Меня отнюдь не встревожило присутствие в помещении постороннего животного. Более того, это показалось мне вполне нормальным; я был Богом (Шивой?), и ко мне, возвышенному и могущественному, тянулись всевозможные творения природы. Приди ко мне, козел, позволь мне благословить тебя; приди ко мне и во мне ты найдешь свое спасение.
Чушь какая-то? Возможно – сейчас и лишь для вас.
Ничто, повторяю вам, ничто не выпадало из привычной схемы, все находилось на своих местах, располагалось где-то за пределами того, что подпадает под категорию нормального или ненормального. Клянусь вам в этом! В том моем состоянии я попросту не мог совершать неправильных поступков, клянусь!
И поэтому, когда Кали вышла из-за занавески одетая по образу чудовищной богини Кали и я увидел, что она ведет за собой молодого черного козлика, когда она подвела его ко мне и, дав тесак для рубки мяса, сказала, что я должен принести эту жертву во имя ее, я не увидел в этом ничего необычного. Ведь я был Богом и находился в прекрасных отношениях со всем миром. Кровь – это тепло, кровь – это мир, кровь – это молоко.
Поверьте мне!
Женщина по имени Кали попыталась придать своей внешности максимальное сходство с обликом Кали-богини. Я много раз пытался стереть в своей памяти это видение, но так и не смог, так же как не смог до сих пор понять, зачем она все это проделала, почему она захотела все это сделать? Она как-то объяснила мне это, но подлинная причина ее поведения остается одной из загадок Индии. Если хотите, можете посчитать все это проявлением безумия. Да и кто на самом деле знает, в чем заключалась эта причина? Она приделала к своей фигуре несколько рук – они очень походили на руки манекена, каким-то образом закрепив их на лопатках; лоб ее был обвязан широкой лентой, на которой поблескивал стеклянный глаз, приоткрыла рот и высунула язык. Руки ее обвивали, как мне показалось, гибкие чучела змей, а серьги и ожерелье производили впечатление сделанных из человеческих костей. Одной из своих настоящих рук она сжимала нож, а в другой держала человеческий череп (которые, как мне было известно, найти в Индии довольно нетрудно), тогда как остальные руки были сложены таким образом, будто она ищет защиты и одновременно молит о чем-то. Не считая этих украшений, она была абсолютно нагая, и ее золотисто-коричневое тело поблескивало в слабом свете лампы.
О Боже, как жаждал я это существо!
Я помню тепло крохотного козленка, которого сжимал в своих руках, его подрагивающее, жалобное блеяние – почти человеческие звуки, попытки сопротивляться, вырваться. Однако я был богом и потому испытывал к нему одну лишь любовь за то, что он пришел ко мне и добровольно согласился пожертвовать своей жизнью из любви ко мне, своему богу, из любви к Кали, своей богине.
О, я испытывал невероятную силу и чувствовал, что люблю все человечество. Поверьте мне!
Верьте мне, как я верил Кали, когда она отдернула занавеску и вступила на небольшое возвышение, сантиметров тридцать в высоту, после чего глухим, мрачным голосом, словно вещая откуда-то издалека, произнесла:
– Я – Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, – при этом взгляд ее вознесся ввысь, а прекрасные груди чуть приподнялись.
Я верил! И был очень, очень счастлив.
– Я, Кали, принимаю эту жертву. Именем сына своего я ее принимаю. Я, Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, принимаю жизнь этого козленка подобно тому, как приняла жизнь своего единственного сына, отданного на заклание.
Я верил! Я воспринял ее слова о пожертвованном сыне. Мне тогда все это казалось таким естественным и возвышенным. Пожертвованный сын. Ну конечно! Сто лет назад богиня Кали принимала в качестве пожертвований жизни людей, а не животных. Естественно, Кали не могла не пожертвовать своим сыном. Может ли на свете существовать большая слава, чем эта? Какая иная благодать может…
Она опустила глаза, вперила свой взор в меня и сказала:
– Сейчас.
Ни секунды не колеблясь, почти в спешке, чувствуя небывалый прилив счастья, я резко провел лезвием ножа по горлу козленка.
Но это еще не тот кошмар, о котором я говорил; это лишь начало, путь к настоящему, истинному кошмару. Именно в тот момент начались страдания и муки, постепенно подводящие меня к грани безумия и заставившие меня написать это признание. Но, повторяю, сам кошмар тогда лишь зарождался.
Мучения – чувство вины, потрясение, отвращение – начались сразу же после убийства козленка. Едва его кровь заструилась по моим ладоням, закапала мне на одежду, все это похожее на сон, полугипнотическое состояние мгновенно улетучилось, словно взмах ножа в сочетании с тем, что я увидел и почувствовал руками, одновременно рассек и мою одурманенную душу, впустив в нее порыв свежего воздуха реальности. Я как будто проснулся и неожиданно обнаружил, что держу мертвого козленка перед обезумевшей женщиной.
С той минуты и вплоть до того момента, когда я наконец вернулся в свою гостиницу, в мозгу моем словно висела какая-то пелена. Шок от осознания того, что я совершил, видимо, оглушил меня – как мне кажется, к моему же счастью. Я смутно помню, как опустил теплое тело животного (даже сейчас в ушах слышится звук глухого его удара об пол), в ужасе взглянул на свои окровавленные руки, после чего повернулся и как безумный бросился прочь из комнаты. Каким-то образом – даже не знаю, как именно, – я все же добрался до гостиницы. Следующее, что осталось в памяти, это отчаянное, яростное отмывание, соскабливание крови с ладоней, которое продолжалось, как мне казалось несколько часов. Даже после того как на руках не осталось ни малейших следов, я все наливал и наливал воду, пытаясь оттереть весь этот ужас, отвращение, вину.
Мне не удалось этого сделать. Ужас, отвращение, вина – они остались, они и сейчас во мне, хотя я уже в Сан-Франциско. Я оставил работу в школе: возможно ли мне теперь общаться с невинными душами, держать их в своих руках – окровавленных руках! Я уже давно практически ничем не занимаюсь, просто сижу в своей комнате и пью, в ужасе ожидая того момента, когда наступит ночь и я наконец усну. Я сижу в своей комнате и слушаю – слушаю голос того козленка.
Дурные сны, кошмары начались почти сразу же. Ту первую ночь, сразу же после дня, проведенного с Кали, мне никогда не забыть. Это была ночь бессонного ужаса. Мне никак не удавалось заставить себя отвлечься от мыслей о содеянном, о том безумстве, которому я предавался после того, как переступил порог ее комнаты. Та ночь была лишь первой из многих, последовавших за ней.
Разумеется, я прервал свой отпуск в Индии и сразу же вернулся в Америку. Кошмар продолжал преследовать меня. Я стал принимать снотворное. Кошмар не прекращался. Я обратился к психиатру. Кошмар оставался со мной. Каждую ночь. Я видел кровь на своих руках, на одежде, хотя в первый же день я выбросил все, что было на мне в день встречи с Кали. Ничего не помогало – кошмар продолжал существовать.
Тогда я наконец нашел некоторого рода облегчение своим страданиям. Впрочем, если мне действительно в какой-то степени удалось избавиться от кошмара в привычном смысле этого слова, на его место пришел новый – тот, который ежедневно сводит меня с ума. Он медленно, но неуклонно превращает меня в сумасшедшего, потому что я нахожу счастье в ужасе.
Я уже догадывался о том, каким способом могу облегчить свои страдания, хотя поначалу и не отдавал себе в этом отчета. Разумеется, я с самого начала боролся с искушением совершить… это, однако мучения мои не только не прекращались, но еще более усиливались, так что я невольно приближался к критической черте. В конце концов после серии тщательных и всесторонних психиатрических обследований, которые, кстати, не выявили видимых признаков заболевания, я наконец решился. Мой лечащий врач поддержал меня в этом решении отважиться на последнее средство, которое еще могло спасти меня.
Но и оно не спасло. Оно лишь заменило один ужас другим, гораздо более страшным – от которого я начал испытывать счастье. Второй, если можно так выразиться, этап начался не сразу. Поначалу я испытал даже некоторое облегчение оттого, что былые муки стали ослабевать. В первую ночь после того, как я совершил это, мне удалось крепко заснуть – впервые после моей встречи с Кали. Следующей ночью откуда-то стали всплывать остатки прежних страданий, а на третьи сутки они не только восстановились, но и еще более усилились. Когда я заснул в четвертый раз, все оказалось как и было раньше – я снова оказался в объятиях тех, же ужасов.
Тогда я повторно совершил тот же акт – то самое это, и снова в гостиничном номере. Реакция была аналогичной: сначала некоторое облегчение, все дурные сны куда-то улетучились, после чего начали нарастать с новой силой и в конце концов вернулись в полном объеме.
Я снова и снова повторял один и тот же акт – результат оставался неизменным. Мне стало ясно, что ради хотя бы временного облегчения своих мук я должен повторять этот чудовищный акт всю свою жизнь, каждую ночь – до последнего своего часа.
Осознав это, поняв всю глубину своей порочности, я лишился последней надежды.
У меня больше нет выхода. Я сижу на краю своей ванны, опустив в нее босые ступни ног. Козлик – черный, разумеется, – плотно зажат между коленями, все его четыре ноги туго связаны. Я беру нож (а что еще мне остается делать?), наклоняюсь над животным, прикасаюсь лезвием к его горлу.
И режу.