[…]
Князь Андрей, точно так же, как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же, как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были.
[…]
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь».
Но что же произошло? Читатель может подумать, что командование русской армии, что сам Кутузов оказались этакими нераспорядительными неумехами, поставившими под ядра французов целые полки, не имевшие ни целей, ни боевых задач. Такая подсказка незримо висит над каждым читателем, настойчиво, перебарывая сопротивление, основанное на патриотизме, и проникая в сознание.
Но ведь все совсем не так, и у Толстого были все возможности показать тот же эпизод, но несколько иначе. Полк Болконского, как и другие части и соединения на левом фланге русской армии – полки, бригады и дивизии Тучковского корпуса – оказались в таком положении совершенно не случайно.
В канун Бородинского сражения изменник (если инородец может быть изменником), преступник-цареубийца барон Беннигсен нанес русской армии коварный удар в спину. Он сорвал план активной обороны, которая, по замыслу Михаила Илларионовича Кутузова, должна была завершиться двумя мощными контрударами с целью полного разгрома французской армии.
Существуют свидетельства историков, подтверждающие, что победа при Бородине была бы полной, если бы не коварные действия Беннигсена.
Кутузов любил повторять: «…резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который еще сохранил резерв, не побежден».
Вот и в Бородинском сражении резервы, по плану Кутузова, должны были окончательно решить дело. 1 – й кавалерийский корпус генерала Уварова и казачий корпус генерала Платова предназначались для сильного контрудара справа и глубокого рейда по тылам врага, сковывающего маневр французов. Они свое дело сделали и, как известно, сорвали намерение Наполеона нанести решительный удар в центре.
Но наиболее важная роль отводилась 3 – му пехотному корпусу генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, усиленного Московским ополчением.
Правильно предвидя, что главный удар Наполеон нанесет против нашего левого фланга, что он атакует именно Семеновские флеши, Кутузов собирался измотать и обескровить ударные группировки врага в жестком оборонительном бою, а затем, когда французы выдохнутся, внезапно ударить во фланг им восемнадцатитысячной группировкой, скрытой до времени в Утицком лесу. План был детально продуман. Для того, чтобы французы не догадались о размещении крупного резерва русских, Кутузов приказал окружить Утицкий лес четырьмя полками егерей. И французы никогда бы не узнали о готовящемся ударе, если бы не Беннигсен…
Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье признался, что если бы Тучков со своим корпусом и Московским ополчением явился, как рассчитывал Кутузов, к концу боя за Семеновское, то «появление этого скрытого отряда… во фланге и тылу французов при окончании битвы, было бы для французской армии гибельно…»
Что же сделал Беннигсен?
Под вечер 25 августа 1812 года, когда русская армия заканчивала последние приготовления к генеральному сражению с французскими полчищами, Беннигсен, тайно от Кутузова, направился на левый фланг в корпус Тучкова.
Беннигсен знал о резерве, и знал о том, для чего он планировался. Корпус, как и полагалось, находился в лесу. Он вызвал командира и приказал ему немедленно выдвинуть корпус из леса на открытый склон и поставить впереди егерских полков.
Тучков был крайне удивлен распоряжением. Он сообщил барону, что разметил корпус в засаде по личному приказу Кутузова и разъяснил цель, стоящую перед корпусом и Московским ополчением.
Беннигсен заявил, что это все ему известно и действует он в соответствии с новым решением главнокомандующего. Барон всеми силами добивался своей цели, не гнушаясь даже наглой лжи.
Тучкову пришлось повиноваться. В результате контрудар, на который рассчитывал Кутузов, был сорван. Мало того, приказ Беннигсена стоил жизни Багратиону и двум братьям Тучковым, Николаю Алексеевичу и Алексею Алексеевичу, которые встретили врага лицом к лицу на открытой местности – Беннигсен позаботился о том, чтобы времени на укрепление позиции не осталось совсем.
Расчет барона-цареубийцы был точен. Он прекрасно понимал, сколь опасен для французов внезапный удар восемнадцатитысячной группировки русских войск. Значит, он стремился к тому, чтобы победил Наполеон?! Или, по крайней мере, к тому, чтобы французы не были разбиты под Москвой.
Возможно, перед Беннигсеном стояли и другие задачи – дискредитировать Кутузова как главнокомандующего, опасного для врага, ослабить максимально русскую армию, тем самым затянув войну. Важно было Беннигсену и то, чтобы французы вошли в Москву и уничтожили этот город – символ русской государственности, средоточие русского духа, мать городов русских.
Барон сделал все, чтобы случилось именно так, но не учел одного – мужества и стойкости русских, их готовности к самопожертвованию ради победы, ради России.
Он вывел под ядра и картечь корпус Тучкова и Московское ополчение, которые, даже не участвуя первое время в сражении, понесли огромные потери, причем потери совершенно напрасные.
Впрочем, русских солдат, офицеров и генералов остзейский барон Беннигсен не жалел. Сколько он положил их совершенно напрасно в ходе кампании 1807 года! Не интересовали его и жизни простых французских парней, приведенных на плаху корсиканским чудовищем Наполеоном.
Беннигсен, естественно, не сообщил Кутузову о своем подлом и коварном поступке. Кутузов не знал о том на протяжении всей битвы и, когда понадобился скрытый им резерв, был крайне удивлен, что корпус Тучкова и Московское ополчение давно в бою и понесли уже ужасающие потери от артиллерийского огня французов. Он даже готов был винить Тучкова в том, что он не удержался, но Тучков был смертельно ранен и оправдаться не мог. Его брат, командир бригады, который присутствовал при отдаче приказания Беннигсеном, погиб во время одной из контратак. Когда солдаты одного из батальонов дрогнули, он схватил выпавшее из рук знаменосца батальонное знамя и крикнул:
Бородинская битва. 1812 г. Художник Л.-Ф. Лежен
«Вы стоите? Так я один пойду!»
Солдаты рванулись вперед, но мгновением раньше их командир был разорван ядрами.
Беннигсен добился многого, но главные его надежды не оправдались. Предательский поступок барона не привел к поражению русской армии, потому что Кутузов сумел произвести необходимые маневры и перестроения теми силами, которые еще оставались у него в резерве.
Французам не удалось одержать победы, хотя Наполеон, уцелевший благодаря Беннигсену, сразу назвал себя победителем.
Добросовестные историки опровергли это заявление еще в те далекие годы. Так, Керр-Портер писал:
«Французы отступили с поля битвы, когда уже нельзя было различить ни одного предмета».
И далее:
«Будучи принужден отступать двенадцать верст, не останавливаясь, Наполеон требует себе право на успех дня».
А вот что сообщалось в изданных штабом Кутузова «Известиях из Армии»:
«Отбитый по всем пунктам неприятель отступил в начале ночи, и мы остались на поле боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал арьергард в одиннадцати верстах от деревни Бородино».
Французская армия бежала, бросив на поле боя до пятидесяти тысяч мертвых тел солдат и офицеров, и сорока семи генералов. Брошено было бесчисленное множество раненых… Но это уже не ново. Вспомним, сколько раненых было брошено французами после панического бегства из-под Прейсиш-Эйлау в 1807 году!
Почему Лев Николаевич Толстой не захотел разобраться в обстановке? Неужели, если требовалось по сюжету ранение героя романа, нужно было делать его таким вот бесцельным?
«…зачитался историей Наполеона и Александра»
В 1864 году Лев Толстой начал в полной мере грандиозную работу, ход и замысел которой он поверял своему дневнику:
«Я зачитался историей Наполеона и Александра. Сейчас меня облаком радости и сознания возможности сделать великую вещь охватила мысль написать психологическую историю романа Александра и Наполеона. Вся подлость, вся фраза, все безумие, все противоречие людей, их окружавших, и их самих. Наполеон, как человек, путается и готов отречься 18 брюмера перед собранием. De nos jours les peuples sont trop éclairés pour produire quelque chose de grand (В наше время народы слишком просвещенны, чтобы можно было создать что-нибудь великое (фр.)».
Лев Толстой имел в виду события, к тому времени уже достаточно полно описанные. Несколько позже даже почитатель Наполеона французский историк Альберт Вандаль (1853–1910), рассказывая о тех днях, неожиданно проговорился: «Бонапарт на своем вороном горячем коне, с которым ему подчас было трудно справиться, объезжал ряды, бросая солдатам пламенные воодушевляющие слова, требуя от них клятвы в верности, обещая вернуть униженной республике блеск и величие. Оратор он был неважный. Порой он останавливался, не находя слова, но Бертье, все время державшийся подле него, моментально ловил нить и доканчивал фразу с громовыми раскатами голоса. И солдаты, наэлектризованные видом непобедимого вождя, приходили в восторг». Интересно только, кого они в тот момент считали вождем, Бертье или Бонапарта? Наверное, все-таки того, кто обладал громовым голосом. Между тем, крупная буржуазия планировала переворот и полный захват власти в Директории. Вячеслав Сергеевич Лопатин рассказывает: «Кульминация труса, как известно, приходится на 19 брюмера. Депутаты, собравшиеся в Сен-Клу, опомнились и решили оказать сопротивление узурпатору. Дело грозило непредсказуемыми последствиями для заговорщиков. И тогда Бонапарт делает попытку лично объясниться с представителями народа. Вспомним, оратор он был неважный. Даже много лет спустя речи императора, которые он читал по бумажке глухим невыразительным голосом с сильным акцентом, производили на слушателей тягостное впечатление. Он не умел говорить на публике. Удивительно ли, что сбивчивые объяснени