Бойко разошелся во-всю, рассказывая какую-то смешную историю. Вдруг упругая и плотная, как морской вал волна воздуха ударила через открытый люк в погреб, погасила свет гильзы, наполнила подземелье пылью, смрадным запахом взрывчатого вещества. Все на минуту оглохли. Чихая и кашляя, Бойко кинулся наверх.
Митяшка тоненько крикнул:
— Ма-ама!
Жалобно, совсем по-детски, заблеял ягненок.
Доброполов осветил электрическим фонариком пол, отыскивая упавшую гильзу.
— Ничего, ничего, — успокаивал он. — Теперь тут три наката. Не страшно.
Еще три взрыва, но уже подальше, потрясли погреб.
— Мамка, я уже не боюсь! — раздался в углу детский голосок. — Ишь, пло-клятые как стлеляют!
Доброполов погасил фонарик, хотел зажечь спичку и вдруг наткнулся в темноте на Аксинью Ивановну. Женщина дрожала мелкой дрожью испуга, свойственной в минуты близкой опасности даже самым бесстрашным людям.
— Не бо-йся, Аксинья Ивановна, — тихо проговорил Доброполов и легонько обнял женщину за плечо. — Нынче мы заклепаем его поганую глотку.
— А я не боюсь, а я не боюсь! — снова откликнулся из угла детский веселый голосок.
— Ишь, герой. От горшка три вершка — засмеялся Володя Богатов.
Доброполов зажег фитиль гильзы, осмотрелся.
Старуха хрипела и стонала, и черные провалы ее глаз казались еще страшнее. Аксинья Ивановна сидела на нарах, прижимая к груди Митяшку. Бледное лицо ее было спокойно.
— Мама, они уже не будут стлелять. Я буду спать, — сказал Митяшка и, освободившись из рук матери, свернулся под боком у бабушки.
Подчиняясь необъяснимому порыву, Доброполов подошел к нарам, сначала легонько дернул мальчугана за пухлую пуговку носа, потом крепко поцеловал его.
Острые и настороженные, как у зверька, глаза, блеснули перед ним.
— Сразу видать — у самого есть детки, — сказала Аксинья Ивановне.
— Был сынок, хозяюшка…
— А где же он теперь? Помер, небось?
Доброполов тяжко вздохнул, не сразу ответил:
— Не своей смертью… Семью мою теперь не сыщешь, Аксинья Ивановна. Закопал их немец под курганом в Кубанской степи… Эвакуировался наш колхоз, ехал целым обозом — хлеб везли, скот гнали. Отъехали километров 70 — немец их танками и перехватил… Эсэсовцы покосили их из автоматов. Узнал я об этом только в этом году от председателя соседнего колхоза, — письмо от него получил. Где сынок мой и жена зарыты, — после войны буду искать. Степь Кубанская широкая, что море — человек в ней теряется, как иголка.
В погребе водворилось молчание. Аксиньи Ивановна скорбно смотрела на Доброполова, потом сказала тихо и просто:
— Товарищ командир, ежели что нужно вам и вашим бойцам, я сделаю. Окопы рыть, белье постирать… Что велите, то и сделаю…
— Спасибо, хозяюшка, большое спасибо, — поблагодарил Доброполов.
— У меня муж-партизан тоже пропал в этих лесах, — еще тише добавила она.
В это время снаружи послышалось натруженное дыхание ползущих людей, глухие стоны.
— Сюда, сюда… Осторожней, — запыхавшись, командовал кто-то шопотом. Откинув крышку входа и заслонит собой звездное небо, в погреб сначала просунулась тоненькая хрупкая фигурка в короткой серо-зеленой юбке. Это была медсестра санитарной роты Маша Загорулько. С необычайной ловкостью она поддерживала своими маленькими, сильными рукам чьи-то безвольно свисающие ноги в больших сапогах со стертыми подковками.
Связной Володя кинулся к ней и санитару на помощь, и в погреб бережно был опущен новый гость в изорванной до пояса окровавленной шинели. Доброполов узнал своего пулеметчика Никиту Ветрова, склонился над ним. На правом бедре его уже лежала пухлая марлевая повязка, пропитанная теплой яркой кровью. Давно небритое лицо покрылось слоем пыли, глаза смотрели сердито. Увидев Доброполова, он перестал стонать.
— Как же это ты, Ветров, поддался немцу? — желая подбодрить пулеметчика, сказал Доброполов.
— Попал… с…сука! — прохрипел Ветров. — Пулемет расшиб… жалко…
— Отойдите… Не мешайте, товарищи! — строго прикрикнула Маша.
Аксинья Ивановна глянула в лицо бойца.
— Воду он мне приносил из речки… — вздохнула она и отвернулась, закрыв рукавом глаза.
Ветров, услышав ее голос, с живостью повернул к ней лицо, искаженное судорогой боли, тихо и ласково вымолвил:
— Аксиньюшка…
И Доброполов заметил в суровых глазах этого пожилого человека то же самое, что было во взглядах Бойко, Пуговкина, Сыромятных, когда они заговаривали об Аксинье Ивановне.
— Вот тебе и работа, Аксинья Ивановна, — сказал Доброполов. — За раненым будешь ухаживать. А теперь, до свиданья. Будем живы — встретимся…
Он протянул Аксинье Ивановне руку. Она ответила слабым рукопожатием. Доброполов взглянул на часы. До начала переправы оставалось 15 минут. Он стал подниматься по лестнице и, когда уже был наверху, кто-то схватил его за рукав.
— Товарищ командир… — услышал он торопливый взволнованный шопот.
Доброполов обернулся. Из сумрака на него смотрели светящиеся глаза Аксиньи Ивановны. Она совала ему в руку какой-то маленький тряпичный узелок.
— Возьмите, товарищ командир… От меня и моей мамушки. Храни вас господь. За Митяшку, за всех нас, что живы…
И не успел Доброполов что-либо ответить, как теплые руки обвили его шею, короткий сильный поцелуй ожег щеку.
Послышался свист снаряда. Доброполов быстро столкнул женщину обратно в погреб…
Пропахший болотной гнилью, плоский, недвижимый туман выстилался над Нессой. Доброполов окунулся в него, как в холодную воду, полз, осторожно передвигая ноги. За ним неслышно скользил связной Володя. Немцы, выпустившие недавно несколько тяжелых мин, не стреляли. Тишина ночи нарушалась только сонным бормотаньем лягушек. Берег казался безлюдным, но Доброполов слышал дыхание своих людей; ему казалось даже, что он чувствует запах их пота. За каждым кустиком, в каждом наскоро вырытом окопе притаились бойцы. Он натыкался на них в темноте, и они, желая показать, что узнали своего командира, произносили еле слышным топотом: «товарищ старший лейтенант…»
Над рекой, там и сям, безмолвно вспыхивали ракеты, горели ровным предостерегающим светом. Где-то далеко, за лесами, на вражеской стороне поднималось красное, как кровь, зарево. В нем растворялся блекнущий предрассветный свет звезд.
Доброполов дополз до наспех вырытого ротного командного пункта, который был в пятидесяти шагах от разрушенного домика, почти у самого берега. Возле укрытия он заметил приникшую к замаскированной кустарником насыпи долговязую фигуру Евсея Пуговкина. Можно было подумать, что спит, но нагнувшись к нему, Доброполов увидел строгий блеск глаз, нацеленный в сторону врага автомат.
Доброполов опустился под навес укрытия. На правой щеке его теплилось ощущение поцелуя Аксиньи Ивановны, сердце билось легко и радостно. Не в силах больше сдерживать любопытства, он вынул из полевой сумки узелок, нажал кнопку фонарика. Он хотел уже развязать пестренький, расшитый голубыми узорами платок, но в этот миг послышались чьи-то шаги. «Скажут еще — перед боем пустяками занимается командир», — смущенно подумал он и, торопливо взглянув на ручные часы, которые показывали без пяти минут два, быстро сунул узелок обратно в сумку, вышел из укрытия. Перед ним стоял Валентин Бойко.
— Саперы уже на том берегу, — прошептал он. — Работают ловко.
— Помимо Ветрова никто не ранен? — спросил Доброполов.
— Никто, товарищ старший лейтенант.
— Вот и хорошо… Совсем хорошо, — сказал Доброполов, удивляясь мягкости своего голоса и глядел в ту сторону, откуда должна была взвиться зеленая ракета — сигнал к переправе.
— Вы идете первым, Бойко. Понимаете — первым… Забейте еще один гол в фашистские ворота, — шепнул он и пожал руку лейтенанта. — Желаю успеха!
Бойко исчез.
«Что же это такое там в узелке? Что такое они с бабкой могли мне подарить», — беспокойно думал он. — «Погляжу утром, как управлюсь с фрицами… Но как она похожа на мою Иринку… Эх, брат Доброполов, не ко времени развлекаешься… Размяк совсем, агроном», — упрекнул он себя.
Вдруг зеленое сияние вспыхнуло над ближайшей высотой — вправо от усадьбы, и в ту же секунду Доброполов увидел, как от насыпи неслышно отделилась фигура Евсея Пуговкина. По всему берегу словно пронесся легкий шорох ветра.
И все вокруг сразу преобразилось, стало необыкновенным, значительным — и начавшее светлеть небо, и белый предутренний туман, и запахи болотных трав, и каждый самый незначительный звук.
— Пойдем, Володя, и мы, — прошептал Доброполов связному.
— Возьмите свой автомат, — сказал Богатов… И они тронулись в опасный путь. За ними неотступно следовали связные всех трех взводов.
Туман над Нессой сгущался. Он подымался не выше полутора-двух метров над землей, и людям, встававшим во весь рост, едва накрывал голову. Такие низкие туманы часто залегают ночами в лесистых болотных местах и как бы созданы самой природой для скрытных передвижений.
Ширина Нессы на участке Доброполова едва достигала тридцати метров, за нею следовала полоса болот шириной в километр, а дальше круто поднималась покрытая редким орешником высота…
Немцы все еще, повидимому, не ждали переправы именно здесь, через топкое болото, отделявшее Нессу от высоты. Их внимание было направлено туда, где горбился взорванный ими мост, и большак, разрезавший лес надвое, вел к старинному маленькому городку со множеством церквей. Этот городок лежал за высотой, которую предстояло взять Доброполову.
При всем старании он не мог руководить переправой так, как ему хотелось. Нельзя было присутствовать сразу во всех местах, в тумане и темноте видеть движение всех сразу. Да в этом и не было необходимости. Как только колесики военной машины пришли в движение, люди, охваченные единым стремлением, рванулись вперед и Доброполову оставалось только направлять этот могучий поток.
Но это был не слепой поток. В нем сливались воедино множество усилии и воль, устремленных к одной цели. Люди были разные — одни ловчее, проворнее, смелее, опытнее в науке войны, другие — менее сильны и ловки, менее решительны и храбры, но те и другие неудержимо двигались вперед.