ннице его супруги, жившей верстах в семи от Ясной Поляны и праздновавшей какое-то семейное торжество. Лев Николаевич предложил мне идти пешком и всю дорогу был очаровательно весел и увлекательно разговорчив. Но когда мы пришли в богатый барский дом с роскошно обставленным чайным столом, он заскучал, нахмурился и внезапно, через полчаса по приходе, подсев ко мне, вполголоса сказал: “Уйдем!” Мы так и сделали, удалившись, по английскому обычаю, не прощаясь. Но когда мы вышли на дорогу, уже освещенную луною, я взмолился о невозможности идти назад пешком, ибо в этот день мы уже утром сделали большую полуторачасовую прогулку, причем Толстой, с удивительной для его лет гибкостью и легкостью, взбегал на пригорки и перепрыгивал через канавки, быстрыми и решительными движениями упругих ног. Мы сели в лесу на полянке в ожидании “катков” (так называется в этой местности экипаж вроде длинных дрог или линейки). Опять потекла беседа, и так прошло более получаса. Наконец, мы заслышали вдалеке шум приближающихся “катков”. Я сделал движение, чтобы выйти на дорогу им навстречу, но Толстой настойчиво сказал мне: “Пойдемте, пожалуйста, пешком!” Когда мы были в полуверсте от Ясной Поляны и перешли шоссе, в кустах вокруг нас замелькали светляки. Совершенно с детской радостью Толстой стал их собирать в свою “шапоньку” и торжествующе понес ее домой в руках, причем исходивший из нее сильный зеленоватый, фосфорический свет озарял его оживленное лицо. Он и теперь точно стоит передо мною под теплым покровом июньской ночи, как бы в отблеске внутреннего сияния своей возвышенной и чистой души».
Лев Николаевич Толстой любил прогулки по изумительным местам Тульского края. Много ходил пешком, ездил верхом. В моей семье – по линии моей матери – сохранилось воспоминание об одном таком случае. Мой прадед Николай Федорович Теремецкий был священником в селе Спасском, что буквально в пяти километрах от знаменитого Пирогова, где жила любимая сестра Льва Николаевича Мария Николаевна. Туда было много путей, а один из них пролегал через Уткино, Спасское, Скородумово. Было это уже в начале XX века. Брат моей бабушки Веры Николаевны Евгений, в ту пору совсем еще малыш, играл возле дома на взгорке, перед которыми выстроились красавицы-лозинки, которые я еще помню в детстве. Но перестройки они не выдержали…
Так вот, малыш играл возле лозинок и увидел всадника с бородой, проезжающего мимо колодца, что под пригорком, по каменке. Ну и говорит:
– Дедушка, а заходите к нам в гости.
Лев Николаевич любил детей. Он спешился и даже сделал несколько шагов к дому, длинному, приземистому – семья у прадеда большая, три сына и пять дочерей – но остановился, ожидая, видимо, хозяев. А хозяева как увидели Льва Толстого – он в ту пору был более чем узнаваем. Где только портреты не печатали – ну и сразу прибираться, приодеваться. Неловко же вот просто так, без подготовки, такого гостя принимать. Ну Толстой постоял, постоял, сел на своего коня и поехал дальше. Так все потом жалели, долго жалели, что не удалось принять его.
Л.Н. Толстой среди яснополянских детей. Открытка Е.М. Бём
В Пирогово, вероятнее всего в том самом доме сестры Льва Николаевича, потом школа была. Точно не известно, но здание явно под школу приспособленное. Мне там доводилось практику проходить, чтобы пораньше из города в деревню выбраться.
Места действительно удивительно красивые. Пирогово стоит на реке Упа, притоке Оки. Чуть ниже Пирогова в Упу вливается еще одна тихая неширокая речка Уперта, на которой и находится село Спасское, соединившееся со временем с деревней Тихие Затоны. Именно такое название дал первому своему роману о сельской жизни мой отец, писатель Федор Шахмагонов. В селе этом бывали в гостях, охотились многие писатели, Михаил Александрович Шолохов, у которого в 50 – е годы отец был литературным секретарем, Алексей Кузьмич Югов, автор знаменитых исторических романов «Ратоборцы» и «Даниил Галицкий», уникальных книг «Судьбы родного слова», «Думы о русском слове», «Слово, разведчик истории», Федор Панферов, автор «Брусков», Михаил Бубеннов, известный романом «Белая береза», Ефим Пермитин, Сергей Васильев, Сергей Воронин, Владимир Дудинцев, впоследствии известный своими «Белыми одеждами».
Приезжали во время поисков натуры для фильма «Судьба человека» Сергей Бондарчук и Зинаида Кириенко. Заинтересовала церковь в селе Пирогово, но там был элеватор, и потому решили ее не трогать. Приезжал на охоту и Герой Советского Союза, легендарный партизанский «батя» Григорий Матвеевич Линьков. Кстати, об этом рассказал подробно тульский краевед А. Берестов в тульской областной газете в статье «Литературное село». Места действительно сказочные. Не только в районе Пирогово, а на всей огромной местности вплоть до Бунинских, Тургеневских, Тютчевских, Кольцовских, Лесковских… Это перечисление тоже можно продолжить. Настолько богат этот край…
И по всей этой округе несколько десятилетий разъезжал Лев Николаевич, более любивший не ружейную, а псовую охоту.
Годы шли, близился возраст, в котором люди все чаще думают о Боге. Мысли о венце жизни, о вечности посещали Толстого еще во время работы над романом «Война и мир». Дальше – больше. Но далеко не с каждым Толстой затевал такие разговоры. А вот с Анатолием Федоровичем Кони однажды заговорил. Тот вспоминал:
«После 1887 года каждый раз, проезжая через Москву, я заходил ко Льву Николаевичу и проводил вечер в его семействе. Он был – как всегда – интересен и глубоко содержателен, много говорил об искусстве, но нам почти не удавалось быть наедине… Только раз, в 1892 году, на Пасхе, провожая меня, он в передней задержал мою руку в своей и сказал мне: “А мне давно хочется вас спросить: боитесь ли вы смерти?” – и ответил теплым рукопожатием на мой отрицательный ответ. Этот вопрос возникал потом у нас с ним несколько раз. Так, в 1895 году, он писал мне: “Утешаю себя мыслью, что доктора всегда врут, и что ваше нездоровье не так опасно, как вы думаете. Впрочем, думаю и от всей души желаю вам этого, если у вас его нет, веры в жизнь вечную и потому бесстрашия перед смертью, уничтожающего главное жало всякой болезни”. Гораздо позднее, через одиннадцать лет, он писал мне: “О себе могу сказать, что чем ближе к смерти, тем мне все лучше и лучше. Желаю вам того же. Любящий вас Л.Т.”».
А.Ф. Кони высказал свою точку зрения на истоки конфликта Льва Толстого с церковной иерархией:
«Известен его взгляд на Христа и на многие коренные догматы, вытекающие из пророчеств и из творений евангелистов. Строго разграничивая этическое содержание евангелия от исторического и учение Иисуса Христа от его жизни и личности, и ставя его на первое место в ряду великих нравственных мыслителей, как завещавшего миру вековечный и непревзойденный закон кротости и человеколюбия, Толстой не может не встречать горячих и упорных возражений со стороны тех, кто считает, что невозможно выбирать из евангелия лишь часть – этическое учение – и, восторженно воспринимая ее, одновременно отвергать все остальное и тем вырывать из сердца таинственные и пленительные образы, делающие из этого учения предмет не только сочувствия, но и веры. Мне пришлось испытать, как мягко в обмене мнений об этом относится Лев Николаевич к тому, что он считает “заблуждением”, и как тщательно избегает он того, что может оскорбить или уязвить религиозное чувство своего “совопросника”».
На всех разговорах о последних днях Льва Николаевича поставил точку Иван Алексеевич Бунин в своей статье «Освобождение Толстого». Он начал его именно с разговора об освобождении от всех земного, что так томило, волновало Толстого, что являлось темой его и художественных и философских произведений.
И.А. Бунин
Толстой искал совершенство. Бунин приводит цитату: «Совершенный, монахи, не живет в довольстве. Совершенный, о монахи, есть святой Высочайший Будда. Отверзите уши ваши: освобождение от смерти найдено».
Лев Николаевич никогда не жил в довольстве и в прямом (материальном), и в переносном (духовном) смысле. Бунин писал по этому поводу:
«И вот и Толстой говорит об “освобождении”: “Мало того, что пространство и время, и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть (все) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них”.
В этих словах, еще никем никогда не отмеченных, главное указание к пониманию его всего. Астапово – завершение “освобождения”, которым была вся его жизнь, невзирая на всю великую силу “подчинения”».
И далее прибавил:
«Помню, с каким восторгом сказал он однажды словами Пифагора Самосского: “Нет у тебя, человек, ничего, кроме души!” Знаю, как часто повторял Марка Аврелия: “Высшее назначение наше – готовиться к смерти”. Так он и сам писал: “Постоянно готовишься умирать. Учишься получше умирать”».
Вспомним совершенно особые главы «Войны и мира» – главы, посвященные уходу в мир иной князя Андрея. Он очень много уделил место описанию всех тех событий. Почему? Да потому, что уже тогда он задумывался над вечной проблемой человечества – жизни и смерти. Бунин привел лишь маленький отрывок:
«Князь Андрей слушал пение Наташи:
– Страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределенным, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она, – эта противоположность томила и радовала его во время ее пения…»
Л.Н. Толстой в Ясной Поляне
И далее о мыслях князя Андрея. Его, толстовских, мыслях:
«Чем больше он в те часы страдальческого уединения и бреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Все, всех любить, всегда жертвовать собой для любви значило – никого не любить, значило – не жить этой земной жизнью».
Не будем касаться подробностей ухода и смерти Льва Толстого. Тема-то у нас не столь мрачна – любовь! Много сказано про отношения Льва Николаевича с супругой, но послушаем его самого – его самое последнее признание. Он оставил на своем рабочем столе в Ясной Поляне записку, адресованную Софье Андреевне: «Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе… И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог».