— А ты чего о Высоцком знаешь?
— Я-то знаю, а вот ты ничего не знаешь!
— Ну-ка, погоди чуть-чуть, — сказал он секретарю, — и оказалось, что этот начальник тюрьмы работал в МУРе и даже встречался с Володей. И когда он узнал, что я люблю Высоцкого, и даже имел к нему какое-то отношение, он моментально стал другим человеком:
— Ну, хорошо… Извини, что так получилось.
Он мне выделил специальную камеру, где я и поговорил с моим подзащитным.
— И последний вопрос, который я задаю всем: главная черта характера Высоцкого?
— Знаете, бывают такие люди, которые принимаются целиком, во всём, абсолютно. Вот Володя был именно такой парень. Я не помню никаких его поступков, которые могли кого-нибудь задеть, обидеть… Не то, чтобы его надо было защищать, он очень точно входил и выходил — в любой ситуации.
А главное, по-моему, в нём было чувство справедливости. Он хотел, чтобы всё было по-справедливому, и искренне и честно говорил об этом в своих песнях.
Декабрь 1988 г.
Михаил Иосифович Туманишвили
— Ваша первая встреча с Высоцким — когда и как это было?
— В 1960 году я уходил из Театра Пушкина, но поехал на свои последние гастроли с этим театром в Ригу. А Володя именно в это время был принят в театр и тоже поехал в Ригу. Вот тогда я и познакомился с ним. Но это было ни к чему не обязывающее общение, я из театра уходил и близких отношений ни с кем завязывать не хотел. В следующий раз я увидел Володю у Лёвы Кочаряна…
— Расскажите немного о Кочаряне.
— Кочарян работал в кино, я в театре — и друг о друге мы ничего не знали. Но после Театра Пушкина мы с Валей Куликом — моим другом по Вахтанговской студии — перешли в Театр киноактера. Валя снимался на Мосфильме, где-то познакомился, а потом и подружился с Лёвой Кочаряном. Кроме того, Валя знал, что наши отцы — Иосиф Туманов и Сурен Кочарян — были очень дружны, и счёл своим долгом познакомить и подружить сыновей.
Я тогда жил на Арбате, в Кривоарбатском переулке. Мы с мамой занимали большую комнату в коммунальной квартире. И вот однажды Валя Кулик притащил ко мне Лёвушку Кочаряна, а с Лёвой, по-моему, был тогда Толя Утевский. Вот таким образом мы и познакомились… В том прекрасном возрасте любые встречи превращались в не менее прекрасные застолья — и мы быстро сошлись.
А потом я стал бывать у Лёвы Кочаряна… И вот в этом доме на Большом Каретном я познакомился уже со всей компанией: и с Артуром Макаровым, и с Юрой Гладковым, и с Володей Высоцким. А потом — с Аркашей Свидерским, Володей Акимовым, Гариком Кохановским, — но это было уже позже. А основной состав нашей компании — это Лёва, Толя, Артур, Юра, Володя и Олег Савосин.
— Какой это год?
— Я вам могу сказать… Это был конец 1960 или самое начало 1961. В это время мы с Володей Высоцким как-то очень подружились. Правда, ближе всех мне был Лёва Кочарян. Но с Володей мы сблизились настолько, что после смерти моей мамы, он просто жил у меня. Временами, но жил… И когда ему — в силу каких-то обстоятельств — нужно было побыть одному, он приходил прямо ко мне. Да и женился он на моих глазах…
— А каким образом?
— Обстоятельства были такие… Мы были уже очень дружны, скорее всего, это конец 1961 года… В Москву приехала с Ленфильма Анна Львовна Тубеншляк — второй режиссёр картины «713-й просит посадку». И она пригласила меня пробоваться в этот фильм; в этой же картине пробовался и Володя. Кстати, позже я выяснил, что мы претендовали на одну роль. И на эту роль морского пехотинца был утверждён Володя. А когда Тубеншляк приехала забирать его в Ленинград на съёмки, я пошёл их провожать. И в окне вагона я увидел очень красивую девушку… (А в это время ни одну симпатичную девушку мы оставить без внимания просто не могли.) Я — Володе: «Ты эту девушку потом обязательно привези к нам». А Тубеншляк говорит: «Это наша актриса — Люся Абрамова. Она тоже снимается в «713-м». И Володя отвечает: «Обязательно привезу». А сам женился на ней! — там же, в Ленинграде!
Людмила Абрамова в роли Эвы Пристли на съемках х/ф «713-й просит посадку». Ленинград, сентябрь 1961 года. Первый советский фильм-катастрофа, снятый режиссёром Григорием Никулиным на киностудии «Ленфильм». Премьера состоялась 3 апреля 1962 г.
А потом были наши набеги на родильный дом, в котором рождались Володины сыновья. Мы набирали в «Арагви» какие-то кушанья — сациви, шашлыки, лаваши и буквально прорывались в этот родильный дом. Чуть ли не в родильное отделение… Остановить нас было невозможно — это была какая-то стихия.
— Высоцкого утвердили на роль, а вас нет — это не повлияло на ваши отношения?
— Ну что вы! Я был счастлив, что Володя попал на эту картину… Это было то удивительное и прекрасное время, когда каждый совершенно искренне радовался за товарища, который получил пусть даже твою роль. А сейчас это даже понять практически невозможно… Вы понимаете, в нашей компании были такие отношения, что любой успех твоего друга воспринимался как большой праздник для тебя лично! С тех пор многое изменилось — мы поскучнели, постарели, стали жёстче, — а тогда это было совершенно нормально.
— Большой Каретный — что вам особенно запомнилось из того замечательного времени?
— Мне запомнилось ощущение непрерывного, постоянного творчества. Да, был в наличии весь привычный антураж: застолье, тосты — но мы собирались не для этого. Собирались поговорить, поспорить… Многие из нас недавно закончили театральные институты, многие уже начинали работать в кино, было много друзей и знакомых в театрах и на студиях. Первые фильмы, первые роли, первые книги… А ещё собирались, чтобы послушать первые Володины песни.
Причём, на Большом Каретном бывали совершенно разные люди — от высоких интеллектуалов до настоящих блатных. А между ними — жокеи, биллиардисты, работники торговли — и вообще кто угодно. В общем, крутилась такая громадная команда, в которой могли встретиться люди совершенно разные по своим симпатиям и антипатиям. И всё это объединял, конечно, Лёва — он был человеком громадной эрудиции и сильного концентрирующего начала.
И вообще, это был родной дом, куда мы могли прийти когда угодно и с кем угодно. И мне всегда было жалко жену Лёвы — Инну Кочарян. Ведь на её плечах лежали заботы о всей нашей банде. Дом был абсолютно открытым — с утра до вечера. Ей было, конечно, очень трудно — всех нас и накормить, и приютить, и со всеми справиться. Ведь были времена, когда мы встречались там почти ежедневно.
Иногда мы ходили в ВТО, рестораны тогда были гораздо дешевле и доступнее. Зарабатывали мы тогда мало, но на всё хватало. И никогда не считали деньги… Не было расчётов — сегодня ты платишь, а завтра я. Всё, что было, несли в этот дом. Жили, повторяю, как одна семья.
Причём людям, которые собирались у Лёвы Кочаряна, всегда было интересно друг с другом. Может быть, в другом доме они не сказали бы между собой двух слов. Но на Большом Каретном была такая атмосфера, что люди раскрывались. Это всем нам очень многое давало.
— И как раз в это время — самые первые песни Высоцкого…
— Первые Володины песни были чисто блатными. Хотя скорее даже не блатными, не хулиганскими, а озорными. Озорные песни на заданную — блатную тему! Ведь всегда существует такой приблатнённый мир с «романтикой», которая пленяет воображение очень молодых людей. И в этом мире якобы есть законы дружбы и кодекс чести… Хотя это существовало, может быть, только в нашем воображении. Но признаюсь, тогда всё это на нас действовало.
— А запомнились вам какие-то конкретные случаи, связанные с первыми песнями Высоцкого?
— Об одном уже рассказал Артур Макаров. Да, я вполне мог сказать, что не могу бить человека по лицу — сказывалось моё интеллигентское воспитание. А вот ещё случай… Это было у меня на Арбате… 1964 год, зима. Я уже был женат. И вдруг глубокой ночью я проснулся. Мне показалось, что чем-то кинули в окно — мы жили тогда на третьем этаже. Я подошёл к окну, оно было большое, трёхстворчатое — с подоконником. Напротив — фонари, падал пушистый снег, и вся улица была засыпана. Абсолютная тишина. И под этим фонарём стояла машина, рядом фигурка в шапке-ушанке, тоже засыпанная снегом. Это был Володя, немного пьяненький.
— Вовка, ты что?
— Мишаня, я лёгоньким снежочком бросил в стёклышко, чтобы не разбить тебе окно. Я из Ленинграда приехал. У тебя нет пятёрочки?
У меня тогда ночевал один из братьев Савосиных и ещё кто-то. У нас на всех была одна пятёрка — до зарплаты. Естественно, она перешла к Володе. Он моментально купил бутылку водки — у таксистов в то время была такая цена — и поднялся к нам…
Потом он заставил нас всех лечь спать и сел за стол. До утра он сидел за этим столом и писал. И утром он нам спел две песни, одну я прекрасно помню — это песня про китайцев, про Великую китайскую стену, а вот какая была вторая — забыл.
— И тогда же было написано четверостишие, посвящённое вам:
Туманная туманность Андромеды,
Туманов Мишка тоже весь в тумане.
Но несмотря на горести и беды,
Всегда имеет пять рублей в кармане…
— Да, а связано это ещё вот с чем… У нас была такая приятельница — Галя Ушакова. Она работала главным администратором кинотеатра «Арс» на Арбате. Галя — человек доброжелательный и компанейский — очень полюбила всю нашу компанию. И однажды она мне говорит.
— Миша, у тебя в комнате надо сделать ремонт!
— Галка, ремонт сделать, конечно, хорошо — но где взять деньги?
— Я тебе дам художника из нашего кинотеатра, он хотя бы стены покрасит.
— Ну, хорошо.
Мы все куда-то уехали, а когда я через несколько дней вернулся домой, то не узнал свою комнату. Все стены были выкрашены в разные цвета. Одна была чёрной, вторая — темно-вишнёвой, третья — темно-зелёной. И на этих стенах маслом были изображены какие-то химические структуры, кристаллы, соединения — нечто фантастическое. Очень похоже на детскую комнату при отделении милиции. Художник почему-то решил именно так расписать мою комнату. Но смотреть на это долго было невозможно, вполне можно было «трёкнуться». И тогда Володя написал: