[4] магазины, базы, склады и даже отделения Госбанка, не неся при этом потерь.
К концу двадцатых блатной люд зауважал Володарского за ум, выдержку и прозорливость. А когда тот разменял сороковник, стали почтительно называть Дедом. А фамилия Володарский из обихода авторитетов постепенно ушла.
Беспалый, мрачный и подавленный, появился в «Шкатулке» в сопровождении Лаврушки.
– Кого я вижу! Держи кардан, – протянул ладонь кто-то из людей Деда.
Шлепнув по ней на ходу, Беспалый проследовал к имениннику.
– Поздравляю, – сказал он и полез в карман пиджака. – Не знал о твоем юбилее. Вот, прими от меня…
В кабинете стало тихо. Взгляды гостей приклеились к массивному портсигару, блеснувшему золотом высшей пробы.
Именинник бережно принял необычную вещицу, осмотрел ее со всех сторон, щелкнул замком, открыл. Внутри под светлой резинкой лежал ровный ряд дорогих папирос.
– Что ж, спасибо за подарок. Присаживайся рядом, угощайся. Лавр, налей гостю…
Спустя четверть часа Беспалый с бесконечной грустью в глазах заканчивал невеселый рассказ о недавнем провале на площади Коммуны. Говорил он тихо и только для Деда. Больше никого в свой позор посвящать не хотел.
– …Пятеро уцелели из двенадцати. Трое легкораненых. Невредимый Косой-подворыш[5] семнадцати лет да я. Семерых из автоматов положили. Суки! Ни в жисть бы не подумал, что такая веревка[6] случится, – процедил он и опрокинул в рот очередную рюмку.
Наблюдая за неудачливым коллегой, Дед Сафрон лениво покуривал папироску. Портсигар поблескивал золотой крышкой на столе, рядом с тарелкой.
Беспалый был моложе Деда лет на пятнадцать. Он тоже выглядел крепышом, хотя и не таким высоким, статным и породистым, как собеседник. Он скорее походил на усталого трудягу, отпахавшего на фабрике рабочую шестидневку.
Редкие темные волосы с длинным чубом, землистого цвета лицо, красноватые от бессонницы глаза, грубые ладони с пожелтевшими от табака пальцами. Говорил он неровно, с придыханием, беспокойный взгляд метался по столу и собутыльникам. «Работяга или выходец из дальнего села», – сказал бы про него коренной москвич. И ошибся бы на все сто, ибо прадед его – Александр Кучин – был дворянином среднего достатка из подмосковного Кунцева.
Во всем помещик Кучин был необычным человеком: жил необычно и на тот свет отправился странным способом. Изнурял своих крестьян непосильной работой, наказывал за любую провинность, пощады и доброты не ведал. В голодный восемьсот тридцать четвертый год крестьяне его питались мякиной, но помещик до последнего отказывался помогать им хлебом. Более того, на отхожие промыслы или сбор милостыни никого не отпускал, а уходящих самовольно приказывал забивать до полусмерти. Кончилось тем, что крестьяне задушили его подушкой прямо в спальне. Кучин был крепкий, так что двое мужиков держали его за руки, двое навалились на ноги, а еще двое – душили…
– И сколько ты планировал взять? – спросил Сафрон.
– Наколка случилась от Вано, будто возят ровно по полмиллиона.
– Ого! – не сдержал удивления Дед. – Я давно знаю Вано – он пасти вола[7] не станет.
– Твоя правда – Вано ни разу не подводил.
– Постой, выходит, и он остался на площади Коммуны?
– И его завалили.
– Жаль. Еще одного академика[8] потеряли. – Сафрон подвинул гостю тарелку с закуской: – Ты давай ешь, не стесняйся. Тут все свои.
Беспалый нехотя наколол на вилку маринованный груздь и кольцо лука. Закинул в рот, медленно, с хрустом прожевал…
Ни крепкий алкоголь, ни общество надежных людей не могли вернуть ему хорошего настроения. Провал важного дела и потеря большей части банды подорвали веру в удачу. А заодно и в самого себя.
Барабаня пальцами по столешнице, Дед Сафрон погрузился в нелегкие думы…
Что он мог сделать? Никакие слова сейчас Беспалому не помогут. Влить остатки его банды в свою, а самого его назначить гончим[9]? Это не устроит ни того, ни другого. Беспалый привык быть первым. А у Деда уже есть неплохой помощник в лице племяша Лаврушки. Пока Лавр неопытен и молод, но через годик-другой возмужает, окрепнет телом и духом и станет незаменимым.
– Ладно, бобик сдох[10]. Не в каждом деле фарт у нас в попутчиках, – прервал молчание Дед. – Фараоново племя нас давит, устраивает засады, обкладывает, как волков. Но мы и не такое видали. Надобно подумать, как пополнить твою конюшню[11].
Всякий на месте Беспалого воспрянул бы духом, оживился, ведь помощь предлагал не абы кто – не банщик[12] и не фраер, а уважаемый в московском криминальном мире авторитет. Только веселости во взгляде молодого главаря не прибавилось. Закинув назад свой длинный чуб, он криво усмехнулся:
– Не получится, Дед.
– Отчего же? – подивился тот.
– За доброту прими мою сердечную благодарность в виде еще одной наколки от Вано.
– Что за наколка? И почему не получится пополнить конюшню?
– Сейчас все поймешь. – Беспалый наполнил их рюмки водкой. – За пару дней до налета на броневик прикончил Вано баян сулейки[13] в компании со швейцаром[14] из военкомата. Тот по пьяной лавочке сболтнул лишнее, будто пришел к ним секретный приказ из главной богадельни…[15]
Услышав такое вступление, Дед Сафрон насторожился, придвинулся ближе:
– Из главной богадельни, говоришь? Так. И что же?
– В приказе сказано, что военкоматы всех мастей должны прошерстить личные дела демобилизованных вояк и выявить тех, кто был осужден по перечню прилагаемых к приказу статей.
– До войны осужден? – не понял Дед.
– С довоенной поры и поныне.
– И что же с ними легавые намерены сделать? Опять, что ли, на нары?
– Кого на нары, кого под строгий учет. Так, чтоб каждый день представать пред ясны очи участкового и супротив своей фамилии ставить крестик.
Поковыряв спичкой меж зубов, юбиляр задумчиво проговорил:
– Стало быть, скоро пойдут повальные аресты. В том числе и среди наших корешей, носивших военную форму…
Будь Беспалый чуть внимательнее и прозорливее, непременно понял бы, что Сафрона это известие сильно расстроило. Он серьезно озаботился судьбой какого-то близко знакомого и очень нужного человека.
Но молодой главарь по-прежнему горевал, был погружен в себя и ничего такого не заметил.
– Вот и я о том же, – поднял он рюмку. – Так что о пополнении конюшни базарить рано. Уберечь бы тех, кто остался…
К полуночи веселье в банкетном зале поутихло. Патефон смолк. Несколько родственников Сафрона попрощались и ушли. Остались только кореша. Трое развалились в креслах у курительного столика. Едва ворочая языками, они что-то втолковывали друг другу. Двое спали: один на диванчике, другой за столом, притулив голову между пустых тарелок. Вездесущие официанты уносили грязную посуду.
Главари по-прежнему сидели рядом, допивая водку и дымя папиросами.
– …А может, новые бирки?[16] У меня есть один хороший маклер[17].
– Нет, пару годных маклеров и я знаю, – решительно мотнул седой головой Дед Сафрон. – Но рисование новых бирок не спасет. Да и каждому не нарисуешь. Тут надобно поступить по-другому. Хитрее, азартнее, напористей!
– Это как же? – посмотрел на него осоловевшими глазами Беспалый.
– Недурно было бы захватить личные дела этих вояк. Как думаешь?
– Захватить?! – обалдел от неожиданности молодой главарь. – Как это – захватить?!
– Ты сказал, что во всех военкоматах шерстят личные дела демобилизованных, так?
– Ну да, сказывал.
– Значит, сначала шерстят и отбирают тех, кто ходил под статьей. После все отобранные дела отправляют туда, где с ними работают легавые. Копают, вынюхивают… Так?
– Должно быть, так, – согласился Беспалый.
– Значит, надобно прознать, куда они свозят документы блатных корешей, а потом обмусолить, что да как. Если все выгорит, мы разом убьем двух косых: обезопасим себя и пополним ряды новыми людьми.
– А не покоцают нас? Я слыхал, будто амнистию обещали. Может, подождать?
– Странный ты, ей-богу, – засмеялся Дед. – На броневик с автоматчиками полез, а плевую полувоенную контору стороной обходишь. Там же васьки[18] в основном работают!
– Чего же обходить-то?.. Согласный я.
– Вот и законно. Прежде чем туда соваться, мы все обстряпаем, Беспалый, – приобнял Дед Сафрон молодого коллегу. – Не дрейфь! Знаешь, когда я похоронил последнего близкого корешка? – Беспалый пожал плечами. – Ты не поверишь, это случилось три с половиной года назад. Зимой сорок второго. И по очень простой причине – он слишком любил выпить, и однажды утром его сердце не выдержало. Все остальные живы, они здесь, в «Шкатулке».
Взвесив все «за» и «против», Беспалый опустошил очередную рюмку и пожал Сафрону руку:
– Готов пособить, раз такое дело.
– Завтра вернемся к этому вопросу, перетрем на трезвую голову. А сейчас пора по хатам – поздно уже…
Глава вторая
Москва, Глотов переулок; июль 1945 года