеческой, не поддающейся пониманию людского разума мощью, засверкали тысячи, десятки тысяч молний, обращая все в пыль и дым…
Олицетворением этой внеземной стихии, ворвавшейся и разрушившей привычный мне мир, провидчески явившейся мне во сне, стала война, вломившаяся в мою жизнь через черный ход.
Видимо, встреча с ней была написана мне на роду, коль скоро заявила о себе задолго до того, как стала явью.
Глава XVIIIВ городе Т., под орешником
В первых числах сентября муж наконец-то разжился симкой.
До этого почти месяц, наверное, он тупо таскал с собой везде новенький телефон в коробке, пауэрбанк — и все это, по его словам, едва не потерял во время оставления каких-то позиций.
В городе Т. вопрос с симкой решился, и у нас началось нормальное, ежедневное общение.
Первое, что он сделал отфотографировал свои тюремные записки и выслал все это мне с просьбой во что бы то ни стало сохранить.
Это были фотографии листов обычных ученических тетрадей, исписанных его корявым, неразборчивым почерком.
Что-то из истории, политики.
Все это, я так поняла, он начал писать в лагере, коротая тем свое время и находя для себя какое-то осмысленное занятие.
Видимо, поэтому эти записки были так дороги ему.
Он протащил их с собой через всю войну в своем рюкзаке. Эти записки, состоящие из сборника из нескольких тетрадок, и свою первую книгу, ту самую, которую я переправляла ему еще в СИЗО.
Через его руки за эти полгода прошла куча вещей, с большей частью из которых он безжалостно прощался, если того требовали обстоятельства, но эти тетрадки и книга были всегда при нем.
Из города Т. он и сообщил мне о своем боевом выходе, о котором умолчал ранее, прислав первое развернутое сообщение в мессенджере.
У морпехов неделю проработал в группе эвакуации раненых. С передка таскал их на пункт эвакуации где-то километра четыре. За это время хохлы с дальних позиций выбили роту артой, и комбат дал добро на отход. Утром по серости снялись с позиций и без палева ушли на погрузку. Хохлы спалили нас уже при подходе КамАЗа. Вышли под огнем, но без потерь. Передохнули три дня, и ротный сказал, что от роты осталось 30 человек, поэтому все санитары в строй, вариантов нет. Так я попал в группу, отправленную в Работино. Вышли по серости, зашли в лесополку без палева. Залегли. Ждем рассвета, чтобы зайти в поселок. В три ночи в эту же лесополку заходят саперы, включенные фары, фонарики, телефоны. Начинают выгружать противотанковые мины с «Урала», через 15 минут лесополка превращается в какой-то пиздец. Мы снимаемся и начинаем организованный отход. Саперы без брони и касок, без оружия ломятся кто куда в панике. Их рисуют дроны, и нас начинают крыть кассетами. У меня двоих товарищей из группы скашивает прямо передо мной, одного в ноги, второго в голову, но не смертельно. Пыль столбом, ничего не видно. Я перевязываю раненого в ноги, жгут, бинт, все вслепую. У второго не могу понять, что случилось, крови нет, он просто мычит и стонет, ничего не может объяснить. Похуй, тащу обоих из лесополки на дорогу. Автомат одного забрал, у второго не нашел в темноте. На дороге, смотрю, «буханка» летит. Не остановил. Вторая. Остановил. Загрузил трехсотых. А пока я с ними возился, мимо меня человек пять пробежали, помощи не оказали мне с ранеными. Побежали дальше, и их метрах в двадцати от нас выкосило кассетой всех. А я вместе с ранеными на этой «буханке» выехал из зоны обстрела. На дисках выезжали, шин нет, все пробито. Встали на дороге в безопасном месте, остановили еще одну машину, трехсотых перегрузили, а я с двумя автоматами, тремя брониками и касками начал выбираться к своим. Короче, в час дня добрался до морпехов и узнал, что я последний из этой группы вернулся. 15 человек ушло, 6 вернулось. После этого в Работино уже никто из нас не ходил. В конце месяца морпехи уехали на ротацию, а меня и ещё нескольких уцелевших вернули в «Шторм Z», от которого к этому времени осталось человек 20. Вот с тех пор мы и сидим тут, ждем покупателей в новую часть. Зэки, конечно, всю свою натуру выявили: самогон рекой, стрельба, игры с гранатами. Командиры все съебались в дальний тыл, оттуда что-то руководят, но это цирк, конечно. На днях наши гаврики в ходе каких-то разборок убили одного из своей компании, ротный приехал, сказал вывезти в лес и закопать, чувака списал в дезертиры. Это, конечно, все очень печально, и надо хоть куда уже сваливать отсюда, в любую часть, где есть порядок и дисциплина. Лучше на передке, чем в разложившейся банде. Поэтому уже самостоятельно шевелим всех здесь в округе, высиживать тут в тылу нечего.
Глава XIXШтурмовой отряд «Рысь»
В городе Т., под орешниками, они прожили почти две недели, а где-то в первых числах сентября муж написал мне, что идет набор в какое-то подразделение «Рысь» и они с товарищами решили податься туда.