Лариса и Тамара ждали состав на перроне. Испуганная Тата, мать Артура, тоже пришла на вокзал, но она никого не знала. Никаких цветов и улыбок. Небольшая группка в черном держалась отдельно.
Состав медленно подползал к Курскому. Уже было видно, что у окон толпятся ребята. Вагон дрогнул и встал, но двери не открылись. Проводницы в тамбурах никого не подпускали к дверям. Странно, поезд стоял, а никто не выходил.
– Ой, – сказала зоркая Тамара и показала назад.
Там далеко, из хвостового товарного вагона выносили три гроба. Группка в черном немедленно ринулась туда, но бдительные стражи встали наперерез, растопырив руки – нельзя.
Артур, стоя у окна в коридоре, хорошо видел и девочек, и маму. Хотел открыть окно, тут же гаркнули проводницы.
Ждали долго. Было жарко и душно. Вернулись в купе, но и там запретили открывать окна. Проводницы, как крысы, шныряли между ребятами по проходам. То и дело слышалось: нельзя, не положено, отойти от окон. Кочетков зычно скомандовал – вернуться всем на свои места.
После аварии он максимально пытался не возникать, хотя у него было алиби: в машину тогда его позвал сам директор совхоза. Да и подозреваемого в аварии он уже нашел и телеграфировал кому положено, что преступник обнаружен, причем лично им самим, а не безответственными казахскими следователями.
Духота была невыносимая. Берта-сердечница покачнулась. Леша подхватил ее и передал Артуру:
– Держи! – и решительным шагом двинулся к проводнице, доставая из кармана какую-то красную книжечку.
– Вы хотите неприятностей, – ласково спросил он, помахивая книжечкой ДОСААФа, не более того.
Но обалделая проводница моментально достала свой ключ и открыла какое-то спецкупе с широким диваном, куда Артур и Лешка внесли еле живую Берту.
Спустя час открыли двери вагонов. Распаренные студенты протискивались сквозь застывших, как в почетном карауле, толстых теток-проводниц и падали в объятия родителей и друзей. Когда Артур уже оказался на перроне – мама и Лариса кинулись к нему с двух сторон и даже слегка столкнулись лбами.
– Минуточку, гражданин Смирнов, – сказал ему чей-то голос, и двое убедительного вида милиционеров в синей форме немедленно повели его куда-то прочь.
– Лариса, мама, – крикнул Артур, – возьмите рюкзак, там вам…
Но рюкзак уже нес вслед за ним молоденький милиционер, дивясь тяжести: там были книги.
Они сидели в Лешиной квартире и говорили об Алике.
– Нет дыма без огня, – безапелляционно заявила Берта, – сколько раз я видела его в кабинете этой сволочи.
– Какой? – не понял Леша.
– Кочеткова. Липкий мерзкий подлый проходимец.
– А ты что там делала?
– Комсомольские взносы собирала.
– Это бездоказательно и голословно. Может, и Алик собирал. Но я тут при чем? Меня-то зачем вызывают? Что я могу рассказать, если нас с тобой вообще там не было?
– Ты объективный свидетель.
– Свидетель чего? – Лешка смотрел на повестку с недоумением. – А почему не Рыжий?
– Не трогай Никиту, ему и так нелегко. Ты понимаешь, – голос Берты зазвенел, – ведь Ирка села на место Алика, понимаешь? Она села в этот чертов угол у заднего борта, а наш чистоплюй полез в кабину.
– Откуда ты узнала? Тебя там не было. Ведь казах-следователь сказал, что у грузовика не горел дальний свет, уж в этом-то нельзя винить Алика.
– Мне кажется, что казахи вообще не хотели расследования.
Щелкнула задвижка замка, и скрипнула входная дверь.
– Кто дома? – весело раздался строгий голос профессора Аракелова, отца Леши.
– Мы.
– Кто мы? А-а, молодые люди! Помогите втащить!
За спиной Аракелова появился шофер с увесистым грузом. Аракелов с ним небрежно расплатился и кивком отпустил.
– Как Париж, папа? – спросил Леша, волоком втаскивая багаж.
– Цветет и пахнет. Давайте развязывайте, но осторожно.
– В ноябре? – ахнула Берта.
– Это у папы такая шутка, – успокоил ее Леша, пытаясь разодрать крепкий картон.
– Импрессионисты! Папа! Ты ограбил Лувр?
Аракелов был доволен произведенным эффектом.
– Ну! А ты думал?
– Дурак, это копии. Смотри! – показала Берта типографские данные на обороте балерин Дега.
Громко хлопнула дверь. Появилась Лешкина мама, как и ожидалось, в плохом настроении. Мама была типичная профессорская жена с потертой чернобуркой на шее.
– Что за гадость? – сказала она, вяло целуя мужа и носком туфельки указывая на портрет Франсуазы. – Почему у нее столько глаз? Она в очках?
– Не кичись своей необразованностью, – шутливо посетовал Аракелов, – посмотри на эти имена.
– Да, знаю… Пикассо. Но Шанель, Диор – мне больше нравятся.
Берта поняла, что пора уходить. Она сделала знак Леше и собралась распрощаться.
– Деточка моя, – услышала она голос Лешиной мамы, – не смотрите на меня с таким ужасом. Вы что, передумали жениться? Может, и правильно. Зачем наш олух нужен хорошей еврейской девочке?
Чернобурая лиса на ее шее насмешливо смотрела своими стеклянными глазками.
Берта посмотрела на Лешу. Тот смотрел на Дега. Она схватила пальто и рванула к двери. Он ее не защитил. Даже не проводил до лифта.
Это была очная ставка. Леша заметил, что Артур изменился. Выглядел ужасно и как-то неряшливо. Без очков был похож на старца со свисающими штанами.
На все вопросы следователя Леша отвечал честно, не выгораживая друга, но неприятный привкус остался, будто он предал Алика.
Глядя прямо в глаза следователя, Аракелов сказал, что действительно Смирнов неожиданно пересел в кабину и что никому об этом не сказал. Именно это замедлило отъезд и трагически обернулось для всей поездки. Короче, он повторил слова других ребят, но никто его не просил уточнений. Зачем он сказал, что Артур стал причиной задержки? Его самого вообще там не было. Добавил еще, что Ира не хотела садиться у заднего борта, но ее уговорили, сказав, что Смирнов ехал и терпел.
Уходя, он боялся даже взглянуть на друга и как можно скорее покинул кабинет следователя.
Артур понял, что дело швах – на него вешали всё, включая растрату комсомольских взносов, к которым он вообще не имел никакого отношения. Он надеялся на куратора и даже намекал, что, мол, есть такой проверенный товарищ, который сможет доказать его невиновность. Наконец при очередном допросе появился куратор. Артур оживился. Но куратор сидел сбоку со скучным лицом и не вмешивался. Потом махнул рукой следователю и ушел. Это было предательство.
Артур совсем пал духом. Он ни с кем не мог посоветоваться. Каждая книга, купленная в Казахстане, была пронумерована и приобщена к делу об умышленном убийстве – особенно вызвала подозрение книга «Овод», изданная с ятями до революции и зовущая к борьбе за свободу. Теперь Артур мог рассчитывать только на чудо.
И чудо произошло – на один из звонков, которые без устали как заведенный каждый день делал Савелий Карпович, неожиданно ответил давний соратник Смирнова – от этого человека в стране зависело очень много, он был из самых доверенных лиц Хрущева, который к этому времени удачно освободился от Берии и прочих мерзавцев и теперь готовился к двадцатому съезду партии. Приятный голос друга вдруг произнес:
– Савушка, срочно подавай заявление в партию.
– Но я… я про сына…
– Разберемся. Главное, вернись в партию.
– Я потерял партийный стаж.
– Восстановят, сейчас всё восстанавливают.
– А мой сын Артур Савельевич…
– И его восстановят. Время идет вперед, партии нужны честные и бескомпромиссные, чистые душой люди.
– Это мой сын, он сидит, – недрогнувшим голосом уточнил Смирнов.
– Не тяни, время работает на нас.
Артура освободили на следующий день, без объяснений. Вещи и книги, правда, не отдали, сказали – вещдоки. Но он и не чаял выйти на свободу.
Он вышел из «Матросской Тишины» в том, в чем был арестован в конце августа: ковбойка и комбинированная курточка. Очки тоже не вернули. Зато вернули паспорт и какую-то невнятно напечатанную бумагу – для деканата. На улице было минус двадцать. Полтинник на метро выпросил возле телефона-автомата.
– Что ж ты так оделся, – жалостливо спросила тетка.
– Выскочил, дверь захлопнулась, еду к матери на работу.
Тетка дала еще пятнадцать копеек позвонить.
И Артур позвонил маме на работу.
– Можно Татьяну Васильевну, – сказал он подошедшей сотруднице.
Подождал немного. Сердце стучало.
– Слушаю, – раздался мамин голос.
– Мама, это я.
– Кто – я? – испугалась мама.
– Ну я… Кто еще может сказать тебе «мама» мужским голосом?
– Ты звонишь… оттуда? – Она прикрыла трубку рукой. – Где ты?
– Еду к тебе. Скоро буду.
Он не хотел появляться в квартире в таком виде. Прекрасно зная скрытный нрав отца и матери, Артур был уверен, что никто в коммуналке не знал об аресте. Скорее всего, и бабушка с Нютой тоже.
Мать спустилась по лестнице своего учреждения и, увидев своего дорогого мальчика, заросшего, раздетого и без очков в проходной, проявила недюжинную выдержку. На глазах у сотрудников пожала ему руку и спросила:
– Как дела?
Но потом опустила голову, стала копаться в кошельке и попросила у кого-то денег на такси.
Таксист весело балагурил по дороге, в ответ вспоминая и свои идиотские случаи потери ключей.
На пятый этаж поднялись легко, никого не встретив. Около квартиры Тата перекрестилась и отворила входную дверь: огромный коридор, уходящий в бесконечность, был пустым – ни одна домохозяйка с кастрюлькой, ни один ребенок с велосипедом не болтался на глазах.
Их комната была рядом с входом. Вставив огромный ключ в замок, Тата вошла, за ней быстро и воровато шмыгнул Артур. К себе, в свою комнату, к своим родным – людям, стенам, книгам.
Тата закрыла дверь на крючок, обняла своего сына и тихо спросила:
– Сбежал?
Артур широко улыбнулся. И Тату передернуло, у сына не было передних зубов. Он достал документ.