а действовала безотказно.
Глава втораяГлубинное опьянение
Первое лето на море с аквалангом прочно запечатлелось в нашей памяти. Это было в 1943 году, в разгар войны, в оккупированной противником стране, но мы настолько увлеклись подводным плаванием, что не обращали внимания на необычные обстоятельства. Мы жили на вилле Барри: Дюма, Тайе с женой и ребенком, кинооператор Клод Хульбрек с женой, наконец, мы с Симоной и наши двое малышей. Часто гостил у нас вместе с женой наш старый друг Роже Гари, директор фабрики красителей в Марселе. Оккупантам мы, должно быть, казались довольно унылой компанией отдыхающих.
Не так-то легко было насытить двенадцать голодных ртов. Тайе отправился в деревню и привез пятьсот фунтов сушеных бобов, которые мы сложили в углехранилище и ели за завтраком, ленчем и обедом, лишь изредка изобретая что-нибудь для разнообразия. Подводные пловцы тратят больше калорий, чем рабочие горячих цехов. Нам удалось получить карточки первой категории, что давало нам несколько граммов масла и сравнительно большой паек хлеба. Мясо было редкостью. Рыбы мы ели мало, так как рассчитали, что улов не возместит нам расход калорий на подводную охоту, настолько мы ослабли.
За это лето мы пятьдесят раз ныряли с аквалангом. Однако чем больше мы привыкали к нему, тем больше опасались внезапной катастрофы. Этому научили нас неудачи с насосом Ферне. Дело шло слишком благополучно. Чутье подсказывало нам, что невозможно так запросто покорить море. Где-то в глубинах Дюма, Тайе и меня подстерегает непредвиденная западня.
Друзья на берегу выслушивали наши отчеты из подводного мира с безразличием, приводившим нас в бешенство. Оставалось только обратиться к фотографии, чтобы показать виденное нами. Поскольку мы постоянно находились под водой в движении, мы сразу же начали с кино. Первой нашей съемочной камерой был престарелый «Кинамо», приобретенный мною за двадцать пять долларов. Папаша Хейник, венгерский беженец, изготовил для него замечательную линзу; Леон Веш, машинист торпедного катера «Марс», — водонепроницаемый бокс. В войну было невозможно раздобыть 35-миллиметровую кинопленку. Мы накупили пятидесятифутовые катушки ленты к «Лейке» и склеивали ее до нужной длины в темной комнате.
Одним из мест наших съемок был остров Планье, лежащий на главном рейде Марселя; на этом острове стоял знаменитый маяк, который отступающие немцы разрушили в 1944 году. Около Планье затонул на предательской скале английский пароход «Дальтон» водоизмещением в пять тысяч тонн. Нос судна лежал на глубине пятидесяти футов, дальше скала спускалась круто вниз.
Интересна судьба этого судна. Зафрахтованный греческой компанией, «Дальтон» в сочельник 1928 года вышел из Марселя с грузом свинца. Судно устремилось к маяку Планье, словно москит к лампе, врезалось в остров и пошло прямиком ко дну. Смотрители маяка спустились по скалам к воде и спасли всю команду. Они сообщили потом, что спасенные, начиная от юнги и кончая капитаном, поголовно были пьяны. Праздничное настроение всех одолело.
Заручившись разрешением администрации маяка, мы взяли акваланги, остроги, самострелы, кинокамеры, воздушный компрессор, продукты и высадились на острове. Служащие маяка жили в постоянном напряжении: каждый миг могли явиться немцы, чтобы взорвать маяк, либо английская подводная лодка с десантом.
Мы спустились по каменным ступеням в воду и подплыли к бушприту «Дальтона». Подступ к глубинам здесь затруднялся крутой скалой, к тому же закладывало уши. Бывает, что, погружаясь вниз головой, вы чувствуете себя так, словно превратились в забиваемый клин. Однако стоит глотнуть, как давление на барабанные перепонки пропадает и сразу восстанавливается хорошее самочувствие.
Мы прошли мимо выступающего носа и вдоль искореженных бортов к покоробившейся палубе с разинутой пастью грузового трюма. Затем проникли в трюм, щуря глаза, чтобы быстрее привыкнуть к темноте. Выстланный песком и листами железа, он напоминал глубокую шахту; в том месте, где переломился корпус, зияло громадное отверстие, открывающее вид на морскую пучину. Я повис в темном тоннеле, наблюдая, как из-за железных зубцов появляются мои товарищи. Пузырьки воздуха над ними напоминали паровозные дымки.
В середине корабля переплетение стальных конструкций образовало своего рода джунгли, в которых порхали зубаны. Под разрушенным мостиком мы обнаружили покрытое слоем маленьких ракушек главное рулевое колесо. Переборки были украшены геометрическими узорами, повторяющими расположение труб и приборов.
Мы находились на глубине ста футов, в еще не изведанной нами зоне. Внизу сквозь корпус, как сквозь трубу, виднелись части кормы, покоившиеся на песчаной банке. Надстроечная часть лежала в тридцати футах от нас неповрежденная, обе мачты на своих местах.
Первоначально мы не собирались погружаться очень глубоко. Мы думали поплавать на глубине шестидесяти футов, но море манило нас все дальше и дальше вглубь. И вот мы очутились на чреватой опасностями глубине семнадцати саженей. Где проходит предел? Может быть, на дразнящем нас песчаном откосе между двумя половинами «Дальтона»? Пожалуй, лучше подняться наверх и там обдумать эту проблему.
А на острове нас ожидала другая, весьма тривиальная задача — как прокормиться. Подводному пловцу нужно съедать в день четыре фунта мяса. Тайе и Дюма взялись опровергнуть закон, гласящий, что добытая на подводной охоте рыба не может возместить тех калорий, которые затрачены на погоню за ней. Громадные груперы, плававшие вокруг носа «Дальтона», еще не были знакомы с охотниками. Они, казалось, только и ждали, когда Дюма пронзит их острогой. Мы варили целые котлы густой похлебки. Для этого приходилось разрезать нашу добычу на части, но чистить ее мы избегали. Головы, глаза, мозг и внутренности сообщали ухе совершенно особый вкус, какого не даст очищенная рыба. Вовсе не обязательно есть, скажем, рыбьи глаза, но, сохраняя по примеру диких народов всю требуху, мы получали замечательный навар.
Выловленные нами груперы относились к особенно крупному виду, известному под названием меру, который почти не встречался на рыбных рынках Прованса, покуда за дело не взялись подводные пловцы. Рыбаки видели этих здоровяков через смотровые трубы со стеклянным дном, но не могли поймать их в свои сети. Иногда меру клюют на удочку. Попав на крючок, они уходят в щель в скале и отчаянно сопротивляются, упираясь колючками в камень. У арабов есть свой прием: они опускают к трещине осьминога и сильно дергают лесу. Иногда это приносит успех, чаще — нет. Есть еще хитрая уловка: вниз по леске спускают тяжелый грузик. Ударяя меру в нос, он заставляет рыбу на миг расслабиться, и, если одновременно потянуть лесу, можно выдернуть упрямца из щели или хотя бы подтащить его на несколько дюймов. В крайнем случае посылают еще грузики; терпеливая осада обычно приносит рыболову победу.
Одна из жертв Дюма — сорокафунтовый меру — задала ему немалую работу. Он выследил ее около «Дальтона». Меру развил стремительную скорость, словно понимая, чем ему грозит эта встреча. Он все время сохранял безопасную дистанцию, вне пределов досягаемости для гарпунного ружья, и наконец рванулся к своему убежищу. В последний миг Дюма выстрелил. Гарпун пронзил рыбину; она помчалась, таща Диди за собой. Вдруг меру нырнул под судно. Дюма попал в очень неприятное положение: его скребло грудью о песчаное дно, а баллоны акваланга бились о железо. Вот так штука: рыба затащила человека в щель! Меру исчез из поля зрения, но продолжал тянуть Дюма все дальше и дальше. В темноте Диди видел только пробковый поплавок на гарпунном шнуре. Наконец поплавок застрял, и рыбина оказалась как бы на якоре.
Дюма перерезал тросик и стал выбираться задним ходом, моля Бога, чтобы проржавленный корпус выдержал удары баллонов. В железных листах над ним уже виднелось немало дыр. В конце концов Диди выкарабкался. Что же дальше? Он решил все-таки попытаться добыть дерзкую рыбу: проник сверху внутрь корпуса и в дыре с зазубренными краями увидел свой поплавок. Едва Диди дернул шнур, как взбешенная болью рыба рванула его за собой и снова затащила в лабиринт. Перехватываясь руками, Дюма пошел вперед вдоль шнура, пока не нащупал гарпун.
Завязалась ожесточенная схватка — в темноте, в тучах песка, взбитого извивающимися телами. Диди удалось взять верх и развернуть рыбину к выходу. После этого оставалось только держаться за гарпун, как за руль: меру сам помчал его через дыру на волю.
Нелегкий способ добывать рыбу, но мы были голодны!
…Мы долго подбадривали себя, готовясь к неизбежному: предстояло опуститься к кормовой части «Дальтона», чтобы установить предел акваланга. И вот мы скользим через громадное железное брюхо вниз, в зловещую светлую пасть, за которой на глубине ста тридцати футов в кристально чистой воде лежит корма. Все здесь выглядело необычно. Предметы не отбрасывали тени. Повисшие в пространстве мачты, железные листы, даже люди казались в лучащемся отовсюду свете огромными и словно размытыми.
Доски кормовой палубы исчезли, обнажив переплетение стальных ребер и бимсов. Вместо знакомых нам зеленых и бурых водорослей — жесткий и колючий биологический покров. На квартердеке мы увидели что-то напоминающее ковенантскую арку, какую носят по улицам в дни церковных праздников. Арка оказалась кокпитом старой конструкции; над ним висел поломанный запасной штурвал, вокруг которого вился рой черных рыбок.
Мы нерешительно подплыли к поручням на корме и глянули вниз: мягкий песчаный откос терялся в смутной дали. Мы чувствовали себя так же хорошо, как на глубине пятидесяти футов. К этому времени у нас уже начало вырабатываться чувство глубины. При этом мы исходили из своих физических ощущений, стараясь не воображать несуществующих симптомов.
Прежде чем соскочить с кормы, мы невольно «пощупали» воду, чтобы увериться, что она будет служить нам опорой, когда мы покинем корабль. Потом шагнули за борт и опустились на грунт. Здесь мы увидели наполовину зарывшиеся в песок лопасти винта; дно было изрыто его предсмертными конвульсиями. Мы двинулись дальше. Так глубоко никто из нас не бывал, но мы не чувствовали ничего необычного; только дышать стало немного труднее из-за большей нагрузки. Стоило поплыть несколько быстрее или попытаться поднять тяжелый предмет, как ритм дыхания нарушался.