— Ты, очкарик.
— Джим, — говорю я с прохладцей, — это уже переходит все мыслимые границы.
— Скотт Спектр, ты — самый нудный из всех людей, кому я являлся как призрак.
Несмотря на все недвусмысленные угрозы, как-то не очень выходит бояться призрака, принявшего облик жирафа. Это даже забавно: такая большая зверюга, и не в состоянии никого напугать. Скажем, мыши — их все боятся, даже те, кто не боится мышей. Но жираф?! В жирафах нет ничегошеньки страшного, в призрачных или наоборот. И этот запах у него из пасти… Запах листьев с самых верхушек деревьев. Свежий, да. Но слишком ядреный. У меня есть приятель, древесный хирург, так сказать. Обрезает деревья. Так что я знаю, о чем говорю.
Жжжжжж. И вот он, Скотт Спектр, сидит в своем высокотехнологичном кресле и смотрит документальный фильм о Скотте Спектре из серии «муха в компоте». Когда я поднимаю левую руку, Скотт Спектр, который сидит в телевизоре, тоже поднимает левую руку. Все как в жизни. В деталях. От растрепанной челки и очков самой стильной модели из всех существующих на данный момент на потребительском рынке до штанов с узором «миллиметровка» и антистатических не скользких носков. Но там, в телевизоре, нет Джима. Зато есть Воздержанья, на заднем плане. Она полирует сервант со всем своим рьяным хозяйственным пылом. Ее прямые каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост коричневой резинкой. Она полирует сервант, и тут раздается звонок. Звонят в дверь. Воздержанья по-прежнему полирует сервант, а потом уже не полирует, а смотрит на меня. Не на того, который в телевизоре, а на меня настоящего.
— Скотт, сейчас, кажется, твоя очередь открывать дверь. Или нет?
Очевидно, что нет. Потому что я качаю головой.
— Ладно, пойду открою, — говорит она, расправляя юбку, длинную и коричневую. — А ты тогда в следующий раз. — Камера движется следом за ней, по коридору к входной двери. Наезд, крупный план. Рука, отпирающая щеколду.
Смена кадра. Опять крупный план. Помятое лицо со всеми характерными признаками пролетарского происхождения. Это Мамик, мать-одиночка. Она при несла с собой своего новорожденного младенца, Малявку Водичку.
— Возд, — говорит она, сокращая имя моей жены до первых четырех букв. — Ты мне не поможешь, Возд?
— С чем помочь?
— С малышом. Его все время тошнит. Рвет всякими штуками.
— Какими штуками?
— Смешными кусочками рвоты, — говорит Мамик, передавая ребенка моей жене. — То какими-то просто комочками, то комочками рвоты.
Жена забирает Малявку у Мамика, матери-одиночки, и относит его в гостиную. Мамик идет следом за ней, но через пару шагов оборачивается и бежит обратно к входной двери: чтобы закрыть. Жена кладет ребенка на ковер, осторожно переступает через него, чтобы не наступить ему на головку, стелет скатерть на стол, поднимает Малявку и кладет его на скатерть, расстеленную на столе.
— Его все тошнит и тошнит, — говорит Мамик с придыханием. — Я уже за него боюсь. Все думаю, что надо бы вызвать врача. Дома все окна открыты, но все равно запах чувствуется. Вся квартира уже провоняла рвотой. И я боюсь, а вдруг мама решит зайти. Опять будет учить меня жить. Ну конечно. В моем положении…
— Сейчас, наверное, нужно подумать о маленьком.
— И выбрать имя второму. — Мамик задирает свое материнское платье и оттягивает резинку трусов. Потом дергает за эту штуку, прикрепленную к пупку. Что-то типа веревочки. — Наверное, стоит купить книгу имен. Как назвать своего ребенка. Там еще фотография младенца, ну, на обложке. Ой, что ты делаешь?
— Спасаю жизнь твоему ребенку, — говорит жена, вынимая какую-то штуку у него изо рта.
— Типичный мужик. Впялился в свой телевизор, и все. У нас тут критическая ситуация, а ему хоть бы хны.
К своему стыду должен признаться, что это правда. Я по-прежнему пялюсь в экран, даже во время рвотных эпизодов.
Мамик берет Малявку Водичку и перекидывает его через плечо.
— Типичный мужик. Кстати, а что он там смотрит?
— Похоже, какую-то мелодраму.
— Он что, целыми днями сидит перед ящиком?
— Эго такое исследование, — говорит Воздержанья в мою защиту. — Он же работает на телевидении, на научно-фантастическом канале. Да, Скотт? — Последнюю фразу она произносит, повысив голос, но, к несчастью, я слишком занят просмотром программы и поэтому не слышу.
— Да я, в общем, тоже, — говорит Мамик и мнет свой раздутый живот. — В смысле, тоже помногу смотрю телевизор. А что еще делать, пока ждешь ребенка?! Тебе, Возд, тоже пора завести ребенка. Или он тебя не того? — Она кивает в мою сторону.
— Да я уже не хочу и не жду, — говорит Воздержанья, накручивая на палец прядь волос. Потом заговорщицки подмигивает Мамику. — У меня есть любовник.
Нет ничего более захватывающего, чем признание в супружеской измене. И это признание в измене — не исключение. Вместе с креслом, которое на колесиках, я придвигаюсь поближе к экрану. Я весь внимание.
— Его зовут Лерой, — говорит Воздержанья. — И он очень хорош в постели.
— А Скотту ты говорила?
— Конечно, нет. Если я скажу мужу, это будет уже не роман. И потом, он меня все равно не услышит. Я не смогу перекричать телевизор.
— А ты пыталась скандалить?
— Скандалить — не мой стиль, Мамик.
— Давай я попробую?
— Ну попробуй.
Так что мать-одиночка с помятым лицом встает у меня за спиной, за спинкой моего высокотехнологичного кресла, и начинает орать благим матом. В смысле, действительно матом. Не дождавшись ответа, она принимается колотить меня по макушке ладонью.
— Не бей его.
— Я пытаюсь его рассердить.
— Оставь его, — говорит жена. — Может, он и придурок, но он мой муж.
Мамик вынимает из сумки баллончике газом для отпугивания насильников. С явным намерением пустить мне в лицо струю едкого газа. Воздержанья пытается ее разоружить, но пролетарская женщина яростно зыркает на нее и бьет коленом в пах. Я знаю, что надо вмешаться, выключить телевизор, оторваться от кресла, отложить пульт и повалить бесноватую пролетарку на пол. Но она крупнее меня, и честно сказать, я ее боюсь. И потом, она очень даже неплохо смотрится на экране.
К счастью, жена и сама в состоянии за себя постоять. Она задирает Мамику платье, срывает с нее бюстгальтер, хватает за млекопитающую сиську, истекающую молоком, и выводит разбушевавшуюся соседку на улицу.
— А как же ребенок?
— Если он тебе нужен, — говорит Воздержанья, — придется тебе добиваться его через суд. Я его заявляю на усыновление.
— Неудивительно, что ты носишь очки, — говорит Джим. — Отодвинься подальше, а то сидишь носом в экран.
— Прошу прощения, но меня захватило происходящее.
— Заставляет задуматься, да?
— Вовсе нет, — отвечаю я чистосердечно. — Просто и вправду хороший был эпизод. Только эта ужасная тетка из пролетариев… как-то она не порадовала.
— А что такого ужасного в пролетариях? — говорит Джим обиженно. — Я сам из рабочего класса.
— Да, и ты посмотри на себя.
Жираф-призрак трясет головой, не веря своим ушам.
— Нет, ты и вправду какой-то душный. Теперь понятно, почему у тебя с женой все так плохо. Наверное, ты ее даже ни разу и не обнял.
— Я ее обнимаю. Всегда. Каждый вечер, — говорю я, проверяя свое мысленное расписание. — Когда она моет посуду.
Жираф недоверчиво приподнимает бровь.
— Сзади, что ли, подходишь?
— Ага. Жене нравится, когда сзади.
Жираф приподнимает вторую бровь.
— Я так и думал.
— Знаешь что, шел бы ты в джунгли, грязное животное.
Джим раздувает ноздри.
— А ты — мерзкий расист.
— Не смей меня так называть, — говорю я обиженно. — Будь у меня под рукой стремянка, я бы взобрался на самый верх и придушил бы тебя всего. Ну, не всего, а хотя бы частично.
— Ты это… не кипятись, — говорит Джим, попятившись. — А то еще схватишь сердечный удар.
— Не дождетесь. — Я бью себя кулаком в грудь. — Я здоровый, как бык.
— Скорее как вол, — произносит Джим нараспев. — Вол, если ты вдруг не в курсе, — это бык, не несущий яйца. Вол в закрытом вольере. С поясом целомудрия на отсутствующем причиндале. Ты весь зажатый, Спек. Ты подавляешь свои инстинкты. С этим надо бороться. Ты же часами сидишь перед ящиком, а это, знаешь ли, вредно. Пойди прогуляйся, подыши свежим воздухом. Жизнь дана для того, чтобы ею наслаждаться.
— Смени компакт-диск, — саркастически говорю я. — Спокойствие, мистер Спектр, только спокойствие. А то у вас приключится сердечный приступ. Это старая песня, Джим.
— И все-таки, по статистике, смерть от сердечных заболеваний относится к самым распространенным.
— Ты мне как будто зачитываешь брошюрку из серии «Помоги себе сам». — Я чешу нос под очками. — И что мне делать по этому поводу? Есть какие-нибудь предложения?
Джим пожимает плечами.
— Я просто подумал, что тебе стоило бы регулярно снимать напряжение в тестикулах. Так сказать, изливать содержимое. Как минимум раз в неделю.
— Если ты намекаешь на мастурбацию…
— Все это делают, Скотт. Даже Бог.
Я застываю с отвисшей челюстью.
— Я тебя правильно понял?
— Э?
— Стало быть, это правда.
— Погоди, — говорит Джим. — Я хотел сказать только…
— Да, теперь все логично, — говорю я, сложив два и два. — Бог есть. Если бы его не было, тебя бы тоже здесь не было.
— Ну, даже если он есть, я в него не верю.
— Так ты, выходит, агностик.
— Скорее скептик.
— Ну хорошо. Скептик. Ты веришь, что существование Бога сомнительно, потому что невероятно.
— Можно сказать и так. Но если он существует, — говорит Джим, прядя ушами, — он редкостный анус.
— Что?
— Говорю, редкостный анус. Тот еще педераст.
— Так нельзя говорить.
— Бородатый ЗП. В смысле, задний проход.
— Джим, пожалуйста…
— Ладно, как бы там ни было, — говорит Джим, задирая заднюю ногу и пуская тугую струю мочи в электрический камин с эффектом «живых углей», — я всего лишь хотел сказать, что если ты не разберешься со своей тухлой жизнью в самое ближайшее время, если ты не научишься расслабляться, то кончишь, как я. Очень быстро откинешь копыта. И тебе будет мучительно больно и горько.