С тех пор сношения с Степанидой прекратились».
Лев Николаевич тоже ведь прервал всякие отношения и с Аксиньей, да и, по мнению супруги, не ухаживал за другими женщинами. А вот относительно выбора невесты написано так:
«Почему Евгений выбрал Лизу Анненскую, нельзя объяснить, как никогда нельзя объяснить, почему мужчина выбирает ту, а не другую женщину. Причин было пропасть и положительных, и отрицательных. Причиной было и то, что она не была очень богатая невеста, каких сватала ему мать, и то, что она была наивна и жалка в отношениях к своей матери, и то, что она не была красавица, обращающая на себя внимание, и не была дурна. Главное же было то, что сближение с ней началось в такой период, когда Евгений был зрел к женитьбе. Он влюбился потому, что знал, что женится.
Лиза Анненская сначала только нравилась Евгению, но когда он решил, что она будет его женою, он почувствовал к ней чувство гораздо более сильное, он почувствовал, что он влюблен.
Лиза была высокая, тонкая, длинная. Длинное было в ней все: и лицо, и нос не вперед, но вдоль по лицу, и пальцы, и ступни. Цвет лица у ней был очень нежный, белый, желтоватый, с нежным румянцем, волосы длинные, русые, мягкие и вьющиеся, и прекрасные, ясные, кроткие, доверчивые глаза. Эти глаза особенно поразили Евгения. И когда он думал о Лизе, он видел всегда перед собой эти ясные, кроткие, доверчивые глаза».
С.А. Толстая
Портрет не очень соответствует Софье Андреевне, но так ведь и Дублицкий в ее повести «Наташа» далеко не Толстой, хотя тому и было неприятно читать это произведение будущей своей супруги.
Читая роман «Семейное счастие», она не могла не сопереживать героине, поскольку переживания ее хорошо прочувствовала на себе. В романе Софью Андреевну потрясли слова: «Ты отнял от меня свое доверие, любовь, уважение даже, потому что я не поверю, что ты меня любишь теперь, после того, что было прежде…».
В своем дневнике молодая графиня записала: «Мне кажется, что я когда-нибудь себя хвачу от ревности. “Влюблен, как никогда!” И просто баба, толстая, белая, ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар – легко. Пока нет ребенка. И она тут, в нескольких шагах… Он целует меня, а я думаю “не в первый раз увлекаться ему”… Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то сделала бы с удовольствием…»
Ей нужен был Лев Николаевич, именно такой, как есть, но без его любовных увлечений. Она еще не понимала, что, если бы не было тех самых любовных увлечений, если бы не было в душе его кипения страстей, за которые он сам сурово осуждал себя, не было бы и многих произведений, во всяком случае тех, где все – и политика, и история, и общественная жизнь – нанизаны на стержень любовных сюжетов.
Большое влияние на мысли и чувства Софьи Андреевны оказало и то, что Лев Николаевич перед свадьбой дал ей почитать свои дневники, которые были верхом откровенности. А ведь Софье было всего восемнадцать. Ему же – тридцать четыре года. Софья пришла в ужас от прочитанного. Зачем же он дал дневники? Судя по его откровениям, Толстой полагал, что перед таким решительным шагом, как женитьба, надо полностью открыться перед своею второй половинкою. Открылся… И создал для себя много проблем, поскольку возбудил в Софье жгучую ревность даже к его прошлому. А как быть с настоящим? Ведь даже после женитьбы он не сразу разорвал связь с Аксиньей Базыкиной…
Что же касается дневников, то Дмитрий Мережковский отметил:
«В литературе всех народов и веков едва ли найдется другой писатель, который обнажил бы свою жизнь с такой откровенностью, как Толстой. Так говорила и Софья Андреевна: “Он в дневниках такие вещи о себе писал, что я не понимаю, как можно о себе так писать! Самообнажение атавистическое? Самообнажение, самобичевание святых? “Ненормально” было и это: всю жизнь, с детства до самого смертного одра “исправляться, совершенствоваться”».
Кто же она, Софья Берс? Илья Владимирович Толстой писал о ней:
«Соня – натура деятельная, она привыкла дома к работе: шила, штопала, учила младших братьев – языкам, пению, рисованию, сдала при университете экзамены по русскому и французскому языкам, по всемирной литературе и истории на звание домашней учительницы. Отец ее, Андрей Ефстафьевич Берс, придворный врач с большой практикой. Семья жила его заработками, и Соня знала поэтому, что такое труд и как добываются средства к жизни. Она не была избалованной девчонкой, но была горожанкой: привыкла к частым посещениям Большого и Малого театров, к шумной и беззаботной детской жизни в большой семье, – с домашними спектаклями, гостями и визитами к друзьям. Неудивительно поэтому, что она в первые месяцы жизни в Ясной Поляне не знает, куда приложить свои силы, чем, каким делом занять себя».
А тут еще добавились странные для нее моменты. Какие-то подозрения, неуверенность в чувствах.
9 октября она писала: «Вчера объяснились, легче стало, совсем даже весело. Хорошо мы нынче верхом ездили, а все-таки тесно. Такие я сегодня видела тяжелые сны, не помню их всякую минуту, а тяжело на душе. Опять мамá сегодня вспоминала, ужасно стало грустно, а вообще хорошо. Прошлого не жаль, всегда, однако, его буду благословлять. У меня в жизни было много счастия. Муж, кажется, покоен, верит, дай бог. Я вижу, это правда, что я ему даю мало счастия. Я вся как-то сплю и не могу проснуться. Если б я проснулась, я стала бы другим человеком. А что надо для этого – не знаю. Тогда бы он видел, как я люблю его, тогда я могла бы говорить, рассказать ему, как я его люблю, увидела бы, как бывало, ясно, что у него на душе, и знала бы, как сделать его совсем счастливым. Надо, надо скорей проснуться. Сон этот напал на меня с тех пор, как я выехала летом из Покровского в Ивицы. Потом на время я проснулась, потом, как переехали в Москву, опять заснула – и с тех пор почти не просыпалась. Надо мной что-то тяготит. Мне все кажется, что я скоро умру. Теперь это странно, потому что у меня муж. Я слышу, как он спит, а мне одной страшно. К себе он меня не подпускает, и мне это грустно. Так противны все физические проявления».
Поведение Льва Толстого странно. Почему «не подпускает» к себе? Ведь в дневнике говорится об ином, о любви: «Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу – она смотрит на меня и любит. И никто – главное, я – не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем, и она скажет: Левочка, – и остановится, – отчего трубы в камине проведены прямо, или лошади не умирают долго и т. п. Люблю, когда мы долго одни и я говорю: что нам делать? Соня, что нам делать? Она смеется. Люблю, когда она рассердится на меня и вдруг, в мгновенье ока, у ней и мысль, и слово иногда резкое: оставь, скучно; через минуту она уже робко улыбается мне. Люблю я, когда она меня не видит и не знает, и я ее люблю по-своему. Люблю, когда она девочка в желтом платье и выставит нижнюю челюсть и язык, люблю, когда я вижу ее голову, закинутую назад, и серьезное, и испуганное, и детское, и страстное лицо, люблю, когда…»
Притирка характеров всегда сложна, в любой семье сложна. А тут… Впоследствии, в своих мемуарах Софья Андреевна признавалась: «Чувствую подавляющее превосходство Льва Николаевича во всем: в возрасте, в образовании, в уме, в опыте жизни, не говоря уже о его гениальности. Я тянулась изо всех сил духовно приблизиться к нему. Стать если не вровень с ним, то на расстояние понимания его, и чувствовала свое бессилие».
А Толстой о том же писал следующее: «Одно – она (жена) сразу же поражает тем, что она честный человек, именно честный и именно человек».
А испытания ей выпали немалые. 11 октября, через пару недель после свадьбы она писала в дневнике: «Ужасно, ужасно грустно. Все более и более в себя ухожу. Муж болен, не в духе, меня не любит. Ждала я этого, да не думала, что так ужасно».
Почему? Откуда такие мысли? Ведь в ту же самую пору Лев Толстой писал о любви необыкновенной. Просто он был человеком необыкновенным. И не все можно было понять из внешних проявлений. Важно знать, что внутри. Правнук писателя И.В. Толстой отметил в своей книге: «Пройдет 12 или 14 лет, и Софья Андреевна узнает, переписывая черновики «Анны Карениной», что муж ее не только «следил за ходом их отношений», но и до тонкости разобрался во всех их проявлениях, осмыслил и обобщил «мелочи» их жизни как художник, из поля зрения которого не ускользает ничего». Более всего он опасался «сможет ли его полюбить жена так, как он ее будет любить».
Илья Владимирович Толстой, желая раскрыть все тайны первых месяцев, даже недель супружеской жизни своего прадеда и своей прабабки, вновь возвращает нас в роман «Семейное счастье», ведь в этом романе, работая над ним, «он уже прожил целую жизнь со своими героями, жизнь, полную ошибок и раскаяния, а счастье – призрачное».
Обратим внимание на сближение с будущей женой. На его глазах Соня «Маленькая, деловая и озорная девочка, Соня выросла и стала невестой на выданье».
В одной из редакций «Анны Карениной» похожая ситуация, на которую указал И.В. Толстой:
«С того времени, как он (Левин), вернувшись из заграницы, узнал Кити взрослой девушкой, мечты эти (о женитьбе) слились с любовью к одной женщине, которая одна отвечала его требованиям, и сама собой становилась на то место идеала женщины, которое занимала мать…»
Но в ту пору Софья не понимала всей огромной мыслительной работы в голове, в душе, в сердце супруга. Не понимала и пугалась его холодности, которая подчас была напускной. Она писала: «И теперь страшно… С каждым днем он делается холоднее, холоднее, а я, напротив, все больше и больше люблю его. Скоро мне станет невыносимо, если он будет так холоден. А он честный, обманывать не станет. Не любит, так притворяться не станет, а любит – так в каждом движении видно. И все меня волнует…».
Но ее чувства сильны. А Лев Николаевич в них сомневается:
«Левочка отличный какой, я чувствую, что я во всем, кругом виновата, и я боюсь показать ему, что я грустная, знаю я, как этой глупой тоскою мужьям надоедают. Бывало, утешаешься, все пройдет, обойдется, а теп