— Первые песни Высоцкого — уличные, дворовые. Как вы думаете, почему они были именно такими?
— Я не думаю, что они были именно такими потому только, что Толя Утевский и я работали в уголовном розыске. Хотя в первых Володиных песнях всё из наших разговоров, из нашего быта, из нашей жизни.
Во-первых, тогда была мода — многие пели такие песни. А ещё этот уголовный мир в нашей стране обладал какой-то притягательностью. Помню, что Володя этим интересовался. Я ему рассказывал про одну женщину, которую хорошо знал, про женщину из этого мира. Рассказывал, как она ездила в Магадан, на Колыму — прошла по тюрьмам… Володя интересовался языком, особым языком этого мира, и что могли, мы ему рассказывали.
— Вы помните сам процесс записи первых песен?
— Первым его стал записывать Лёва Кочарян. У него был старенький магнитофон «Днепр». Лёва подкладывал под микрофон книги, усаживал Володю, и они начинали записывать. Лёва делал всё, чтобы лучше получалось. И Володя тоже очень серьёзно готовился… В общем, это всегда был очень серьёзный процесс, почти как в студии.
— А вы видели Высоцкого работающим, то есть, когда он писал ручкой по белому листу бумаги?
— Нет. За исключением, пожалуй, одного случая… Я заехал за ним, Володя жил тогда у своей мамы, где-то на Профсоюзной. Я приехал, Володя мне открыл и говорит:
— Извини, мне надо дописать…
Беловой автограф песни «Большой Каретный»
И вот он при мне стал что-то писать, дописывал прямо на ходу. Я помню, что он был очень весёлый:
— Ну всё, ну сейчас…
Но это было уже позже.
— А что вам запомнилось с самых ранних лет?
— Запомнился такой случай. В 60-м году лежал я в госпитале, на Петровке. На последнем этаже поликлиники МВД было такое отделение… Это, очевидно, сентябрь или октябрь. Моё заболевание связано было с печенью, и жена приносила мне очень много винограда. А ребята приходили совершенно голодные и съедали весь этот виноград. Володя наелся винограда и пел для меня, правда, не в палате, а на балконе. Сбежались люди и слушали Володю.
— Ваше отношение к первым песням Высоцкого?
— Может быть, это не очень скромно, но я Володю оценил чуть ли не одним из самых первых. Я не только его ценил, но и отстаивал… Однажды мы собрались у Артура Макарова — он тогда жил на Звёздном — и сидели на кухне… Я помню, что Артур и Андрей Тарковский Володю немного зажимали, а я всегда говорил:
— Да у него все хорошо, не надо лучше! Уже! У, здорово!
Артур и Андрей говорили:
— Вот ты всегда споришь. А ведь Володя мог бы куда более серьёзные вещи писать!
Левон Кочерян на съёмках к/ф «Один шанс из тысячи». 1968 г.
И мне кажется, что уже тогда Володя был крупной личностью. Если бы он не состоялся как поэт и певец — хотя этого просто не могло быть, — то он мог бы стать крупным артистом типа Райкина или Казакова, хотя несколько в другом жанре… Уже тогда Володя так здорово работал со словом, так талантливо рассказывал, мог подать самые простые вещи так, что мы все лежали. И мне тогда казалось, что он всё равно станет известным и знаменитым.
— Мне уже говорили, что два человека сразу же оценили первые песни Высоцкого, а кто был второй?
— Кочарян, конечно, Лёва.
— А вы как-то соприкасались с фильмом Кочаряна «Один шанс из тысячи»?
— Что значит соприкасался? При мне писался сценарий. Артур писал его сам, но сценарий дорабатывался, нарабатывался в разговорах. Многие что-то предлагали, особенно Лёва. И всем нам это было очень интересно. Это был первый самостоятельный фильм Кочаряна, поэтому Лёва очень серьёзно относился к этой работе. Лёва предложил мне сняться в фильме в роли немца, а я сказал, что в роли немца сниматься не буду. Принципиально. Но, вообще говоря, я был очень занят в то время. Они все уехали в Одессу, а я остался в Москве.
— В конце 60-х годов в вашей компании уже не было единства?
— Да, у нас произошла такая размолвка… Вначале между Артуром и Лёвой — какая-то меркантильная история… Я остался на стороне Артура, хотя с Лёвой не порывал. А вскоре Лёва заболел, заболел очень серьёзно и знал об этом. Он несколько раз лежал в больнице. Однажды мы приехали к нему с Андреем Тарковским. Лёвка лежал зелёный: он тогда принимал какую-то химию, и цвет лица у него был жёлто-зелёный. Мы были настроены очень решительно: расцеловали, встряхнули — и Лёва немного взбодрился… А потом, в последние дни, он уже никого не хотел видеть.
— Вы, наверное, знаете, что у Высоцкого было какое-то чувство вины перед Кочаряном?
— Чувство вины было… И было, наверное, у всех, и у меня в том числе. Лёва умер, ушёл, а нас рядом не было. Наверное, от этого… Ведь Лёва абсолютно для всех нас был человеком эпохальным. Он очень много значил для каждого из нас, и как-то не верилось, что он может так рано уйти.
— Но Высоцкий ещё до смерти Кочаряна отходил от вашей компании?
— Да, он уже стал более самостоятельным, он был весь в делах. У него пошли спектакли, концерты, и общения стало меньше — просто не хватало времени.
Примерно в это время у нас с ним был один очень интересный случай; театр гастролировал где-то в Прибалтике, кажется, в Риге. И там вдруг возникли какие-то преступления, связанные с изнасилованием, и почему-то дали словесный портрет, похожий на Высоцкого. Не знаю, что там конкретно произошло, но Володя очутился в Москве, пришёл ко мне и вот здесь, в этой комнате, жил два дня. Скорее всего, он просто уехал оттуда, потому что его могли задержать. Задержать и предъявить потерпевшим. А знаете — люди в таких случаях могут и ошибиться сгоряча. И когда Володя пришёл ко мне посоветоваться, я сказал:
— Сиди здесь и никуда не выходи!
А в это время мы вместе с Борисом Скориным наводили справки. В конце концов, мы узнали, что к Володе это никакого отношения не имеет… Вот был такой случай, когда Володя пришёл ко мне за помощью как к знающему человеку. Скорее всего, это было самое начало 70-х годов.
Вольдемар Бруйе (сын Марины Влади) и Владимир Высоцкий рядом с одной из своих BMW — 2500v SST. Москва, Малая Грузинская ул. Август 1975 г.
В это же время была ещё одна встреча. В нашей компании я был одним из первых автомобилистов. С 1955 года у меня был старый «Москвич», за рулём которого побывали многие наши ребята. Володя на машине не ездил, но знал о моем увлечении автомобилями.
И вот однажды, когда у Володи уже был «БМВ», мы встретились прямо на улице. К этому времени мы виделись уже очень редко, буквально два-три раза в год, совпадали в каких-то компаниях. У него давно уже была своя жизнь…
И вот мы с женой едем в «Жигулях», и вдруг сзади нам мигает «БМВ». Я остановился — выходит Володя. Я ему и говорю:
— Ну, у тебя и аппарат, черт возьми! Ничего себе!
— Аппарат как аппарат…
— А здорово бегает?
— А ты садись, попробуй!
И мы на этом «БМВ» мотанули по Бородинскому мосту, развернулись, поехали по набережной в сторону Воробьёвки. И я на этом кусочке сумел получить километров 170! Она, наверное, может и больше.
— Ну как?
— Вообще — ничего… Только у тебя что-то там постукивает.
— Да, я знаю, что-то с коробкой передач…
Вот так он вспомнил, что я ценитель всех этих автомобильных дел.
— А позже вы встречались?
— Да, однажды Володя пел в нашей юридической консультации. Это было в 1972 году. Наши адвокаты просто с ума сошли, когда он спел «Охоту на волков». Вот тогда я в полной мере ощутил величину его славы…
— Кто и как организовал этот концерт?
— Было это так… Заведующая нашей консультацией, Лидия Максимовна Каменева (к сожалению, её уже нет в живых), узнала, что я имею отношение к Высоцкому:
— Юра, ты не мог бы сделать так, чтобы Высоцкий пришёл к нам и попел?
И Володя пришёл… Это было на Фрунзенской набережной, наша консультация и теперь в том же месте… Мы устроили какой-то вечер — тогда ещё было можно с вином, — были самые простые закуски, и Володя просто пел… Поел с нами винегрета и пил только лимонад. А потом многие на него набросились:
— Как бы с вами договориться… А вы не могли бы поехать туда…
Володя ответил:
— Только через Юру.
Да! Он тогда сказал, что начал писать песню «Сегодня в гостях у адвокатов», и прямо там, за столом, начал что-то записывать. Это хорошо помнят все, кто там был, но насколько я знаю, Володя такой песни не написал.
— А как вы узнали про смерть Высоцкого?
— Так получилось, что я в этот день уезжал за границу. Да, это было 25 июля: у нас с женой были визы — мы на своей машине уезжали в Чехословакию. Дело в том, что я заканчивал войну в Чехословакии, в Праге, и решил съездить туда, взглянуть…
Так вот: была виза, и нужно было пересечь границу в точно определённое время. Шла Олимпиада, и все было очень строго. И вдруг позвонил Артур — жуткая совершенно вещь: умер Володя. Но мы должны были уехать — поэтому я не попрощался с Володей. Вот такая история…
И уже после его смерти со мной произошла немного странная история, связанная с Володей… Однажды я приехал в Первую тюрьму, в «Матросскую Тишину». Приехал встретиться с одним своим подзащитным — горели сроки, нужно было срочно подать жалобу. Это была пятница — приёмный день, но мне сказали:
— Сегодня приёма нет, у нас карантин. Иди в кабинет к начальнику тюрьмы…
Вижу, у него на стене висит портрет Высоцкого — такая расхожая фотография, с гитарой, честно говоря, она мне никогда не нравилась. И вот начался разговор, который у нас не получился. Откровенно говоря, я разозлился и просто «послал» этого начальника тюрьмы.
И тут он мне говорит:
— Ах, ты так?! Ну, я тебя проучу! — и к секретарю: — Давай сюда кого-нибудь из персонала! Сейчас мы этого адвоката оформим, будет знать, как здесь ругаться!
Я не выдержал:
— И у тебя, гадина, ещё портрет Высоцкого!