Бурый Дженкин схватил Дэнни за ноги и протолкнул в люк с такой силой, что тот с криком скрылся из виду. Затем пролез вслед за ним, посыпая ступеньки градом вшей.
– Дженкин! – кашляя, прохрипел я. Но мне не хватало дыхания, чтобы подняться на ноги и броситься в погоню.
Он выглянул из люка, сопя и хихикая. Глаза у него были победоносно прищурены, желтые клыки обнажены. Между губ мелькал черный язык.
– Idiot-fucker du kannst mich niemals fangen! Adieu bastard cet fois for always! Merci pour ton fils! Was fur ein schmackhaft, Knabenicht warh fucker?[77]
– Дженкин, я убью тебя! – угрожающе прорычал я. Но голос мой звучал так слабо и глухо, что он вряд ли меня услышал.
– Теперь ты, Чарити, лезь наверх! – скомандовала Лиз и подтолкнула девочку к лестнице.
С невыразимо зловещей ухмылкой Бурый Дженкин высунулся из люка и протянул лапы с длинными крючковатыми когтями. Чарити смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Со стороны чердачной лестницы послышался кашель. Продолжая стоять на коленях и держась за грудь, я обернулся и увидел Миллера, пытающегося разогнать руками дым.
– Ты! – закричал он Лиз. – Не трогай девочку!
– Сержант! – задыхаясь, произнес я. – Я не могу, – и указал на открытый люк.
Миллер поднял глаза и увидел Бурого Дженкина. Челюсть у него отвисла. Он слышал о Буром Дженкине, знал, что тот натворил. Но вид этого огромного жуткого грызуна так его напугал, что его, казалось, парализовало.
Жжение в груди начало ослабевать. Превознемогая боль, я сумел подняться на ноги. Лиз подняла Чарити на руки, чтобы Бурый Дженкин мог подхватить ее и затащить в люк. Чарити отбивалась ногами, сопротивлялась и кричала:
– Отпустите меня! Отпустите!
Но Лиз, казалось, обладала невероятной силой. Она поднимала Чарити все выше и выше, без видимых усилий, не обращая внимания на ее сопротивление.
– Ah, ma chere petite[78], – похотливо пускал слюни Бурый Дженкин. – I serve you mit kartoffeln und sauerkraut, oui?[79]
Тонким неуверенным голосом Миллер крикнул:
– Полиция! Вы арестованы! Отпустите девочку!
Бурый Дженкин зашелся таким хохотом, что ему едва не стало дурно. С челюстей у него свисали нити густой слюны с остатками наполовину прожеванной пищи.
– Арестованы, черт, черт! Was sagst du bastard? C’est drole, n’est-ce pas?[80]
Он выпустил когти, чтобы схватить Чарити, но в этот момент произошло нечто необычное. Чарити перестала сопротивляться и лягаться, она внезапно замерла и выпрямилась. Ее лицо словно окаменело. И, хотя это могло быть вызвано смесью дыма и серого дневного света, казалось, будто она засветилась. Ее волосы покачивались вокруг нее мягким извивающимся ореолом. Я мог поклясться, что она излучала яркий белый свет.
Лиз съежилась, как отступающая тень, и отпустила ее. Но Чарити осталась висеть в воздухе между полом и наклонным потолком, напряженная, неподвижная, – точно там, где Лиз ее отпустила.
Это было невозможно, но я видел это собственными глазами. Ноги Чарити зависли в добрых трех футах над полом чердака. Никаких ухищрений и шнуров. Ничего.
Бурый Дженкин медленно втянул обратно когти. Глаза его подозрительно прищурились, вытянутая морда ощерилась.
– Что это такое? – услышал я его шипение. – Что это?
Чарити повернулась в воздухе лицом к Лиз, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Когда она заговорила, ее голос звучал неестественно мягко, словно тысяча рук гладила тысячу бархатных штор.
– Прочь, ведьма, – прошептала Чарити. Она подняла обе руки вверх, вытянула пальцы, закатила глаза, так что остались видны одни белки. – ПРОЧЬ, ВЕДЬМА! – повторила она. Слова звучали настолько невнятно, что я едва понимал их.
Потянулась минута невыносимого напряжения. Затем все одновременно пришло в движение. Лиз, пронзительно вскрикнув, рухнула на пол. Бурый Дженкин захлопнул люк и исчез. Чарити упала вниз, неуклюже приземлившись на ноги. Дым закружился, огни замигали. А Миллер очнулся от шока, словно пассажир поезда, проспавший свою станцию.
Я тут же взлетел по стремянке наверх и открыл люк.
– Дженкин! – закричал я. – Дженкин, верни моего сына!
Я высунул голову наружу и застыл от удивления. Темное зеленовато-желтое небо. Ряд голых, безлистных деревьев. Сад, в котором не было ни травы, ни кустов, ни цветов – ничего, кроме неровных рядов бледных склизких сорняков. Все вокруг было желтого или серого цвета. Других красок не было. Не слышно ни криков чаек. Ни жужжания насекомых. Ничего. На пляж вяло накатывали морские волны. Только вода почернела от нефти, а от грязной пены исходило слабое свечение. При одном взгляде на море становилось понятно, что рыбы в нем нет. По крайней мере нормальной рыбы.
То место вокруг солнечных часов, где некогда росла аккуратно подстриженная «нава», превратилось в пятно голой земли. Тут я увидел, что через бывшую зеленую лужайку бежит Бурый Дженкин и тащит за руку Дэнни. Две крошечные призрачные фигурки. Должно быть, они спустились с крыши по пожарной лестнице.
– Дэнни! – закричал я, и тот попытался обернуться.
На секунду я отчетливо увидел его искаженное страданием лицо. Но Бурый Дженкин, закашлявшись, только сильнее потянул его вниз с холма. В сторону ручья. В сторону часовни.
Я принялся выбираться из люка на крышу. Но едва попытался это сделать, как меня охватил мучительный приступ кашля, и мне пришлось снова спуститься на стремянку. Я почувствовал, как кто-то осторожно потянул меня за штанину, и увидел поднимающуюся по лестнице Чарити. Она улыбалась мне. Отступившая в угол чердака Лиз была так плотно окутана дымом, что я едва различал ее.
– Если ты пойдешь за ним, Дэвид, ты можешь уже не вернуться. Ни ты, ни он, – сказала Чарити.
– Он – мой сын.
Она улыбнулась и кивнула:
– Знаю. Как и я была дочерью моего отца. И все дети в Фортифут-хаусе были дочерьми и сыновьями.
– Кто ты такая? – спросил я ее.
Она закрыла и снова открыла глаза.
– Может, ты хочешь спросить, что я такое?
– Не знаю, – ответил я.
Подошел Миллер, вытирая глаза носовым платком:
– Послушайте, мои люди только что подъехали. Я прикажу им обыскать территорию. Эта тварь не могла утащить далеко вашего сына.
Я только собирался сказать ему, что они впустую потратят время, обыскивая сад в 1992 году, в то время как Бурый Дженкин забрал Дэнни в далекое будущее, как Чарити подняла руку, заставив меня замолчать.
– Пусть занимается своим делом, – сказала она. – Он ничем тебе не поможет.
– Отпусти меня, – прорычала Лиз. – Слышишь, ты, жалкая паршивка! Отпусти меня!
Чарити оглянулась на нее, кивнула, и Лиз отступила еще дальше в тень.
– Что ты сделала с ней? – спросил я. – Что происходит?
– Ты знаешь, что ее тело занято, – просто ответила Чарити.
– Занято?
– Одержимо – занято – захвачено.
Я поверить не мог, что это говорит Чарити. Но с пониманием кивнул:
– Я видел, как это произошло. Молодой мистер Биллингс объяснил, что к чему.
– А, этот, – улыбнулась Чарити. – Бедняга. Бедный мистер Биллингс. Он хотел всего. Хотел быть святым и грешником, выигравшим и проигравшим. Пока не получил свою великую награду.
– Кто ты? – снова спросил я ее. – Или что ты?
Чарити коснулась моей руки. Она была настоящая, я чувствовал ее пальцы. Ногти у нее были обкусаны. Разве могло существовать более убедительное доказательство ее реальности?
– Я бы хотела сказать вот что, – произнесла она детским заговорщическим шепотом. – Я явилась тебе в виде девочки. Но я больше чем девочка. Древние существовали, обитая в человеческих существах, таких как Кезия Мэйсон и твоя Лиз, таких как Ванесса Чарльз, которая однажды породит Древних, которые выживут. Они пытались прятаться, но иногда выдавали себя. Таким образом ведьм выявляли и сжигали. Хотя сожжение никогда не убивало сидевших внутри них Древних. Каждая ведьма старалась родить трех сыновей, которые стали бы одним целым – Нечестивой Троицей. Сын семени, сын слюны и сын крови. Но некоторые из них, в облике обычных женщин, – тут она очаровательным жестом показала на себя, – некоторые из них рожали детей, которые были больше людьми, чем дочеловеками, но не совсем людьми.
– Ты имеешь в виду таких, как ты? – спросил я, и в горле у меня пересохло.
– Да, – улыбнулась она, – таких, как я. И мы стали теми, кого все называют белыми ведьмами. Женщинами, умеющими исцелять, избавлять от бесплодия, предсказывать будущее, потому что… – ее веки затрепетали, – мы могли путешествовать в будущее и видеть его собственными глазами.
– Но ты же ребенок, – сказал я. – Девочка, а не женщина.
Глаза у нее расширились.
– Ты не должен судить о возрасте по внешнему виду. У самых молодых лиц самые древние глаза.
– Не понимаю. Что ты делала в Фортифут-хаусе? Ты обладаешь такой силой… Но ты была сиротой.
– Да, сиротой, – улыбнулась она. – Но особенной сиротой. Я была сиротой, потому что моя мать умерла во время родов. Я была сиротой, потому что моя мать была разорвана на части, рожая трех моих братьев. Трех моих братьев, понимаешь? Моя мать была одержима ведьмовской сущностью, но сначала она родила меня. Прошло четыре года, прежде чем она родила моих братьев, сыновей крови, семени и слюны. Дом наполнился страшными криками, страшными запахами и мигающими огнями. Конечно, они умерли. Все мои братья умерли. Воздух был для них слишком насыщен кислородом, а вода наполнена веществами, которые они не могли проглотить. Они рассеялись, от них не осталось ни следа. Но, – тут она перекрестилась, – ведьмовская сущность, обитавшая в моей матери, выжила и спряталась в шкафу.