Николай Бестужев просил своего товарища по корпусу Михаила Лазарева взять Павла в плавание, и Константин Торсон, ушедший лейтенантом на "Востоке", тоже ходатайствовал за него, и добрый Платон бегал по министерским канцеляриям с запиской вице-адмирала Карцева, и всё-таки Павел не получил вакансии. Все мичманские места лично распределил министр маркиз де Траверсе.
"Когда же теперь представится новый случай к дальнему плаванию? Может быть, никогда? Может быть, лучше уйти из флота, как нынче сделал брат Николай, как подумывает об этом Платон? Или предоставить свою судьбу усмотрению начальства, как беспечный Иван?"
На этот раз он недолго предавался унынию. В конце концов ему только восемнадцать лет, время не ушло, а тендер "Янус" прекрасное, послушное судно. Нельзя не полюбить "Янус", однажды увидев режущий волну острый форштевень и плывущий над водой белый бушприт. У "Януса" лёгкий корпус с узкими обводами и строгая красота в его парусах, когда восьмиузловым ходом он бежит в бейдевинд. Поэтому Павел с огорчением оставляет тендер для службы на берегу в Гвардейском экипаже.
В Гвардейском экипаже можно сделаться заметным двору его величества. Часто через увеселительную яхту путь к командованию фрегатом короче, чем из кругосветных путешествий. Но от морских гвардейских офицеров требуются качества, которых нет у мичмана Нахимова. Он тянул лямку скучной службы, угрюмый и невзрачный, пока командир экипажа не списал его в Архангельск.
Братья ждали, что Павел постарается улизнуть от этого назначения и подаст рапорт о болезни.
– Добро бы назначили на привод нового корабля с тамошней верфи, а то к порту! – возмущается Платон. Даже гардемарин Сергей, самый младший из Нахимовых, ломающимся баском убеждает:
– Любой лекарь за десять рублёв напишет тебе скорбный лист.
– Ерунда-с, – односложно отвечает Павел. В сущности, он рад. Архангельск – колыбель российского флота. Там Пётр строил корабли, там настоящее море, и там сейчас увеличивается адмиралтейство.
Он торопится получить подорожную и уехать по зимнему пути. Верит, что на Севере ждёт настоящее дело…
Первым из знакомых Павел встречает Михаила Рейнеке. В корпусе они не сдружились, хотя чувствовали взаимную симпатию. Может быть, это происходило потому, что Павел был в среде Бестужевых, Завалишина и братьев, а у Рейнеке было своё землячество эстляндцев – Литке и Врангель. Но здесь из выпуска только они одни, и обоим нужно многим поделиться – " приобретёнными знаниями, надеждами и планами.
Часами, разложив карты и дневники, Михаил обстоятельно рассказывает о недавнем долгом плаваний из Белого моря к Югорскому Шару, – в прошедшем веке Овцын, Прончищев и Лаптевы поведали немало важного для отечественного мореплавания в суровых водах. Но до исполнения завета великого Ломоносова сделать доступным российским кораблям путь из Европы в Тихий океан вдоль сибирского берега ещё далеко. От нашего поколения потребуется много работ гидрографических, много труда по описанию берегов и по изучению льдов, говорит Рейнеке.
Павел с вниманием разглядывает карты и рисунки, описания льдов. Ещё никто до Рейнеке не занимался точным обозначением сала и снежуры, шуги[26] и блинчатого льда, различением тёмного и светло-серого льда, различиями ровных и торосистых полей, условиями плавания в весеннем припае и среди стамух, как поморы называют нагромождения льда.
– Ты здесь в одно время и зейманом стал и теористом, – одобрительно отзывается Павел.
Он смущает Михаила похвалою. Рейнеке словно оправдывается, утверждая, что записями должен быть признателен местным рыбакам и мореходам.
– В здешнем народе потребность породила сии знания, вероятно, задолго до Петра. Здешний народ плавал на западе ранее, чем оттуда приплыли впервые англичане и голландцы.
– Да, народ! – Павел задумывается. Может быть, рассказать, что говорят о замечательных силах народа Бестужев и Головнин?
– Да, народ, он всё может, – повторяет Павел, откладывая объяснение, потому что чувствует Рейнеке очень далёким от страстей своих петербургских учителей.
Конечно, по молодости они не всегда заняты вопросами службы в море. Рейнеке даже любит танцевать и сентиментально вздыхать возле девушек на местных балах. И застенчивый Павел, следуя за другом в общество, приобретает иногда знакомых. В конце зимы он признается Михаилу, что влюбился в старшую дочку командира порта.
– Ты собираешься жениться?
Рейнеке спешит привести доводы против ранней женитьбы. Лейтенантский чин не обеспечивает безбедности семьи. Мешает службе в море. Дети…
Павел перебивает грустным заявлением:
– Зачем ты меня убеждаешь? Я уже сообразил, что получу отказ.
– И отлично! – резко, по свойству мужской дружбы, восклицает Рейнеке. Но, встретив укоризненный взгляд Нахимова, спешит загладить грубость добрыми словами о будущем. Есть девушки, из которых выходят верные в несчастье жёны.
Рейнеке неподдельно внимателен к горю Павла, но подойдёт весна, поломается лёд, и он уйдёт в плавание, и тогда – знает Павел – с одиночеством навалится тоска.
Павел обострённым чувством ненавидит Архангельск, сонное, одуревшее царство пропойц и воров. Есть ли довольные люди в этом северном деревянном городе на берегу холодной реки?! Недовольны купцы и промышленники, потому что царь, посетив прошлый год Архангельск, дал великие привилегии гамбургским и любекским немцам. Недовольны и соломбальские судостроители: тупое и равнодушное начальство не хочет знать никаких новшеств на верфи, рабочие из ластовых экипажей, арестантских рот и адмиралтейских крепостных в работах небрежны и медлительны.
Зима тянется. Льды сковывают Двину и её многочисленные протоки. Павел убегает из деревянного злого города на верфь, в деревянную сумрачную Соломбалу, потом обратно. И тут и там одинаково нехорошо.
Он сторонится Мишеля Бестужева[27], который, затеяв театр, стал в нём и актёром, и художником, и осветителем. Может быть, так и нужно жить. Но Павел не умеет. Ему нужно море.
В это первое архангельское сидение он плохо оценил красоту Севера, цветные радуги полярных сияний, суровую мощь гигантской реки и людей прирождённых моряков, беломорцев. Каким-то вялым и опустошённым проводит он в Архангельске остаток года. Провожает полярную экспедицию, провожает Михаила Бестужева, который на вновь выстроенном фрегате "Крейсер" уходит в Кронштадт вокруг Скандинавии.
"За что? Почему его забыли министерство, друзья, братья!"
Однажды Павел уезжает на взморье. Идёт отлив, и он бродит по плотному песчанику. Потом садится в лодку, опускает на воду вёсла.
Море сказочно-синее, море напевных поморских былин, и веет от него живительной прохладой. В песке высыхают, блекнут студенистые малиновые кругляки морского сала и голубые морские звёзды. Высокие скалы дальнего острова напоминают разрушенный остов корабля. Очень красиво и очень тоскливо. Говорят, когда уходит прибылая вода, местами открываются предательские подвижные пески. Поставишь в них ногу – и уже не вытянешь, засосёт. Очень глупо так, по неосмотрительности погибнуть!
Внезапно Павел решает написать Василию Михайловичу Головкину, который вернулся с Востока. Павел напомнит его слова, что моряков создают дальние плавания.
"Что-нибудь выйдет, что-нибудь должно выйти!" Испуганные морские птицы оглашают воздух криками и тысячами снимаются с воды. Человек – не птица, сам выбирает свою долю. Повеселев, Павел энергично гребёт против большой волны, и ветер играет на его обнажённой голове бронзовой прядью мягких волос.
Из высокой закопчённой трубы летят искры и валит густой дым. Уж третий час, но ещё далеко до отхода. Уродливые громоздкие колеса неподвижны. Первенец Петербургского пароходства словно в насмешку назван "Скорым". Теперь до сумерек не попасть в Кронштадт. Павел выбирает свободное место на баке и открывает в книжке "Полярной звезды" стихи Александра Бестужева[28]…
– Павел? Нахимов? Какими судьбами! И не зашёл?! А я в кругосветное. На "Крейсере", Совсем измотался – между Петербургом и Кронштадтом беспрерывно. Понимаешь – с боем забрали из корпуса. Там кричат: наш лучший преподаватель! А Лазарев: в моей экспедиции нужен Завалишин, не хочу никого, кроме Завалишина, для ревизорской должности. Отдали. А я, верно, и швец, и жнец, и на дуде игрец. По адмиралтейству и по постройке гребных судов, преобразую артиллерию, хлопочу по провиантской, и шкиперской, и штурманской части, казначей, правлю в канцелярии…
– О, в таком случае ты должен бы знать о моём назначении к вам, наконец вставил Нахимов. Ах, Дмитрий, всё такой же: видит вокруг себя только собственные отражения и глубоко убеждён, что без него погибнет мир, сейчас вот кругосветная экспедиция.
– Ты к нам? Наверно, без меня пришёл указ. Я три дня не был на фрегате. Но странно, что Михаил Петрович мне не отписал… На второе судно отряда, на "Ладогу", к Андрею Петровичу?
Павла восхищает и раздражает неподражаемый апломб приятеля, его лисья мордочка с яркими влажными губами и хитро сощуренными глазами.
Он сдержанно объясняет – назначен вахтенным начальником на "Крейсер". Об этом уже с месяц состоялось решение.
Завалишин разводит руками, но не сдаётся:
– Значит, запамятовал. Извини, ведь я тебя по-прежнему люблю. Очень рад. С нами ещё Бутенёв…
– Иван? Чудесно! А лейтенанты?
– Иван Кадьян, Анненков, Куприянов и Вишневский. Ещё мичманы Путятин[29], Муравьёв и Домашенко.
– Зачем столько?
Завалишин важно смотрит по сторонам, наклоняется к Павлу.
– Ты что-нибудь знаешь о задачах экспедиции?
– Откуда же? Я вчера на почтовых из Архангельска. Братьев в городе нет. С тобою первым говорить приходится.
Нахимов с усмешкой ждёт очередного фантастического рассказа, но на этот раз сведения Дмитрия настолько романтичны сами по себе, что он не слишком расцвечивает их своей фантазией. Павел чувствует правду и слушает внимательно.