— Не можно мне, не можно, дочь моя, — и он простёр перед собой руки, как бы обороняясь. — Не по сану, великий грех, грех неотмолимый взвалю на душу. Суровым духовным судом судим буду, епитимью наложат и в монастырь заточат.
— Его царское величество защитит и оправдает...
— Как бы не так! — вдруг вскипел Ювеналий. — Его царское величество отмахнётся яко от мухи назойливой. Знать, мол, его не знаю и ведать не ведаю.
— Государь наш не таков, — укорила его Наталья. — Он услужливых не забывает. Да и я, отче, вступлюсь.
Ювеналий махнул рукой. Глаза слезились, борода, обычно ухоженная ради взоров его дамской паствы, растрепалась, весь он являл собою вид жалостный. Боялся он сурового царя, боялся и архиерейского суда и, оказавшись меж молота и наковальни, совсем пал духом. Одна у него оставалась надежда — на предстательство царевны Натальи. И, веря, что она не выдаст, поплёлся он готовиться к свершению обряда.
Макаров всё ещё продолжал пребывать в состоянии озадаченности. Коли дело дошло до тайного венчания, чего прежде ни с одной царёвой полюбовницей не было да и быть не могло, стало быть, государь и в самом деле вознамерился сделать безродную служанку царицею. Макаров успел хорошо изучить характер своего повелителя. «Пётр есть камень» — коли царь решил, ни громы земные, ни громы небесные не в состоянии отвратить его и переменить решение. Камень — твёрдость, камень — кремень, камень — храмина, камень — крепость.
Трудненько дался ему этот шаг, однако! То-то прямая как стрела линия жизни царя за последнее время несколько искривилась. Правда, примешалась ко всему злосчастная война с турком. Войско надлежало собрать да подготовить, озаботиться заготовкой припаса, провианта. Всё лежало на царёвых плечах — всюду нужен был его догляд. Ему приходилось додумывать многое за старого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, ибо кого иного, способного занять его место, не было.
Велико было царёво нетерпение, требовательна мысль, а потому многие повеления писал своею рукою, не дожидаясь появления Макарова либо Головкина. После Полтавы Пётр исполнился уверенности, что российское войско с любым неприятелем сладит. Так что турок представлялся ему слабосильным, внушая опасение лишь множеством своим. Зато обнадёжился царь посулами християн, бывших под турецким игом, — сербов и негропонтовцев, или черногорцев, греков и болгар, мунтян и молдаван, или волохов. Два княжества, Молдавия и Валахия, твёрдо обещали помочь не только провиантом, что было важно при столь великом отдалении от российских пределов, не только потребной амуницией, но и полками. На них, на православных, можно было положиться безо всякого сумнения.
Покамест сношения с ними были тайными, чрез верных посыльщиков. Уже обменялись они договорными пунктами, уже обещались подпасть под покровительственную царскую руку. И Пётр был ими весьма и весьма обнадежен.
Беспокойство вызывал у него лишь главный швед — король Каролус, засевший в турецких пределах и, как видно, спевшийся с султаном и его пашами. Это он побудил турка открыть войну — Пётр нимало в том не сомневался. Но как теперь выкурить шведа — вот вопрос, казавшийся неразрешимым...
Это были заботы до поры отдалённые. Сейчас же царя целиком заняла забота ближняя, матримониальная и представлявшаяся ему главной. Он-таки наконец разрубит этот гордиев узел! И станет свободен пред Богом. А люди? Пред ними отчёта он держать не намерен.
Шли поспешные приготовления к церемонии. Как ни противилась царевна Наталья, Пётр облачился в парадный Преображенский мундир — ей же хотелось царского облачения. Екатерина была в парчовом платье, как видно одолженном у какой-нибудь из цариц. Оно было тесно и коротковато для её крепкого, сильного и стройного тела. У брачащихся вид был одновременно торжественный и какой-то смущённый.
Отец Ювеналий, похоже, всё ещё не мог прийти в себя от той миссии, которая так нежданно выпала на его долю. Это читалось и в наморщенном лице его, и в неуверенных суетливых движениях, лишённых той плавности, к которой обязывает церемония бракосочетания...
Ради такого случая было возжжено великое множество свечей, и небольшая уютная церковь вся сияла позолотой царских врат, окладов, бронзой паникадил. Светилась и парчовая риза отца Ювеналия.
— Блаженны вси, боящиеся Господа! — возгласил он, выводя Петра и Екатерину на середину храма, а затем к царским вратам.
Всё было необычно в этой церемонии: и тишина, нарушаемая лишь слабым потрескиванием свечных фитилей, а не пением церковного хора, и присутствие шестерых человек, из коих ни один не прислуживал священнику. Канон был нарушен, он нарушался с каждой минутой всё более.
Отец Ювеналий взял чашу с красным вином. Он протянул её сначала Петру. Тот, пригубив, с улыбкой передал её Катерине.
— Брак честен есть и ложе не скверно, — как-то неуверенно произнёс священник.
Соблюл апостольскую формулу отец Ювеналий, да только неуклюже и неуместно — можно было вполне обойтись без неё, помня, что венчающиеся второбрачны. Но он боялся царя, боялся панически. И, подняв на него глаза, едва мог удержать дрожь.
Круглое лицо царя медленно багровело, выпуклые глаза готовы были вылезти из орбит.
— Венцы! Пошто венцы не возлагаешь!
— Царь-государь, ваше царское величество, — пробормотал иерей побелевшими губами. — Номоканон возбраняет возлагать венцы на второбрачных...
— Что мне твой Номоканон! — рявкнул Пётр. — Господь мой покровитель, а не Номоканон. Совершай всё по уставу Божьему!
Отец Ювеналий поспешно закивал головой.
— Венчается р-раб Божий Пётр с рабою Божией Екатериной, — дрожащим голосом протянул он.
Он стал возлагать венец на голову царя, и тому пришлось наклониться и даже слегка присесть, потом венчал Катерину. Они шли по церкви гуськом: впереди священник, за ним Пётр с Екатериной. Шествие замыкали свидетели — Макаров, царица Прасковья, Пётр принудил, и царевна Наталья. Полагалось быть ликующему церковному хору, множеству поздравляющего молодых народа. Но они шли в молчании, слышалось только недовольное сопение царя, которому хотелось поскорей завершить обряд.
Наконец отец Ювеналий разлепил губы и жидким тенорком прогундосил:
— Слава тебе, Боже, слава!
— Слава тебе, Боже, слава! — подхватили свидетели.
— Боговенчанных царей и равноапостольного Константина и Елену призываю в молитвенное ходатайство к брачащимся Петру и Екатерине, равно и великомученика Прокопия, приведшего двенадцать благородных жён от радостей земных, от одежд их брачных к радостям небесным...
— Слава тебе, Боже, слава! — теперь провозгласили уже все шестером.
Ритуал продолжался без задорин. Переменялись перстнями: Екатерина получила массивный золотой перстень супруга, свободно болтавшийся на её пальце, её же серебряный был Петру узок. Так женской слабости, олицетворяемой серебром, передавался мужественный дух злата.
— Венчаю вас в плоть едину, и да ниспошлёт вам Господь плод чрева благодатный, восприятие благочадия на все времена.
Церемония закончилась. Отец Ювеналий и свидетели по очереди поздравляли новобрачных. Было церемонное целование, было и вольное: Пётр на радостях впиявился в Катеринины сочные губы не по храмову обычаю.
Впрочем, всех отпустило и все размякли. Более всех был весел сам царь. Скинул-таки ношу! Тяжка она была, но теперь всё позади. И он наконец обрёл себе женщину и жену по давно вымеренной мерке. Он не заглядывал в её прошлое, не воздвигнул между ним и собой плотную стену, хотя, разумеется, был о нём достаточно сведан.
Он нуждался в настоящем и в будущем. То, что было прожито, было изжито и поросло травой забвенья. Ему, как и любому его подданному, нужно было обрести счастие. А в этой своей ипостаси он и был всего только подданным. Подданным любви и счастия, как какой-нибудь плотник, либо солдат, либо корабельщик...
— Вознаграждение емлешь, отче Ювеналий, — и Пётр подал ему золотой крест и кошелёк с дукатами. — И ничего не опасайся — обороню. Ежели что — скажи дочери своей духовной, — и царь оборотился к ней. — А теперь, Наташа, поди распорядись: устроим у меня пирок малый. Большой же пир с торжеством — после одоления турка и посрамления саптана.
Воодушевлённый, он снова обнял Катерину. Теперь уже свою перед Богом.
Глава третьяВИВАТ, ГОСПОДА СЕНАТ!
Итак, увидел я, что нет ничего лучше,
как наслаждаться человеку делами своими:
потому что это — доля его; ибо кто
приведёт его посмотреть на то, что будет
после него?
Стефан Яворский — Петру
Великому государю, царю и великому князю Петру Алексеевичю, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, богомолец твой государев Стефан, митрополит рязанский, Бога молит и челом бьёт... об отдаче по милости вашего царского величества на Пресне двор с хоромы и садом и верхней пруд для московского моего жития. И за вашу такую превысочайшую царскую малость, чего я, богомолец ваш, и не достоин был, по премногу благодарен и челом бью. Но понеже той верхней пруд, который был мне отдан, есть безрыбной, и рыба в нём не живёт для тины великой, и сам в себе мал и мелок, того ради молю ваше царское пресветлое величество повели мне, грешнику, до указу своего царского величества владеть Красным прудом...
Д. М. Голицын, киевский губернатор — Петру
Всемилостивейший царь, государь. Получил я ваш, государев, указ, в котором изволите писать: послан капитан-порутчик в Белгород, велено ему паттоны (понтоны) вести оттоль чрез Киев в армею, которые немедленно мне исправить, ибо зело нужно надобно, чтоб те в последних числах апреля тем стали... Писал я о паттонах в Белгород, чтобы оныя с великим поспешением отправлены были в Киев...
Г. Ф. Долгоруков — Петру