«Морхаус тогда был совсем другим, – сказал Джексон. – Да, там были революционеры. И было гораздо больше людей, которые пытались убедить нас в том, что мы не должны выходить на улицы с протестами».
Джексон не мог или не хотел возвращаться домой в Чаттанугу. Дом номер 310 1/2 на Лукаут-стрит был и так полон разочарований и невыполненных обещаний. Он остался в Атланте, ночевал в доме, арендованном Студенческим координационным комитетом против насилия (СККПН); национальная штаб-квартира СККПН располагалась недалеко от кампуса Морхауса, в тесном офисе на втором этаже над салоном красоты. Джексон провел лето, выполняя волонтерскую работу для СККПН в Центре Рэпа Брауна: «Мы кормили детей по утрам и проводили экскурсии», – вспоминал он. Отчисление из Морхауса только подтолкнуло его к дальнейшей политической активности. «Я был не из тех людей, которые были готовы ходить, плеваться, получать пощечины и не сопротивляться», – сказал Джексон.
Джексон проводил время со Стокли Кармайклом и Х. Рэпом Брауном, каждый из которых занимал пост председателя СККПН (сменив Джона Льюиса), возглавляя организацию на этапе перехода от «Всадников свободы»[27] к «Черным пантерам»[28]. «Я не состоял в “Черных пантерах”, – пояснил Джексон. – Но сама жизнь в Америке в этот период заставляла тебя стать либо частью проблемы, либо частью ее решения. Я выбрал стать частью ее решения».
Джексон вступил в, как он сам выражается, «радикальную фракцию» СККПН. Он участвовал в схеме кражи кредитных карт у белых, а затем с их помощью покупал оружие, создавая запасы боеприпасов на случай конфликта, казавшегося неизбежным: не просто войны на расовой почве, а войны молодежи против стариков, повстанцев против истеблишмента. Ставки казались гораздо выше, чем просто право голоса в попечительском совете Морхауса. «Внезапно я ощутил, что у меня есть голос, – сказал он. – Я стал кем-то. Я могу что-то изменить».
Радикальные заговоры не обходились без риска. Некоторые друзья Джексона погибли в результате загадочных автомобильных взрывов. Но жизнь революционера Джексона закончилась внезапно в тот день, когда в Атланте появилась его мама и сказала, что ведет его на обед.
Он сел к ней в машину, и вместо обеда она отвезла его в аэропорт. По дороге она рассказала ему, что два агента ФБР постучали в дверь дома номер 310 1/2 на Лукаут-стрит и сказали, что за ее сыном следят и что если он не уберется из Атланты, то, скорее всего, умрет в течение года. Она купила ему билет на самолет до Лос-Анджелеса и приказала: «Садись в этот самолет. Не вздумай покидать рейс. Поговорим, когда ты доберешься до тети в Лос-Анджелесе».
3Мелкий поджаренный лук
В Лос-Анджелесе Джексон оставил политику в прошлом. В возрасте девятнадцати лет он переехал к тете и устроился социальным работником в окружное бюро общественной помощи. Он все еще курил травку и баловался кислотой, но, по его словам, «научился заботиться о себе несколько лучше».
К этому времени Джексон начал считать себя неплохим мастером общения с женщинами. Он определил основные аспекты соблазнения: «Этот сексуальный взгляд, зрительный контакт, который дает женщине понять: “Я действительно с тобой, я люблю тебя”. Мягкий голос прилагается. И моя способность расстегивать лифчик одной рукой».
Однако кое-что застало Джексона врасплох в Калифорнии – он влюбился. Объектом вожделения стала женщина старше его, ей было за 30. У них были страстные отношения, но закончились они его первым взрослым расставанием. «В какой-то момент она сказала, что любит меня, но у нее есть потребности, которые я не могу удовлетворить, – сказал Джексон. – Она была слишком дорогим удовольствием для меня».
Он не очень хорошо воспринял эту новость. Иногда он проезжал мимо ее дома и просто смотрел, не припаркована ли там ее машина. Временами он парковался и смотрел в окна, надеясь увидеть ее. Он хотел постучать в дверь, но знал, что это будет ужасной ошибкой. Во время дождя он прятался за пальмой, а по радио в машине звучали хиты 1970 года. Джеймс Тейлор пел: «Я всегда думал, что увижу тебя снова», но почему-то слова песни Fire and Rain его не успокаивали. По прошествии нескольких десятилетий Джексон смог дать оценку своему юношескому поведению влюбленного: «Это было жалкое зрелище».
Джексон пробыл в Лос-Анджелесе почти два года – достаточно долго, чтобы прочувствовать реальность и понять, насколько привилегированной была его жизнь. «Я понял, что хочу вернуться к учебе, а не работать», – сказал он.
Во Вьетнам он тоже не хотел, но когда в конце 1969 года состоялась первая призывная лотерея – случайная жеребьевка дат рождения, которая определила, в каком порядке молодых американцев будут призывать на войну во Вьетнаме, – Джексон получил неприятно малый номер (70-й из 366). Это послужило дополнительным стимулом для возвращения в колледж: так он снова мог воспользоваться отсрочкой от призыва.
Джексона приняли в Морхаус – после того, как его мать пригрозила подать на колледж в суд. Он вернулся к учебе в весеннем семестре 1971 года и обнаружил, что школа спокойно внедрила многие из тех изменений, за которые боролись «Обеспокоенные студенты»: консорциум Университета Мартина Лютера Кинга так и остался мечтой, зато появилась полноценная программа по изучению африканской культуры.
Вернувшись в кампус, Джексон пережил еще одно неожиданное прозрение: «Я понял, что хочу быть актером». В последний раз он сменил специальность на театральное искусство. Для этого он перешел через дорогу в кампус колледжа Спелман, чтобы поговорить с доктором Болдуином Берроузом, деканом театрального факультета. Пока доктор Берроуз беседовал с Джексоном, излагая ожидания от специализации, он смотрел в окно, повернувшись к Джексону спиной. Именно тогда в его кабинет прокралась студентка – это была ЛаТаня Ричардсон. Они с Джексоном на мгновение встретились взглядами, и она приложила палец к губам. Она подсунула просроченное домашнее задание – книгу для постановки пьесы, над которой она работала, – в стопку таких же книг на столе доктора Берроуза и молча вышла из кабинета.
Как только она ушла, доктор Берроуз повернулся, взял ее книгу, поставил на ней большую красную двойку и бросил обратно в стопку. «Он увидел ее отражение в окне», – сказал Джексон.
Ричардсон, как обычно, была за кулисами. Они впервые поговорили, но недолго: ей нужно было ехать на сессию звукозаписи, чтобы исполнить бэк-вокал для группы Commodores.
Джексон с головой ушел в драматургию, сыграв в максимально возможном количестве пьес. Когда он был первокурсником, его поразили ветераны Вьетнама и серьезность их намерений, теперь он вел себя как один из них. Он учился в Морхаусе не без причины, и этой причиной был театр. Он участвовал во всех спектаклях, в каких только мог, в труппе Morehouse Spelman Players, но кроме этого он присоединился к студенческой труппе под названием Black Image Theater Company.
Black Image был кривозеркальной версией конкурсов, в которых Джексон участвовал с тетей Эдной в детстве: чернокожие студенты устраивали представления для назидания белой аудитории. Однако было и принципиальное отличие: актеры Black Image называли свои постановки «Театром ненависти к белым».
В тот вечер Джексон отправился в театр на свою первую репетицию в качестве студента драматического факультета.
Актеры выбегали на сцену и кричали: «Умри, белый! Умри, белый, чтобы черные могли захватить власть!» В программу входили танцы, игра на барабанах, чтение поэзии Амири Бараки[29], пробуждающей сознание (тогда его знали под именем ЛеРой Джонс), и выступления вокальной группы в стиле Supremes – здесь ее называли Supremacists. Их выступления начинались как партизанский уличный театр, но вскоре привлекли более широкую аудиторию, чем ожидалось. «Люди платили нам за то, чтобы мы это делали, – удивлялся Джексон. – Мы собирались в университетах Тулейн, Флорида Стейт и всевозможныех больших школах для белых, и их студенты говорили: „Да, да, очерняйте нас! Очерняйте нас, сделайте это!“»
Джексон привык выступать под воздействием наркотиков и выпивки. На театральном факультете это не просто терпели, но даже поощряли. «Если берешься за что-то, то делай это, как великие», – говорил доктор Берроуз своим студентам. Они понимали, что это значит. «Великие напивались до чертиков, – сказал Джексон. – Поэтому мы начинали с утра, пили вино или бурбон и приходили на занятия в 8 часов, а потом весь день работали в мастерской, строили декорации, пили еще и выкуривали по косяку, а к репетиции в 7:30 мы были под кайфом. Но раз мы репетировали под кайфом, то знали реплики и могли выступать в таком состоянии».
Вернувшись в Морхаус, Джексон намеревался жениться на девушке, с которой познакомился до отчисления, – студентке Спелмана по имени Люсин Мур. Но через две недели после того как он снова сошелся с Люсин, у него состоялся первый настоящий разговор с ЛаТаней Ричардсон, которую он годами замечал на периферии своего мира: в самолете до Мемфиса, на лестнице, ведущей в окно второго этажа Харкнесс-холла, в кабинете декана, когда она тайком подбрасывала домашнее задание. «Мы разговорились – и бум! Я понял, что она тот самый человек, который мне нужен, – сказал Джексон. – С тех пор мы всегда были вместе».
Ричардсон, которая родилась 21 октября 1949 года (на год младше Джексона), выросла в Атланте, чем она гордилась, даже называла ее Меккой Юга. В детские годы дом ее семьи стал центром движения за гражданские права: в воскресенье днем, после церковной службы, местные священнослужители заходили в дом отведать жареной курицы и картофельного салата, а затем собирались обсудить дальнейшие шаги в борьбе. В детстве Ричардсон собиралась стать врачом, но когда она увидела мюзикл «Камелот», то влюбилась в театр. (Быть частью двора короля Артура казалось неосуществимым.) «Если подумать о том, что представляет собой профессия актера, то может показаться, что это очень неестественный выбор призвания, – говорит она. – Это должно быть где-то внутри тебя».