Конечно, была позёмка. Не пурга, конечно, но радости мало. Идёшь – как в молоке плывёшь. Видно только то, что прямо под тобой. Ну и в десяти метрах, конечно. И вот мы остановились как-то, и слышу я, будто кто по железу стучит, в рельс бьёт. Бомм-бомм-бомм.
Прошёл я буквально тридцать метров – и упёрся в гору. А на горе – самолёт висит. И куски обшивки о каркас стучат…
– Большой самолёт-то? – скорее для проформы спросил я.
– Да дело не в том, большой он или маленький. Это был очень странный самолёт. Я таких не видал никогда – ни в кино, ни в книгах. Огромные крылья. Впереди – круглая кабина, будто крылатый головастик какой-то. Внутри он был снегом забит. Но снаружи мы его весь облазили. Интересно ведь!
– Реа-ально… Наш это самолёт или какой? – поинтересовался Серж.
– Наш? – Сабуров удивлённо замотал головой. – Про что я скажу определённо – этот самолёт точно был не наш. На нём ни одной русской буквы не было. Если честно, по-моему, мы на нём вообще ни одной надписи не видали. Сергей Сергеич, механик партии, сказал, что это американский самолёт, наверное, ленд-лизовский. Их же своим ходом перегоняли, с Аляски на Запад. Вот один из них это и есть…
– А потом вы его ещё раз видели?
– Да нет… А зачем? Квадрат там был не наш, я даже и не скажу, кто на нём работал. Может, вообще с воздуха съёмку доделывали. Потом у нас своя свистопляска началась. Бало́к работяги по пьянке сожгли. Инженер Федотов спятил, говорит – ему мыши курить запретили. Две недели непогода стояла, начальство спирт казённый пило. Только спирт кончился, тут Федотов и говорит – всё, бросаю курить. Просыпаюсь утром, а на тумбочке мыши сидят и говорят мне так вдумчиво – бросай курить, Федотов! Вот он и бросил… Делириум. Белая горячка. Пока его в больницу везли, пока замену искали… Тут весна подоспела, надо было работу навёрстывать.
– Прикинь, Сергеич, – и в голосе Сержа я услыхал настороженность крадущегося кота, желающего зацепить лапой поющую на шкафу канарейку. – Я, конечно, понимаю, бородатый год, и далее… А сейчас ты бы этот самолёт мог снова найти? Реально?
Сергеич задумался, как может задуматься честный хмельной человек. Было очевидно, что он не хочет врать, но и разочаровать хорошего человека ему тоже не хочется.
– Стало быть, это уже после развилки на Слепагае было. Мы прошли часа два, потом видимость совсем пропала. На тракторе часа два – это километров двенадцать–шестнадцать. Потом мы ещё часа два шли в пурге, но это – километров восемь, не больше. И выперлись в маленькое ущелье – может, их там шесть, может, семь… В общем – если очень надо, – найти можно! – И он подставил рюмку под душистую струю коньяка.
Серж откинулся на стуле с видом добившегося своего человека. Или кота, так-таки словившего свою птичку.
«Цап!»
Поиски очертаний
Ещё вчера, уходя из офиса, я понимал, что просто так это сидение не закончится. На столе стояли две опустошённые бутылки коньяка, что само по себе у меня никакого протестного чувства не вызвало: у нас не пункт управления космическими полётами и не центр управления АЭС. Я даже усмехнулся, увидев нарисованные с пьяной нарочитой аккуратностью кроки среднего течения неведомой мне реки Слепагай и её притоков, уходящих в ещё более неведомое Куракское плато. Кроме этого, на столе лежали эскизы очертаний самого самолёта, а также несколько распечатанных фотографий из интернета.
Я пожал плечами, но тут как чёртик из табакерки, выскочил Серж, примчавшийся в офис ни свет ни заря. Сначала я решил, что он вчера оставил здесь нечто важное, телефонную книжку или мобилу, уж очень взволнованным и деловитым он выглядел. Но Серж только очень тщательно собрал со стола изрисованные листки и сложил их в специально приобретённую по этому случаю папочку.
Я хотел было спросить: «А оно того стоит?» – но, поглядев на не вполне протрезвевшее лицо компаньона, решил, что не надо.
Дмитрий Сергеевич рисовал самолёты всю неделю. Насколько я понял, Серж решил попытаться создать «фоторобот» упавшего аэроплана, подобно тому как полицейские всего мира изготавливают фотороботы по словесным описаниям потерпевших. Фоторобот, судя по огрызкам бумаги, иногда попадавшимся мне на глаза, удавался не вполне. Аэроплан на нём получался то двухмоторным, то четырёхмоторным, расположение крыла оказывалось то нижним, то верхним. Я от души жалел и Сержа, и Дмитрия Сергеевича, попавшего в цепкие Серёгины лапы и вынужденного вспоминать конструкцию, которую он видел тридцать пять лет назад в течение сорока минут при вполне форс-мажорных обстоятельствах.
Но потихоньку изображение на набросках начало стабилизироваться, один рисунок всё более и более походил на другой, и через неделю «фоторобот», созданный со слов Дмитрия Сергеевича, уже оказался на нескольких сайтах энтузиастов авиаколлекционирования в интернете.
Теперь Серж засиживался в офисе допоздна. Он читал многочисленные послания знатоков авиационной истории. Я никогда не думал, что в нашем прагматичном мире столько людей любят вещи, которыми им никогда не придётся ни обладать, ни пользоваться. Однако людей таких было много, вещи они знали самые невероятные, например, чем отличаются шасси «Юнкерса-87» от шасси «Юнкерса-87B». Все эти люди знали друг друга, переписывались, и появление в их среде неофита в Серёгином лице, видимо, вызвало настоящий информационный всплеск.
Но и это было ещё не всё. К нам стали приходить странноватые личности, чем-то похожие на компьютерных сумасшедших середины девяностых годов – небритые, нестриженные, с запахом изо рта и нездоровым блеском в глазах.
Они спрашивали Сергея, окружали его кольцом и уводили на верхние этажи, в мрачные и пустые институтские коридоры. От них пахло болотом, ржавчиной, гнилью и травкой. Наш бухгалтер Марина Владимировна звала их морлоками.
В какой-то момент Сержа не оказалось на месте, и глава морлоков обратился ко мне. Он долго озирался, крутил головой, прикрывал дверь, снимал телефонные трубки, пытаясь изобразить всяческую секретность, и в конце концов предложил мне приобрести горсть немецких медальонов-«смертников», ручку управления с модели «Мессершмитт-109» выпуска первой половины 1943 года, звенья ленты от авиационной пушки ШВАК и намекнул, что если условия его устроят, то он может предложить и более серьёзный товар. Я ужаснулся, но сделал каменное лицо и порекомендовал ему обратиться в подвальный клуб «Подвиг», который, как я знал с детства, располагался в цокольном этаже соседнего здания. Глава морлоков изменился в лице и навсегда исчез из нашей жизни.
Несколько позже я решил воскресить свои юношеские воспоминания и проехал мимо соседнего здания. Неоновая реклама светилась привычным названием, однако под ней крупными голубыми буквами пояснялось, что сегодня здесь располагается гей-клуб.
Тем не менее я решил, что, пока я являюсь Серёгиным компаньоном, подобным типам дорога в наш салон будет закрыта.
– А что в этом такого? Я у них покупаю информацию. Это – «чёрные следопыты», они раскапывают места боёв, интересуются историей. Этой историей у нас, похоже, уже никто из официальных лиц не интересуется.
– Интересоваться историей – одно. А продавать медальоны-«смертники» по двадцать пять баксов за штуку – совсем другое. Мой собственный дед под Воронежем пропал без вести. Они и его «смертник» за четвертак продадут? Люди, которые торгуют памятью павших, – не люди, нелюди, понял! Нет будущего у людей, торгующих собственными павшими! Памятью тех, кто спас их жизнь!
«А не этим ли мы собираемся заняться, разыскивая пропавший самолёт? Надо всё рассказать Кире».
Лев Давидович Сац
Сац обычно принимал гостей очень просто. Но просто так люди к нему не шли. Нашего круга люди, имею я в виду. Льва Давидовича мы знали, ещё будучи студентами, когда он читал нам высшую математику и введение в теорию вероятностей. Позднее, уже как молодые научные сотрудники, праздновали защиту его докторской диссертации. Мы не могли взять в толк, как человек может защитить докторскую диссертацию в области теории вероятностей. В этом было что-то от Эйнштейна. И Барнума[2] тоже.
Позднее выяснилось, что не только от Барнума и Эйнштейна. К Сацу за помощью обращались очень разные люди, и он, видимо, просчитав с помощью теории вероятностей риски в самых разных отраслях бизнеса, начал вкладывать туда деньги.
Конечно, он не был богачом первых шальных лет приватизации. Но тем прочнее он стоял на ногах. И при этом – заметьте! – не забросил свою родную кафедру и даже продолжал читать лекции, подкатывая к институту на новеньком «мерсе».
На этот раз не мы посетили Саца, а Сац посетил нас.
Он зашёл в салон один, большой, плечистый, в чёрном драповом пальто. Чуть сутулый, чуть лысоватый, чуть с проседью. Побродил среди стоек с мониторами и блоками готовых машин. Всё так же иронично отказался от услуг менеджеров, мгновенно угадавших в нём состоятельного человека и подскочивших с предложениями «помочь». И только проведя в торговом зале не менее получаса, он прошёл к нам.
– Недурно, молодые люди, весьма недурственно. Гляжу я, вы нашли моим деньгам хорошее применение… Менеджмент внимательный, хамит умеренно…
– Кто хамит? – подскочил Серж.
– Да вы успокойтесь, Сергей. Я разве запомнил кто? Да какой русский менеджер не хамит? Менеджер – это ведь иноземное произношение замечательного русского слова «приказчик». А про приказчиков, извольте, прочитайте классиков русской литературы, хотите – сами наблюдайте их через систему видеонаблюдения…
– Мы хотели вас посетить в самое ближайшее время…
– Ну, вместо этого я решил приехать сам. Посмотреть своими глазами, так сказать, что у вас здесь происходит. Я понял, что у вас возникли определённые трудности.
– Собственно говоря, да, Лев Давидович. Мы хотели попросить вас об отсрочке долга на семь месяцев. Учитывая проценты, естественно…
– М-да… Помню я, вы говорили мне об этом… А что вас, собственно говоря, беспокоит? Динамика продаж?