92 познакомить его с воспоминаниями матери, написанными по-французски. Волконский переводил их "с листа" (Некрасов не знал французского языка), а поэт, слушая его, вскакивал с места, закрывал лицо руками...
Через много лет, уже в начале нашего века, старая женщина, близкий друг, корреспондент и помощник А. И. Герцена по Вольной печати Мария Каспаровна Рейхель испытывала подобные же чувства, читая записки М. Н. Волконской. В письме Е. С. Некрасовой она писала: "Мой Алекс (сын.-Э. П.) подарил мне книгу: записки княг. Волконской. Можете представить, как меня это волнует еще теперь после такой давности"93.
Мария Волконская писала свои записки специально для сына. Он же, к 1904 г. ставший весьма преуспевающим чиновником, не без колебаний взялся за издание воспоминаний матери. Однако записки, впервые появившиеся в печати в 1904 г. на французском языке, имели такой успех, что через два года издание пришлось повторить. И в дальнейшем - вплоть до наших дней - они переиздавались неоднократно94. Существует ли лучшая оценка написанного?
Возвращение декабристов из Сибири резко усилило общественный интерес к первым русским революционерам. Энтузиасты начали энергичные поиски и сбор материалов о них. Именно тогда один из активных собирателей декабристских материалов - будущий издатель "Русской старины" М. И. Семевский предложил Полине Анненковой написать воспоминания. В то время Анненковы жили в Нижнем Новгороде. Полина Егоровна была уже видной дамой местного общества, помимо светских обязанностей на ней по-прежнему лежали нелегкие семейные дела, но это не помешало ей с большим энтузиазмом откликнуться на предложение Семевского.
Поскольку Анненкова так и не освоила русский язык, она диктовала воспоминания дочери Ольге по-французски, та их записывала, переводя на русский. Так появились еще одни декабристские мемуары. М. И. Семевский опубликовал их в "Русской старине" в 1886 г., уже после смерти Полины Егоровны (как и супруг, она скончалась в Нижнем Новгороде). Публикацию тормозил зять Анненковых-генерал-майор Иванов, который, как мы помним, когда-то в молодые годы, будучи в меньших чинах, не побоялся приютить в своем доме ссыльного Ф. М. Достоевского... В дальнейшем "Воспоминания Полины Анненковой" неоднократно издавались отдельной книгой95.
В отличие от Марии Волконской Полина Анненкова начала свой рассказ с детства, проведенного во Франции. В Сибирь она приехала еще под именем мадемуазель Поль Гебль, будучи невестой, точнее, гражданской женой Ивана Анненкова. Очень живо, с колоритными подробностями мемуаристка описала, с каким трудом ей удалось, "припадая к стопам" монарха, испросить, "как милости, разрешения разделить ссылку ее гражданского супруга": "Я всецело жертвую собой человеку, без которого я не могу долее жить. Это самое пламенное мое желание"96. Слова эти были правдой. Молодая женщина отказалась от своей родины, независимой жизни и всю себя отдала любимому мужу, семье. Именно в этом она увидела смысл своего существования. Полина Егоровна внесла в безрадостные будни мужа много света, веселья и добра. Живая, подвижная, привычная к труду, она хлопотала с утра до вечера, расточая ласки и заботу всем окружающим и не теряя при этом врожденного изящества и веселья.
Воспоминания Анненковой, к сожалению оборванные на переезде в Петровский завод, при первом же появлении были замечены критикой и оценены как любопытный памятник мемуарной литературы: "Для истории декабристов они, правда, дают весьма мало нового, но интересны благодаря самой личности Анненковой и яркими картинками частной жизни того времени... Свежей, молодой жизнью веет от этих мемуаров, продиктованных шестидесятилетней старухой"97.
В 1826 г. Полина Гебль вернула к жизни декабриста Анненкова, оказавшегося после ареста в тяжелом психическом состоянии. В написанных ею воспоминаниях он и его товарищи прожили вторую жизнь, воссозданную талантом мемуаристки, и предстали как люди новой культуры, новой нравственности, во многом предвосхитившей передовые понятия будущих поколений.
В 1843 г. в Париже вышла книга маркиза А. де Кюстина "Россия в 1839 году", вызвавшая возмущение и отпор в официальной российской печати. А. И. Герцен, уже тогда ощущавший себя наследником декабристов, реагировал на нее совсем по-другому: "Читал I том Кюстина,- записал он в дневнике за ноябрь 1843 г.- Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди; я не смотрю на его промахи, основа воззрения верна, и это страшное общество, и эта страна - Россия. Его взгляд оскорбительно много видит"98.
В числе прочих беззаконий заезжий иностранец обнародовал "печальную историю" жены декабриста Трубецкого (в связи с одним из эпизодов сибирского изгнания), заключив ее словами: "Читайте и краснейте! Да, краснейте, потому что всякий, кто не протестует изо всех сил против режима, делающего возможными подобные факты, является до известной степени его соучастником и соумышленником"99.
Декабристкам не надо было краснеть. Они протестовали. Формой их протеста было добровольное изгнание в Сибирь. Их подвиг оценили уже современники. Так, П. А. Вяземский писал: "Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории"100. Мнение современников поддержали лучшие представители следующего поколения: Герцен, Шевченко, Некрасов, Достоевский, Толстой...
"Богатырской темой" назвал подвиг декабристок Тарас Шевченко101. Эту тему развил поэт-демократ Николай Некрасов102. Его поэма произвела большое впечатление на читающую публику. "На праздники взял себе кипу журналов и вчера прочел Некрасова о Волконской. Мастерски написано!" - восклицал ученый и общественный деятель, поборник женской эмансипации А. Е. Викторов103. Но дело было не только в мастерстве поэта: Некрасов, назвав свою поэму о декабристках "Русские женщины", провозглашал появление нового национального женского типа, сложившегося под влиянием декабризма.
"Они бросили всё: знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чем неповинные, они в долгие двадцать пять лет перенесли всё, что перенесли их осужденные мужья... Они благословили нас в новый путь..." - так оценил подвиг декабристок Федор Достоевский104.
Душевная щедрость и твердая воля, действенная любовь и умение пострадать за ближнего, гражданское мужество - все то, что впитала в себя нравственность декабристок, волнует нас и поныне. Особую силу, идею преемственности заключал их пример, их опыт для женщин следующих поколений. "...Не найдем ли и мы в них то необыкновенное, что поражало и восхищало их современников, и не признаем ли их светочами, озаряющими даль нашего революционного движения?" - спрашивала Вера Фигнер. И отвечала на этот вопрос утвердительно: "Их лишения, утраты и нравственные страдания роднят их с нами, женщинами позднейших революционных поколений...", ибо "духовная красота остается красотой и в отдаленности времен..."105
Глава вторая "ВСЕ ПОШЛО В ПЕРЕБОРКУ"
"Женщина ни в чем не виновата"
"Она знает и всех лучших французских поэтов и почерпнула из разных сочинений, нравоучительных и принадлежащих до воспитания, все то, чем только может пользоваться приятная в обществе женщина, добрая жена и нежная мать"-так в 1802 г. солидный "Вестник Европы" представлял читателям "портрет милой женщины".
В начале XIX столетия в русском обществе и литературе господствовало представление о женщине как о нежном, чудесном создании, которое живет для облагораживания общества, а потому нуждается в охране от чрезмерных умственных занятий (речь шла, разумеется, о женщине "из общества" и при этом полностью игнорировались трудящиеся женщины, составляющие большинство "прекрасного пола"). Считалось, что излишнее образование может уменьшить "дамские прелести", "упражнение же в науках и словесности" чревато охлаждением женщины в любви супружеской.
Даже такой просвещенный человек, как М. М. Сперанский, тщательно наблюдавший за образованием дочери, предостерегал ее от излишеств в учении. "Трудно, любезная моя Елисавета,- писал он 27 ноября 1820 г.,- определить, каким образом можно быть автором в корсете. Признаюсь, мне всегда смешно, когда я воображал себе m-me Stael сидящею за большим бюро и за кипою бумаг. Тут есть какое-то противоречие, которое изъяснить трудно, но нельзя его не чувствовать"1.
С начала XIX в. появлялись журналы, рассчитанные специально на читательниц: "Журнал для милых" (с 1804 г.), "Московский Меркурий" (с 1805 г.), "Дамский журнал" (с 1823 г.). Но все они в совокупности служили не более как "распространению роскошной суетности".
Издатель "Московского телеграфа" Н. А. Полевой, сознаваясь, что ему бывает стыдно читать журналы, "для дам назначаемые", тем не менее, не шел дальше "изящной словесности". "Никто не велит потчевать милых читательниц историко-статистически-археологическими статьями,- писал он,- но для чего думать, что дамы не прочитают с удовольствием хорошо написанной повести, изящного стихотворения, не поблагодарят издателя за шутку, за анекдот, умно рассказанный, не взглянут на разбор романа, на извлечение из него?"
Между тем кончались 20-е годы XIX в. В то время женщины, несмотря на недостатки их воспитания и образования, начинали активно приобщаться к литературе. Вспомним декабристок и их поколение: прежде всего книги определяли умственный кругозор дворянской девушки той поры. Чтение книг (главным образом романов) из занятия опасного и не совсем приличного для женщины-дворянки конца XVIII столетия превратилось в обычное времяпрепровождение не только столичной, но и уездной барышни2. А. С. Пушкин, отдававший должное душевным качествам и умственным способностям женщин, по воспоминаниям современников, "замышлял действовать посредством своего журнала на русских женщин, которых он уважал несравненно более, чем мужчин, признавая наших женщин несравненно просвещеннее"