Парень явно такого не ожидал и вздрогнул на той тоненькой ниточке надежды, что еще связывала его с жизнью. Однако теперь он, по крайней мере, сознавал, какая опасность у него под ногами.
– Дардамель, – сказал он шепотом, словно не хотел нарушить свое шаткое равновесие.
– Я не спрашиваю, как вас зовут, я спрашиваю, кто вы?! – снова рявкнул Гузман.
Дардамель чуть повернулся к нему и вопросительно на него взглянул:
– Я музыкант-изобретатель.
Теперь пришла очередь Гузмана потерять равновесие.
– Это еще что за хреновина такая? – взвизгнул он.
– Если перестанете орать, я объясню, – испуганно пролепетал парень и поспешно начал: – Я изобретаю музыкальные инструменты. Ну, в общем, новый звук.
– А я-то думал, что нот всего семь, – возразил Гузман, понизив тон.
– Это потому, что вы, как все, думаете, что музыка состоит только из нот.
И прибавил, что вот такие вот и довели его до того, что он теперь стоит перед пропастью.
– Я создал инструмент. Но никто не желает его признавать инструментом. И все надо мной смеются.
– Кто смеется?
– Все. И коллеги-музыканты, и коллеги-изобретатели.
Да, это и в самом деле было слишком. И Гузман вдруг посочувствовал парню. У человека можно отнять все: уважение, честь, достоинство. Но если убить его мечту – это конец.
И в этот самый момент Гузман понял, что Дардамель сделает-таки последний шаг в пустоту, и он не сможет его удержать, потому что единственное, что тут поможет, – это изменить природу вещей. А такой властью он не обладал.
Но тем не менее он решил, что если уж он не в состоянии изменить собственную жизнь, то хоть попытается изменить взгляд на жизнь Дардамеля. И он сделал то единственное, что умел делать хорошо. Он уселся на край пропасти, порылся в кармане и достал тонкую сигару. Потом трижды постучал кончиком по тыльной стороне ладони – абсолютно бессмысленный жест, который, однако, для курильщика очень важен, – и, закурив, начал рассказывать историю Эвы Мольнар.
Он перебрал все ее приключения, однако в точности пересказал и испытания, которые ей выпали. И заключил:
– Сколько же женщин, заслуживших достойное место в истории человечества, канули в безвестность только потому, что мир мужчин, мир самцов отказал им в праве равенства? Если вдуматься, то это настоящий геноцид.
Гузман и сам не знал, почему рассказал историю Эвы. И вовсе не был уверен, что это поможет. Он никогда не верил, что истории содержат в себе мораль. Просто думал, что каждый, если захочет, что-то в них найдет. И не доверял тем, кто рассказывал истории, чтобы преподать другим урок. О да, эти вообще никуда не годились как рассказчики.
– Зачем вы мне все это говорите? – спросил Дардамель, который как раз ожидал морали.
– Сказать по правде, я и сам не знаю. Может, чтобы заставить вас отсрочить свидание со смертью. В последнее время мне ужасно нравится путать ей планы.
Дардамель задумался. Потом сделал шаг назад, и пропасть перед ним словно прикрыла свою пасть.
– Вы спасли мне жизнь.
– Вы сами себя спасли.
22
Я всегда считал, что мечтатели делятся на две категории: сознательные и несознающие.
Первые всегда имеют перед собой конкретную цель и преследуют ее упорно и самозабвенно, пока не достигнут. Из их рядов выходят великие, вошедшие в историю завоеватели либо промышленные и коммерческие магнаты.
Благосклонность фортуны нужна им, чтобы дела шли хорошо.
Мечтатели неосознающие, напротив, не имеют начальной грандиозной цели. Но она способна стать грандиозной, хотя они не прилагают к этому никаких усилий. В общем, речь идет о людях, которым невольно удается изменить мир к лучшему. К ним относятся исследователи, первооткрыватели и изобретатели.
Но порой фортуна оборачивается для них проклятьем.
Вам, конечно же, известно, что Христофор Колумб искал кратчайший путь в Индию, а вовсе не собирался открывать новый континент. До конца своих дней он противился мысли, что берег, к которому он приплыл, был совершенно новой землей, хотя к тому времени среди мореплавателей давно бродили такие подозрения. Колумб остался верен первоначальной точке зрения. Рассказывали, что когда в ходе своих многочисленных экспедиций он открыл остров, который потом был назван Кубой, он заставил свой экипаж в присутствии нотариуса поклясться, что на самом деле это Китай.
Одна из легенд об изобретении шампанского гласит, что некий монах-бенедиктинец по имени дон Пьер Периньон задался целью изготовить белое вино, чтобы снискать себе славу при французском дворе. Однако из-за довольно холодного климата в его родном регионе брожение затягивалось на два сезона, что привело к ухудшению вкуса вина. Тем не менее он попробовал разлить вино по бутылкам раньше срока и обнаружил, что в них образовался угольный ангидрид. Рассказывали, что дон Периньон положил жизнь на то, чтобы избавиться от ненавистных пузырьков, которые в конечном итоге и прославили вино. Он посчитал их результатом своей ошибки.
Немецкий физик Вильгельм Конрад Рентген пытался расширить сферу применения катодных лучей, изучением которых занимался его коллега Ойген Гольдштейн. Но Рентген страдал дальтонизмом, а потому работал в затемненной лаборатории. Именно благодаря этому затемнению он и обнаружил странное свечение, а потом и изображение собственной руки на фотопластине. И изображение это было особенным, потому что на нем были видны кости и суставы. Из соображений морали Рентген всегда отказывался, чтобы его признали автором открытия, ибо считал, что только усовершенствовал то, что открыл другой. Он назвал открытые лучи «лучами икс», поскольку о них пока ничего не было известно.
Имена этих первооткрывателей всего лишь случайная выборка из длиннейшего ряда неосознанных мечтателей. Судьба наградила их сверх ожиданий, а они не сумели распорядиться успехом и осознать свою ответственность.
То же самое случилось и с Дардамелем.
Оставив мысли о самоубийстве, музыкант-изобретатель упорно не желал расставаться с мечтой. После нескольких месяцев кропотливого изучения вопроса и упорного труда он создал новый музыкальный инструмент.
Газовый гобой.
Он с огромной помпой известил об этом и изобретателей, и музыкантов. И получил очередную порцию насмешек и хохота. Но решил не сдаваться и отнес проект нового инструмента в патентное бюро.
Прошло несколько месяцев, и ему пришел вызов к министру обороны.
Дардамель был человеком деликатным и большой отвагой не обладал, а следовательно, склонности к искусству войны не имел. Он промучился всю ночь, спрашивая себя, по какой причине его вызвали, вертелся с боку на бок, но ответа так и не нашел. Наутро пришлось отправиться на встречу.
В сопровождении молодого военного он прошел по просторным коридорам Министерства обороны, переводя взгляд с высоких потолков, словно специально призванных пугать посетителей, на стены, где висели картины и гобелены с батальными сценами. Ошеломленный всеми этими проявлениями насилия, он дошел наконец до просторного кабинета военного министра. В глубине кабинета стоял письменный стол, и за ним сидел генерал. Дардамеля он приветствовал улыбкой пожелтевших зубов и теплым пожатием руки.
– Поздравляю, – произнес генерал.
– Спасибо. Но с чем?
– С вашим патентом.
Его работой впервые кто-то заинтересовался, но странное дело, Дардамеля это почему-то не обрадовало. Генерал рассыпался в комплиментах в адрес изобретателя и его творения, упрекнув прочих граждан в том, что они не стремятся быть полезными нации. А под конец нарисовал серию жутких, прямо-таки апокалипсических картин того, что произойдет, если люди не будут руководствоваться в своих поступках чувством долга.
Дардамель был смущен.
– Но ведь мы говорим не о музыке, верно?
– Конечно нет, – сердечно ответил старший по званию.
Дардамель не мог взять в толк, как относиться к происходящему. Он на миг задумался, подыскивая слова, и в конце концов спросил:
– А что же такое, по-вашему, мое изобретение?
– Огнемет.
– Это газовый гобой, – запротестовал Дардамель.
– Нет, это огнемет, – повторил генерал, продолжая улыбаться заученной улыбкой.
– Говорю вам еще раз: это газовый гобой!
– А я настаиваю, что это огнемет!
Так они препирались с четверть часа. Затем генерал предложил Дардамелю неприлично крупную денежную сумму, которую министерство было готово заплатить за патент на гобой-огнемет (оказывается, его пригласили, чтобы уладить это дело и прийти к консенсусу).
Перед таким необычным предложением Дардамель сначала заколебался, а потом уступил. Через несколько месяцев инструмент применили в бою, и бой был выигран.
Когда эта новость дошла до Дардамеля, он впал в уныние и разочарование. С тех пор как он разбогател, никто над ним больше не смеялся, но и изобрести еще один инструмент с новым звуком у него почему-то не получалось.
И теперь его совсем придавила невыносимая тишина.
Он потратил почти целый год, чтобы разыскать того парня, что тогда на краю пропасти нашел мотив для спасения. Бедного оголодавшего парня он обнаружил в одном из варшавских кабаков: тот пытался рассказывать какой-то пьяной компании историю о горах. Теперь он курил только табачную крошку, завернутую в грубую бумагу.
– Вот. Это ваше, – сказал Дардамель, вывалив перед ним все имеющиеся деньги. – Мне это не нужно.
Гузман не мог понять, происходит ли это на самом деле, или у него на почве голода уже пошли галлюцинации. Потом спросил, почему не нужно, и Дардамель ответил, что хочет вернуть себе прежнюю мечту, пусть даже ценой того, что она никогда не сбудется.
Гузман заметил, что оно того не стоит, потому что он практически ничего такого не сделал. Но бывший музыкант-изобретатель объяснил, что считает его своим компаньоном, потому что не всегда же необходимо, чтобы кто-то тебя финансировал и делил с тобой риски. Иногда просто нужен человек, который в тебя поверил бы.