— Ведите сюда! Сюда их приведите! — вслед мальчишкам кричала Солтанджемал. — Пусть здесь, у нас представляют!
Бродячие артисты появились во дворе. Один из них, в лезгинской шапке, не переставая, играл на медной дудке, да так громко и радостно, что пришёл даже Сетдар Нелюдимый.
Второй артист, в чёрном, подпоясанном блестящим ремешком халате, был невысокого роста, плечистый. Немолодой уже, волосом зарос так, что на лице ни кусочка голого нет, и в бороде седина сквозит, а быстрый, как огонь. Нос сплющенный, словно по нему кувалдой били, и затылок какой-то приплюснутый Все особенно дивились его затылку.
— Чего ж удивляться? — сказал сын толстухи Бебек, вечно ворчавший на свою мать за то, что голова у него слишком длинная. — Не затягивали повязкой, вот у человека и голова как голова!
— Голова как голова! — тотчас отозвалась его мать (Разве она когда промолчит?). — Пускай она у тебя продолговатая, зато дай бог всякому такую голову! Какой это туркмен с плоской головой! Я таких сроду не видела!
— Конечно! Лучше утягивать ребёнку голову, будто это вязанка дров! — Парень махнул рукой и отвернулся.
Человек в чёрном халате плясал, высоко подпрыгивая, словно был на пружинах. Наплясавшись, он нарядился рогатым джейраном. Ребятишки с визгом разбегались от него, а взрослые клали джейрану в рот монетки.
Потом тоже было интересно. Артист попросил дать ему шапки и разложил их в ряд — целых десять штук. Разбежался, перекувыркнулся над ними, и шапки одна за другой полетели в небо. Каждый раз шапка взлетала так высоко, что её было еле видно, и все старались угадать, чья она. Шапки разлетелись далеко в стороны, но все сразу нашлись, только Сапар не мог отыскать свой тельпек.
— Я видел! — крикнул один из мальчишек. — Он к бабушке Гарагыз залетел в огород.
— Не ври, негодник! — замахнулась на мальчишку старуха. — Нечего ему в моём огороде делать!
Ишь придумали! Дыни вам нужны, а не шапка! Суньтесь только — я вам покажу!
— Да не тревожься, Гарагыз. Подумаешь невидаль — тельпек! Найдётся…
Немного погодя шапка действительно нашлась. Не куда-нибудь угодила — в стойло к соседскому ишаку.
Сапар-ага всегда улыбался, вспоминая этот случай, А вот сейчас не улыбнулся, сейчас вспоминать всё это было грустно.
Агаджан встретил его во дворе у веранды. В дом Сапар-ага зайти отказался. Сел на старой кошме, возле лестницы.
— Я здесь, сынок, здесь приятней.
— Сапар-ага, я решил увезти маму.
— Я слышал. Что ж, тебе виднее…
— Нужно, чтоб вся семья вместе.
— Это не объясняй, это я понимаю.
— Конечно, она скучать будет. Потом привыкнет, наверное.
— Наверное. Если будет очень тосковать, присылай сюда. Погостит немножко.
— Я думаю, она привыкнет.
— Да… Позови-ка сюда мать, Агаджан.
Вышла хозяйка, поздоровалась.
— Садись, Солтанджемал. И ты присядь, Агаджан.
Голос у старика дрожал, лицо было бледное, с синеватым отливом, веко чуть подёргивалось. Стараясь не показать волнения, Сапар-ага немножко посидел молча. Потом поднял на Солтанджемал грустные глаза. Но у женщины на ресницах висели слёзы, и старик принялся успокаивать её.
— Не горюй, соседка. У тебя, не сглазить бы, и сын прекрасный, и невестка на зависть. Что ж теперь делать? Недаром говорится: состарится верблюд, пойдёт за верблюжонком. Ашхабад тоже не за семью реками, соскучишься — погостить приедешь.
Сапар-ага с трудом говорил эти слова, в груди начало давить, не хватало дыхания. Он переждал немножко, думал, пройдёт. Не прошло.
— А я вот, видишь, совсем сдал. То сердце, то поясница мучает, нету здоровья… Так что, если не доведётся больше увидеться, простите меня за то, в чём виноват…
Горло сдавило, на глаза навернулись слёзы. Сапар-ага прикрыл глаза ладонью.
— Что вы, Сапар-ага, — прошептала Солтанджемал, с трудом удерживая рыдания. — Превеликая вам за всё благодарность…
«Вот старый дурак! — мысленно обругал себя Сапар-ага. — Человеку и без того не сладко, а ты уселся да нюни распустил! Ямата провожал, не ревел, а теперь вот… Значит, и правда, никуда ты не годишься, Старик. Иди-ка ты подобру-поздорову!»
Он поднялся, тяжело опираясь на посох. Всё тело было налито тяжестью, ноги не слушались. Словно не выдержав этой тяжести, внезапно заныла поясница. Потом рвануло в груди, раз, другой…
— Куда же вы, Сапар-ага?
— Ничего, сынок, ничего, я так, устал немного… Как будете отправляться, я тогда приду.
Уезжали они на заходе солнца. Народу собралось множество, в толпе не видать было «Волги». Агаджан о матерью подошли к Сапару-ага.
— Вот ключ, Сапар-ага. Оставляем дом вам. Распоряжайтесь, как знаете.
— А что распоряжаться? Ничего не будем с ним делать. Как стоит, так и будет стоять.
Он взял протянутый ему ключ на пёстрой верёвочке. Как хотелось старику рассказать Агаджану свой сон. Вещий сон оказался. Потому и привиделся ему Ямат в обличии Гер-оглы. И Пигам Ямата в мыслях держал, когда вчера про Гер-оглы им рассказывал. Агаджан тоже ведь слушал, а невдомёк ему, про кого речь… Да, Агаджан, отец твой герой, настоящий Гер-оглы, а ты об этом и понятия не имеешь…
Рассказать или не рассказать? Не время сейчас. Да и нужды нет, всё равно собравшиеся думают сейчас о Ямате. Знают, какой он был человек. Иначе не собралось бы столько народу.
— Ну что, Сапар-ага… Мы, значит, поедем…
— Счастливо, сынок! Прощай, Солтанджемал!
— Встретимся живыми-здоровыми, Сапар-ага.
— Дай бог!
Ребятишки бежали следом и кричали:
— До свидания! До свидания!
Потом люди стали молча расходиться по домам.
Сапар-ага долго смотрел на дорогу. Ему казалось, что эта голубая машина увезла часть его самого, кусок его сердца… «Не сердись, Ямат, не ругай их. Солтанджемал так долго тебя ждала, всё не верила чёрной вести. Я тебе объясню, ты поймёшь, как оно получилось… Только потерпи до завтра, сейчас я не могу, сил нет. Походил много — с непривычки оно тяжеловато. Видишь, ноги дрожат. Совсем никуда стали. А мне ещё Овеза повидать надо. Вернуть его нужно, нельзя в селе без таких людей».
— Отец! Ты что ж, до утра будешь здесь стоять?
И правда, разошлись люди. Кроме них с Сейитли, никого уже нет. Ни единого человека. Пусто. До чего ж от неё тоскливо, от этой пустоты…
Чем ближе Сапар-ага подходил к дому Овеза, тем больше слабел его запал. А не зря ли он идёт? Председателя человек не послушал, почему его должен слушать? Вот только одно: может, председатель не так с ним говорил, может, приказывать начал? А он что ж? Он только совет дать хочет. Выслушать Овез его должен, как старика не выслушать? На то и старость — советы давать. Нужен ли Овезу твой совет — это другое дело. Вполне может статься, что не нужен. Ты ведь не знаешь его, нынешнего-то… Может, он жадный стал, может, удавиться готов за копейку? Заработки? него в городе хорошие, из-за того, говорят, и возвращаться не хочет. Он ведь, мало что по должности, он ещё и вечерами подрабатывает, частные дома строит. Раз сила есть, почему не подработать? Наверно не так-то просто мастера настоящего найти, чтобы и честный был, и умелый, вот его и зовут. А раз зовут, просят, разве Овез откажет? Да и зачем отказывать, когда это людям на пользу? Если так, тогда Овез его поймёт. А если другая у него теперь душа? Если он хапугой стал?
Про заработки он Овеза спрашивать не станет и разговора такого не заведёт. А если Овез начнёт хвастать? Ну что ж, тогда поднимется и уйдёт — жадному его советы ни к чему, у жадного один советчик — жадность. А вдруг даст ему Овез от ворот поворот! «Иди-ка ты, Сапар-ага, домой, займись своими делами!» Что ж, может и такое случится.
Сапар-ага вдруг почувствовал противную слабость в ногах, будто Овез уже произнёс эти слова. Никуда не годишься, дед! Ещё никто тебе слова плохого не сказал, а у тебя уж ноги подкашиваются. А что как и вправду скажет он тебе эти слова, — ложись и помирай?
Но что-то подсказывало Сапару-ага: не должно, не Может так получиться. Овез — это Овез. Да потом, не поворачивать же обратно…
Из открытого окна слышен был громкий голос Овеза. Он спорил с кем-то, что-то раздражённо доказывал. Сапар-ага не задержался под окном, не стал слушать, о чём разговор, сразу отворил дверь.
Овез полулежал на ковре, подсунув под локоть подушку. Возле него стоял сын. Видимо, парню не по душе было то, что говорил отец — он всё отворачивал в сторону своё узкое, припорошенное пылью лицо. Похож на Овеза: нос такой же, прямой, ровный, и глаза. А вот статью в мать удался. Добрый паренёк выровнялся, не сглазить бы, пора и о женитьбе подумать…
Сапар-ага поздоровался. Стараясь проявить радушие, Овез даже улыбнулся через силу, но глаза всё равно остались злыми.
— Ступай, скажи матери, чтоб чай принесла! — голос тоже был недобрый. — Вот, Сапар-ага… — Овез покачал головой. — С маленькими детьми горе, а с большими вдвое. Справедливая пословица.
— Что, провинился?
— А, не говори! Так я на него зол! Счастье, что верзила вымахал, а то бы я его…
— Да ты же всегда добрый был, Овез.
— Вот потому, видно, он и вольничать вздумал. Кончил учёбу, механизатор. Хочешь — на трактор садись, хочешь — на машину, хочешь — механиком… А он что придумал? Явился сейчас, мне, говорит, отец, пятьсот рублей нужно. Зачем это, спрашиваю, пятьсот рублей? На такси устроиться хочу. Уплатить дружку придётся за устройство. И ведь толковали мне люди, что он с беспутным с этим, с Мергеном, знается, а я ноль внимания, хотя, конечно, путного от такой дружбы ждать нечего… Заработки, говорит, на такси хорошие. Разве, говорю, у них зарплата выше? При чём тут, говорит, зарплата? Можешь себе представить?
Так прямо и ляпнул! Да если он с этих лет людей обманывать начнёт, что же с ним дальше-то будет? Не разрешил, конечно. Ты, говорю, молодой, специальность имеешь, води трактор. Что заработаешь, то и твоё.
— Ты верно поступил, Овез.
— Ещё б не верно! На тракторе и заработать можно, и деньги честные. В общем, так я ему и сказал: будешь работать в селе! И что ты думаешь, он мне на это? А ты, говорит, почему из села ушёл? Да что ж ты, говорю, щенок, равняешь? Я не с жиру бесился. Мне семерых детей прокормить надо было. Я их честным трудом выкормил, и тебе не позволю гр