На этом этапе полезно обратиться к античному наследию. Мы сами не замечаем, насколько часто употребляем древнегреческие идиомы, относящиеся к женщинам во власти и вне власти, и насколько возмутительно это порой выглядит. На первый взгляд в греческих мифах и литературе представлена впечатляющая галерея влиятельных женщин. В реальности гречанки в античную эпоху формально не имели никаких политических прав и почти никакой социальной и экономической самостоятельности; в некоторых полисах, например в Афинах, «уважаемые» замужние женщины из высшего сословия редко покидали пределы дома. Но афинская драматургия, в частности, а в более широком смысле — воображение греков предлагают нашемувоображению целый ряд незабываемых женщин: Медея, Клитемнестра, Антигона и множество других.
Однако они ни в коем случае не служили ролевыми моделями. По большей части они изображены не применяющими власть, а злоупотребляющими ею. Они присваивают ее незаконно и тем самым порождают хаос, падение государства, гибель и опустошение. Это чудовища-гибриды, которые, с точки зрения древних греков, вовсе не были женщинами. И непоколебимая логика их историй приводит к выводу, что этих женщин нужно лишить власти и поставить на место. Собственно говоря, именно греческий миф о женщинах во власти служил оправданием и их отстранения от таковой в реальной жизни, и мужского правления. (Не могу не думать, что именно эту логику слегка пародировала Гилман, заставив женщин в Еёнии думать, будто они все устроили неправильно.)
Обратимся к одной из самых ранних известных нам античных пьес, «Агамемнону» Эсхила, впервые поставленной в 458 г. до н.э., и вы увидите, что антигероиня пьесы Клитемнестра олицетворяет собой именно эту идеологию. По сюжету она становится фактическим правителем своего полиса, пока ее муж сражается на Троянской войне; и в то же время она перестает быть женщиной. Говоря о ней, Эсхил раз за разом употребляет мужские термины и маскулинный язык. Например, в самых первых строках пьесы героиня описывается как ἀνδρόβουλος — это слово трудно перевести точно, оно означает что-то вроде «с мужскими замыслами» или «думающая, как мужчина». И конечно же, незаконно присвоенную власть Клитемнестра применяет в деструктивных целях, убивая в купальне вернувшегося с войны мужа. Патриархальный порядок восстанавливается лишь после того, как дети Клитемнестры, сговорившись, убивают ее.
Похожая логика прослеживается и в историях о мифической расе амазонок, поселенной греческими писателями где-то на северной границе известного мира.
Не кроткие, как обитательницы Еёнии, а грозные и воинственные, амазонки, словно дикая орда, постоянно грозили цивилизованному миру Греции и греческих мужчин. Сколько сил современные феминистки потратили впустую, пытаясь доказать, что амазонки действительно жили на Земле! Сколько соблазнительных возможностей в существовании культуры, где правили женщины и в интересах женщин! Что ж, мечтайте. Горькая правда в том, что амазонки — это всего лишь мужской миф. Его основное послание гласит, что хорошая амазонка — это мертвая амазонка, или — если вернуться к омерзительному Терри — повинующаяся мужчине в спальне. Подтекст этого мифа в том, что миссия мужчин — спасать цивилизацию от господства женщин.
Верно, есть немногочисленные примеры, где мы как будто видим скорее позитивные примеры женской власти. Например, одна из поныне популярных пьес, комедия Аристофана, известная по имени главной героини, — «Лисистрата». Написанную в конце V в. «Лисистрату» и сегодня охотно ставят, видя в ней идеальное сочетание интеллектуальной классики, пылкого феминизма и антивоенного пафоса, щедро сдобренных фривольностями (а еще ее переводила Жермен Грир). Это комедия о секс-забастовке, и ее действие разворачивается не в мире мифа, а в современных автору античных Афинах. Женщины, возглавляемые Лисистратой, пытаются заставить своих мужей прекратить затянувшуюся войну со Спартой, отказываясь до тех пор с ними спать. Бо́льшую часть пьесы мужчины страдают от мучительной и обременительной эрекции (что в наши дни обычно создает трудности, пусть и забавные, художникам и костюмерам). В конце пьесы, не в силах долее терпеть это, мужчины уступают требованию женщин и заключают мир. Казалось бы, власть женщин во всей красе. Зачастую в сценических версиях героиням помогает и покровительница города богиня Афина. Не предполагает ли принадлежность Афины к женскому полу более тонкую проработку воображаемой модели женской власти?
Увы, нет. Если копнуть поглубже и познакомиться с историческим контекстом «Лисистраты», пьеса выглядит совсем иначе. Дело не только в том, что, согласно афинским обычаям, и публика, и актеры в театре были поголовно мужчинами — женских персонажей, видимо, изображали травести. Известно, что в финале пьесы фантазию о власти женщин втаптывали в прах. В финальной сцене заключения мира выносили нагую женщину (или мужчину, каким-то образом обряженного в нагую женщину), которую в откровенно порнографической манере делили между афинянами и спартанцами, как если бы она была картой Греции. Не очень-то похоже на протофеминизм.
Что касается Афины, это правда, что в таблицах богов и богинь из современных учебников («Зевс, верховный бог. Гера, жена Зевса») мы находим ее на женской половине. Но в контексте античной культуры важна такая ее черта, как принадлежность к тем самым непонятным гибридам. В древнегреческом понимании она вовсе не женщина. Прежде всего, она облачена в воинские доспехи, а война была исключительно мужским занятием (конечно, с амазонками такая проблема тоже просматривается). Кроме того, Афина — девственница, тогда как предназначение женского пола — производство новых граждан. И даже ее самое не рожала мать: она появилась на свет прямо из головы своего отца Зевса. Женщина или нет, Афина, похоже, как бы олицетворяла идеальный мужской мир, в котором женщин можно не только держать в узде, но и вовсе от них отказаться.
Из этого следует простой, но важный вывод: на протяжении всей известной нам истории западной цивилизации мы всюду видим радикальное отлучение женщин от власти — реальное, а также культурное и символическое. В костюме Афины есть нечто, что не утратило своего символического значения и в наши дни. На большинстве изображений богини в самом центре ее доспехов, на нагруднике, присутствует женская голова с извивающимися змеями вместо волос. Это голова Медузы, одной их трех мифических сестер-горгон, и в Античности это был важный символ торжества мужчин над теми страшными опасностями, которые влечет за собой сама возможность допущения женщин к власти. Не случайно мы видим Медузу обезглавленной — ее голову гордо демонстрирует как украшение это решительно не-женское женское божество.
История о Медузе существует во множестве вариантов. Одна из широко известных версий изображает Медузу прекрасной женщиной, которую в храме Афины изнасиловал Посейдон, и Афина тут же превратила ее в наказание за святотатство (наказания заслуживает, заметьте, она) в чудовище с кошмарной способностью обращать в камень любого, кто посмотрит ей в лицо. Позже герою Персею выпала миссия уничтожить Медузу, и он обезглавил ее, глядя в свой полированный щит, как в зеркало, чтобы не смотреть ей в глаза. Отрубленную голову Персей сначала использовал как оружие, ведь даже мертвая она сохранила способность обращать в камень. А после подарил свой трофей Афине, которая закрепила его у себя на панцире (возможное толкование: избегай прямых взглядов на богиню).
Едва ли нужен Фрейд, чтобы увидеть в этих локонах-змеях скрытые притязания на фаллическое господство. В классическом мифе о Медузе превосходство мужчин подтверждается насильственным ниспровержением незаконной власти женщины. Именно в таком аспекте западная литература, искусство и культура снова и снова возвращаются к этому сюжету. Сочащаяся кровью голова Медузы — распространенный образ в произведениях искусства, зачастую сопровождающийся рассуждениями о способности художника изобразить объект, на который нельзя смотреть. Караваджо в 1598 г. подошел к этой теме необычно, написав, как считается, собственный портрет в виде отрубленной головы Медузы: крик ужаса, льющаяся кровь, еще шевелящиеся змеи. Спустя несколько десятилетий Бенвенуто Челлини изваял бронзового Персея, который и сегодня стоит на флорентийской площади Синьории: герой попирает ногами искалеченное тело Медузы, поднимая перед собой ее голову, из которой, как принято, струится кровь.
Примечательно, что это обезглавливание до сих пор служит символом сопротивления женской власти. Раз за разом в картину Караваджо вставляют лицо Ангелы Меркель. В одном из самых истеричных выпадов такого рода, в журнале Лондонской полиции, Терезу Мэй, в то время бывшую министром внутренних дел, назвали «мейденхедской Медузой». «Сравнение с Медузой, пожалуй, слишком сильное, — прокомментировала тогда газета Daily Express. — Мы все знаем, какая у миссис Мэй чудная прическа». Среди карикатур, распространявшихся на конференции лейбористов в 2017 г. , тоже была «Мэйдуза», со змеями и всем прочим. Но Мэй еще легко отделалась по сравнению с Дилмой Русеф, которой не повезло по-настоящему, когда пришлось в роли президента Бразилии открывать большую выставку Караваджо в Сан-Паулу. «Медуза», разумеется, присутствовала в экспозиции, и Русеф, стоящая прямо перед картиной, стала слишком соблазнительным объектом для фотошуток.
Однако грубее и гнуснее всего тему Медузы использовали против Хиллари Клинтон. Сторонники Трампа предсказуемо настряпали без числа картинок, где у нее вместо волос змеи. Но ужасней прочих оказался плакат на основе скульптуры Челлини, которая подходит гораздо лучше картины Караваджо, потому что изображает не только голову, но и героя-мужчину, противника Медузы, ее убийцу. Остается всего лишь заменить лицо Персея лицом Трампа, а отрубленной голове придать черты Хиллари (полагаю, из эстетических соображений искалеченное тело, на котором стоит Персей, показывать не стали). Верно, что если вы пошарите в самых темных закоулках интернета, то найдете там и весьма неприятные изображения Обамы, но это уж в самых темных закоулках. Правда и то, что в одном сатирическом шоу на американском телевидении показывали муляж отрубленной головы самого Трампа, но артист (женщина) поплатился за это, лишившись работы. А вот сцена с Персеем-Трампом и сочащейся кровью головой Медузы-Клинтон в его руке, напротив, успешно вошла в обиход американцев. Ее можно увидеть на футболках и майках, на кружках, чехлах для ноутбуков и сумках (нередко в сопровождении лого TRIUMPH или TRUMP). Иногда проходит секунда-другая, прежде чем ты понимаешь, что видишь нормализацию гендерного насилия, но, если вы до сих пор не вполне сознаете, насколько глубоко вросло в нашу культуру отстранение женщины от власти, или не уверены, что его древние обоснования и оправдания до сих пор имеют силу, — что ж, я показываю вам Трампа и Клинтон, Персея и Медузу и заканчиваю.