"Крейсер" и "Ладога" под общим командованием капитана 1-го ранга Лазарева должны пройти тремя океанами в российско-американские колонии. Военный флаг императорских судов покажет морским державам, что правительство России намерено защищать территории, которые осваивает Российско-Американская компания. Отряд положит конец хищничеству и пиратству иностранных промышленников в русских водах. Командующий отрядом обревизует ведение дел правителем колонии.
– Наконец, – ещё больше понижает голос Завалишин, – по-видимому, предстоит занятие Калифорнии. Павел озадаченно смотрит на Дмитрия.
– Владения Испании?
– Никому не принадлежит Калифорния. Испанцы оттуда ушли. У мексиканцев же хватает забот по устроению новой республики. Я имею свои соображения, и уже делился ими с членами совета компании.
Павлу ясно: теперь Завалишин "втирает очки", вдохновенно врёт и сам верит своим выдумкам.
Он переводит беседу на практические вопросы.
– Как подготовлен фрегат к плаванию?
Тут всеведущий Дмитрий ограничивается общими местами. Увеличивают высоту рангоута для большей парусности. Плотники переделывают деки, и "Крейсер" будет нести не 38, а 44 пушки. Для каронад приняты новые поворотные станки.
Но он не может сказать, что сделано для укрепления подводной части. Детали корабельной архитектуры не занимают воображения Завалишина, и он с досадой останавливает Павла.
– Полно тебе допытываться. Завтра сам увидишь, если кончили килевание. Мы обшиваем фрегат медными листами.
– Как? Так ещё и к погрузке не приступили? Ещё впереди работы по оснастке?
Павел очень доволен. В подготовке "Крейсера" к плаванию будет и его работа. Ведь тогда только может быть офицер хорошим командиром на корабле, когда знает его со всех сторон. А кое-что о "Крейсере" он узнал на Севере.
Пароход наконец подаёт признаки жизни. Под палубой растут стуки и сотрясают неуклюжий корпус. Из пароотводной трубы со свистом вырывается горячее облачко. Колеса широкими лопастями ударяют по воде. Сняты трапы, и судно разворачивается посреди Невы на фарватер, разгоняет широкую волну.
Завалишин морщится от шума, мешающего беседе. Ему не терпится, и он кричит Павлу в ухо:
– А на Кронштадтском рейде прошлую неделю анекдот вышел. Император приезжает на смотр эскадры Гамильтона[30]. По сему случаю выстроили суда в линию баталии и выкрасили лицевой борт. Изрядная экономия досталась министру и братцу его, командиру над портом. Каково ловчат?!
Дмитрий смеётся, зажимает уши и гримасничает, пока не прекращается пронзительный рёв пароходного гудка.
– Мерзавцы! – глухо говорит Павел. – Иностранцы будут говорить о сём позоре во всех портах.
– Ну конечно, конечно! – становится серьёзным Дмитрий. – Против этого нужен союз всех нравственных людей. Мы поговорим с тобой. О! О многом надо нам потолковать…
Но в ближайшие дни и недели Павлу не то что беседовать с приятелем едва хватает времени побриться. До поздней ночи на фрегате идут работы в трюме, каютах, кубриках, в снастях.
Лазарев не зря четыре года служил волонтёром в английском флоте и плавал вокруг света на шлюпах "Суворов" и "Мирный". Совершенно по-новому организуется шкиперский склад. В носовой части устраивается камера, весело освещённая фонарями с гранёными стёклами. По стенам её шкафы с выдвижными ящиками. Крупные предметы, паруса, блоки и канаты лежат посреди помещения за решёткой.
Высокопоставленные посетители говорят: "Маis с'еst un vrais magasin de cosmetique"[31].
Далее в пороховой камере бочки заменены ящиками с выдвигающимися втулками.
Едва успевает Павел закончить приёмку шкиперского снаряжения и пороха, как Лазарев поручает мичманам составить расчёт по погрузке. После изменений, сделанных в рангоуте и подводной части, старые расчёты ни на что не годны.
Павел, Бутенёв и Дмитрий припоминают корпусную премудрость: делят фрегат на десять частей и заново вычисляют их водоизмещение. Для определения грузовой ватерлинии учитывают, что кораблю предстоит плавание в солёной воде. Составляют ведомость всем грузам, которые предстоит взять в трёхлетнее плавание…
40 саженей дров, 8000 вёдер воды…
До 2000 пудов сухарей…
По 400 – 500 пудов капусты, мяса, соли, гороху, разных круп и коровьего масла…
Они плюсуют вес пушек, барказа, катера и ялов, и шкиперских тяжестей, и тяжестей крюйт-камеры, и живой вес людей с их пожитками, и многое другое. Потом соображают, какой дифферент надо дать на корму, чтобы руль, подставляясь ударам волн, получил наибольшую силу для поворота корабля, и как уравновесить груз пушек и такелажа, чтобы фрегат лучше сопротивлялся крену. Они хотят возможно ниже опустить центр тяжести и, исписав цифрами десятки листов, снова придирчиво перебирают – не забыли ли чего, снова возобновляют свои расчёты. Иногда в каюту забегает Дмитрий и спрашивает:
– Может быть, помочь? Вы знаете, как я быстро делаю математические задачи. – Но, написав одну формулу, вспоминает о "бездне" других дел и исчезает.
Наконец Павел приносит Лазареву план распределения полезного груза по отсекам и называет вес необходимого дополнительного чугунного балласта 7400 пудов.
Работу проверяет лейтенант Куприянов, уже ходивший в кругосветное на "Мирном"; он объявляет:
– Чисто сделано: прямо корабельные инженеры!
Но всё же Лазарев два дня держит у себя расчёты мичманов, и в это время "корабельные инженеры" ходят по фрегату так, будто доски палубы раскалены. Потом Михаил Петрович замечает их напряжение, ждущие взгляды и коротко бросает:
– Very well! Присмотрите за пошивкой парусов.
Командир фрегата не доверяет готовым парусам, которые отпускает шкиперский склад порта. Все запасные паруса шьются на фрегате. Но тут ни Павел, ни Иван Бутенёв ровно ничего не смыслят. Бутенёв, покрутившись два дня возле парусников, сбегает. Но Павел остаётся изучать новое дело вместе с шкиперским помощником Трифоновым. А эта будничная работа связывает мичмана с матросами в обстановке, когда люди могут не тянуться во фрунт и не должны отвечать казёнными уставными словами.
Сухая и простая аксиома – корабль идёт под парусами, стреляет из пушек. Но убрать или распустить паруса – особенно при свежем ветре – тяжкая работа. Пушки тоже требуют умелых матросских рук. А что ж эти руки? О, такие же мужицкие руки, какие в дворянских имениях засевают поля и снимают урожай, кормят и выхаживают барскую скотину, рубят и вывозят барский лес! Павел Нахимов раньше не задумывался, что эти руки принадлежат людям, которые думают, любят и ненавидят, радуются и огорчаются. Правда, в кружке Бестужевых возмущались рабством и торговлею людьми. И Павел не противоречил – действительно ужасно видеть рабом художника, услышать, что куплей-продажей разлучили членов семьи, мать с детьми. Но ведь не в таком положении крепостные Нахимовых. Они, верно, работают на господ, но без заботливого помещика как бы им было плохо в неурожайный год, и кто бы опекал ослабевшие семьи, вдов и сирот на деревне, если бы не помещик с помещицей? А Нахимовыми пруд прудить, вся Россия… Книжным и отвлечённым казался Павлу вместе со старшими братьями крестьянский вопрос, как его поднимали и обсуждали Бестужевы, не знавшие деревни.
Но тут, на "Крейсере", вопрос о мужике-матросе возник с новой стороны. Матрос был не только подчинённым. Иной матрос был носителем знаний и опыта; его шрамы и седины напоминали о славе сражений.
Теперь мичман Нахимов невольно прислушивается и приглядывается к матросам. Оказывается, что квартирмейстеры не самые достойные из матросов. Например, матросы первой статьи Яков Сатин и Андрей Станкевич много умнее и опытнее квартирмейстеров Карпова, Пузыря и Ершова. А матросы, которые охотно слушаются квартирмейстеров Федяева и Каблукова, о других говорят с сердцем и злобой. Между тем Федяев и Каблуков требовательны, точны в соблюдении дисциплины.
Матросы презирают вороватого Тимофея Иванова, матросы замечают смешное и подлое в офицерах. Они уже назвали Завалишина "Завралишиным", злобятся на грубость и сварливость лейтенанта Кадьяна…
Мысль молодого офицера всё это отмечает. Он хочет служить так, чтобы матросы любили и уважали его офицерскую требовательность. Он будет отныне учиться не только из книг, но и у людей, независимо от их чина и звания…
В кают-компании закончена окраска. Блестят лаком диваны по стенам и круглый стол, сквозь который проходит обшитое кожей основание бизань-мачты. Павел рассеянно мешает ложечкой остывший чай и пробегает – для практики в английском – страницы биографии Нельсона. "Офицер должен соединять практические знания матроса с благородными привычками джентльмена!.."
– Что такое джентльменство? – спрашивает Павел вслух и поднимает глаза. В каюте их только двое. Он и лейтенант Вишневский.
– Вы задумались о Нельсоне, Павел Степанович? Посмотрите на нашего командира.
– Михаил Петрович, по-вашему, способен на всё то же, что и Нельсон?
– Флотоводца, конечно, проверяет бой. Но как моряк – Лазарев учился чему можно было, у англичан. Впрочем, и Ушаков с Сенявиным учили всё хорошее принимать. Наш капитан – славный моряк! Но, может быть, чрезмерно суровый начальник.
Лейтенант берёт у Павла стакан, наливает горячего чая и продолжает:
– С ромом?.. Вы часто беседуете с матросами. Смотрите, избегайте столкновения со старшим лейтенантом Кадьяном.
– Разве матросы – арестанты? – недовольно и смущённо тянет Павел.
– Для Кадьяна, пожалуй. Всех нас Михаил Петрович подбирал по рекомендации корпуса и плававших командиров, а Кадьян ему навязан. Это морской аракчеевец.
Павла удивляет резкая откровенность Вишневского, и он пытливо смотрит на офицера.
А Вишневский улыбается и шепчет:
– Мне вас Бестужев называл. Думаю, мы в единомыслии…
В дверь каюты бочком протискивается грузный Кадьян, и лейтенант поспешно заканчивает: