Я прошел почти половину пути, когда услышал, как кто-то зовет меня.
– Дэвид! Дэвид! Подождите меня!
Щурясь от дождя, я посмотрел вверх. Миллер, перегнувшись через парапет, махал мне. Его светлые волосы намокли от влаги, очки запотели, лицо было еще краснее, чем обычно. Оно было единственным живым цветовым пятном посреди этого желтовато-серого пейзажа.
– Он утащил Дэнни в часовню! – крикнул я наверх.
Миллер развернулся и стал спускаться вслед за мной.
– Мы обыскали сад! – задыхаясь, проговорил он. – Конечно, мы ничего не нашли! И тогда я понял, в чем дело! Разные времена! Разные сады!.. Конечно, – продолжал он, – я не мог сказать коллегам, куда я иду. Они не поверили бы ни единому слову.
– Только держите себя в руках! – крикнул я ему.
Он спускался по лестнице с таким рвением, что та вся ходила ходуном, и отдельные крепежные болты начали болтаться в стене. Нам нужно было не только благополучно спуститься, но и подняться потом обратно.
Наконец я добрался до последней ступени и тяжело спрыгнул на террасу. Миллер спрыгнул почти сразу после меня, сумев сохранить равновесие. Он вытер с пальцев серую слизь и с подозрением понюхал их.
– Что это, черт возьми? – спросил он. – Это повсюду. Похоже на смесь студенистых грибов и какой-то падали.
– Наверное, так оно и есть, – отозвался я.
Мы поспешили вниз, к ручью. Все, что осталось от солнечных часов, походило на раскрошившийся пень или гнилой человеческий зуб. Наши ноги скользили по склизкой мертвой растительности, от серы, наполнявшей воздух, в горле и легких першило так, что, добравшись до ручья, мы кашляли как две старые клячи.
Ручей, протекавший по узкой расщелине в саду, вместо воды нес вязкую бурую жижу, пахнущую канализацией. Мы попытались перепрыгнуть через него, но на противоположном берегу Миллер поскользнулся и попал в него ногой, провалившись по щиколотку.
– Вот дерьмо! – воскликнул он, тряся ногой.
– Думаю, это оно и есть, – сказал я.
Мы взобрались на холм, где виднелась стена кладбища. Земля осыпалась под ногами, как будто под нами проезжал бесконечный поезд метро. За стенами часовни сверкали ослепительно-белые огни. Я услышал отчаянные крики, жуткие стоны и кое-что еще, от чего по спине у меня пошли электрические разряды. Это был легкоузнаваемый голос молодого мистера Биллингса, произносившего какие-то жуткие заклинания на неведомом мне языке. На языке, не похожем ни на один человеческий, который я когда-либо слышал. Он больше походил на стрекот гигантских насекомых, смешанный с подводными криками дельфинов. Текели-ли! Текели-ли!
Пригнувшись, мы с Миллером поспешили через гниющие заросли кладбища, между покосившихся и сломанных надгробий, изъеденных от многолетнего воздействия кислотных дождей. На многих из них не осталось даже имен. Каменный ангел показывал бесформенные обрубки вместо крыльев, а то, что осталось от головы, вызывало тревожные ассоциации с низколобым обезьяньим черепом.
Мы добежали до дверей часовни. На этот раз протиснуться между ними будет проще, чем в 1992 году, – часть дерева сгнила.
– Какой у нас план? – спросил Миллер.
– Что вы имеете в виду?
– Как мы будем действовать, когда войдем туда?
– Откуда мне знать? Я просто хочу схватить Дэнни и дать деру. Что я еще могу сделать?
– Нужен отвлекающий маневр. Иначе ничего не выйдет.
Я задумался:
– Вы правы. Что вы предлагаете?
– Во-первых, предлагаю произвести разведку. Там может быть три человека, а может, три сотни.
Он взглянул на окно часовни, сквозь которое я впервые увидел молодого мистера Биллингса, спешащего по лужайке.
– Идемте, – он повел меня к окну.
Огни, пробивающиеся из часовни, стали еще ярче. Настолько, что мне пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Пение молодого мистера Биллингса зазвучало еще яростней, он почти перешел на крик. Я потянулся вверх, чтобы заглянуть внутрь поверх крошащегося каменного подоконника, и краем глаза заметил, что Миллер сделал то же самое.
Детектив не понимал смысл того, чему мы были свидетелями. Он стоял, разинув рот и широко раскрыв глаза, словно отказываясь поверить в реальность происходящего.
В левом крыле часовни весь плющ высох, обнажив не только фреску Кезии Мэйсон, но и изображения десятков других молодых женщин. Если судить по их одеяниям в исторической перспективе, то складывалось впечатление, будто женщины носили в себе ведьмовскую сущность тысячелетиями, из поколения в поколение. Со времен Стюартов и Елизаветы до правления Генриха Первого, от Средних веков до оккупации римлянами Британии – и так далее. У всех этих женщин было одинаковое насмешливо-торжествующее выражение лица. У каждой был свой собственный слуга, он стоял рядом, возлежал на плечах, как Бурый Дженкин, или сидел на руках. Были среди них и огромные полосатые кошки, и ящерицы, и дикий кабан, и существа, напоминавшие смесь жабы и собаки.
На месте бывшего нефа горели три огромные жаровни. Похоже, это были бочки из-под химических отходов, наполненные битумным углем и сухой древесиной. Поверх жаровен лежали железные решетки, на которых жарилось с десяток крупных кусков мяса. Сначала я подумал, что это поросята, пока дым над одной из жаровен не рассеялся, и я не увидел обгорелое красное лицо.
Это были вовсе не поросята. Это были дети. Пропавшие сироты из Фортифут-хауса. У некоторых были отрублены руки и ноги. Двое были обезглавлены. Некоторые были привязаны к решеткам проволокой – видимо, когда их начали жарить, они были еще живы.
Разбитая черепица, усеивавшая пол между жаровнями и алтарем, блестела от человеческого жира и была усыпана детскими костями. Ближе к алтарю груды костей становилось все выше, сам он был буквально погребен под ними. Их были тысячи: одни свежеобглоданные, другие изрядно потускневшие, третьи такие старые, что уже начали обращаться в прах. Грудные клетки, тазобедренные кости, лопатки, бессчетное количество маленьких черепов.
На вершине костяной горы лежало самое причудливое существо, которое я когда-либо видел. Его вид способен был свести с ума. Я почувствовал, что челюсти у меня свело от ужаса, а кожа лица натянулась от одного отвращения.
Скажи, что это неправда, – продолжал настаивать мой разум. – Скажи, что это неправда!
Но это была правда. Это была женщина, чье невероятно раздутое голое тело лежало на груде тряпья, окровавленных матрасов и разорванных подушек. Еще ужаснее было то, что ее круглый как шар живот непрерывно шевелился и подрагивал, будто какое-то огромное существо, запертое внутри, жаждало вырваться на свободу. Груди у нее тоже были чудовищно раздуты. Ни одну из них невозможно было бы перевезти даже на ручной тележке. Шея настолько распухла, что лицо напоминало крошечную кукольную маску.
Возле нее на коленях, обмотав лицо грязными тряпками, стояло существо, от которого Кезия Мэйсон, предположительно, родила Бурого Дженкина, – Мазуревич, король доков и лондонского дна. Грязными голыми руками он скармливал ей горелое мясо, хрящи и комки теплого жира. Она безостановочно жадно глотала все это крошечным ртом, почти не жуя. И чем больше глотала, тем сильнее шевелился ее живот.
Неподалеку мы заметили молодого мистера Биллингса. Облачен он был не в черный костюм, а в простую белую простыню, от чего казался нелепо похожим на Марка Антония из фильма «Юлий Цезарь». Я пришел похоронить Цезаря, а не восхвалять его. Глаза у него были закрыты, обе руки подняты вверх, и он продолжал выкрикивать слова своей зловещей песни.
Текели-ли! Текели-ли!
– Гребаный ад, – выругался Миллер. – Простите за мой французский.
– Где Дэнни? – спросил я. – Вы видите Дэнни?
Он приподнял голову над подоконником.
– Там, – сказал он, – в углу, у стены. Бурый Дженкин держит его. Похоже, он еще цел и невредим.
– Может, они ждут, пока поджарятся все эти бедные дети, – сказал я.
Увиденное настолько меня потрясло, что я невольно опустил глаза и прижал руку ко лбу. Я не понимал, что чувствую: испуг, горечь, надежду или же совсем ничего.
Миллер подошел ко мне.
– Послушайте, – сказал он. – Чем быстрее мы будем действовать, тем лучше. Тактика как при антинаркотическом рейде. Врываемся и кричим во все горло. Застанем их врасплох. Я бегу направо, будто собираюсь завалить парня в белой ночнушке. Вы – налево и хватаете Дэнни. Затем вы уходите через дверь, а я прыгаю в окно. И убегаем со всех ног.
– А что делать с Бурым Дженкином? – спросил я.
– Бейте урода ногой по яйцам. Если они у него вообще есть. Действуйте не раздумывая. И не переставайте кричать. Меня не ждите, потому что я вас ждать не буду.
– Ладно, – сглотнул я.
В окне замигали огни, почва яростно задрожала. Черепа, сдвинутые с места земными толчками, со страшным грохотом покатились с горы костей.
Мы встали плечом к плечу у входа в часовню. Я так испугался, что едва мог дышать, – к тому же воздух был таким едким, что я чувствовал постоянное першение в горле. Каждые несколько секунд мне приходилось прилагать усилия, чтобы подавить рвущийся наружу кашель.
– Вы готовы? – спросил Миллер.
Я посмотрел на него. Внезапно мне пришло в голову, что я совсем его не знаю. И тем не менее, мы здесь, в каком-то невообразимом будущем, вместе рискуем жизнью, готовые противостоять самому мерзкому существу, которое я когда-либо видел.
– Да, готов, – сказал я. – И – спасибо…
Он шмыгнул носом и вытер его пальцем.
– Ерунда, – сказал он. – Это моя работа.
Мы вместе бросились в часовню, крича что было сил. В тот же момент оглушительный грохот потряс руины. И мы были ослеплены вспышкой молнии, ударившей в пол часовни. Кости и черепица полетели во все стороны, как шрапнель.
На секунду я замешкался, растерявшись, но затем снова закричал и бросился к сыну. Бурый Дженкин уже сорвал с Дэнни футболку и длинным куском арматуры ворошил угли в ближайшей жаровне. Щеки Дэнни блестели от слез.