б) серию писем Ник<олая> Бестужева к сестре и брату Павлу из тюрьмы и поселения; интересный материал, иллюстрирующий казематские условия жизни и жизни на поселении и очень существенный для характеристики самого Н. Бестужева. Это – около 2½–3 лл.
в) «Путевые записки» Мих<аила> Бестужева (Поездка на Амур в 1857 г.) и письма с Амура жене и сестрам. Листа 4–5, очень интересно, но, м<ожет> б<ыть>, интерес чересчур специфический, гл<авным> обр<азом>, сибиреведческий. Это уже Вам решать!
г) если бы было более времени, то может быть, стоило бы сделать публикацию под заглавием «Пятый Бестужев». Это – письма Павла Бестужева; в приложении имело бы смысл перепечатать его единственное литературное произведение, появившееся в 1838 г. в «Сыне Отечества» за подписью А. Марлинского, что было сделано сознательно Н. Полевым из вполне понятных соображений и что глубоко оскорбило Павла и навсегда отвратило его от журналистики[39]. В собрание сочинений Марлинского этот очерк не включался. <…>
д) Наконец, можно сделать небольшую подборку писем декабристов к братьям Бестужевым, гл<авным> образом, к Ник<олаю> Бестужеву – (Пущин, Фалленберг <так!>, Розен, Штейнгейль* <*письма последнего, впрочем, только к Мих<аилу> Б<естужев>у> и др. – Примеч. М. К.>. Большая часть у меня уже, вообще, подобрана и даже переписана. Это, я думаю, материал бесспорный. Листаж – очень подвижен. Так как есть несколько писем самих Бестужевых (напр<имер>, к Оболенскому), то весь этот цикл можно было озаглавить: «Из переписки бр<атьев> Бестужевых с декабристами».
Ясно, что ученый, только что завершивший работу над «Воспоминаниями Бестужевых», надеялся продолжить ее в рамках сборного тома «Литературного наследства». В обширном перечне сюжетов, предложенных М. К. на выбор, было, конечно, достаточно материала для того, чтобы осуществить содержательную публикацию, допустим, под заголовком «Новое о Пушкине и декабристах». (Правда, работа под таким названием готовилась тогда для 59‑го тома академиком М. В. Нечкиной.)
Изучив темы и предложения, изложенные в письме М. К., Зильберштейн ответил ему месяц спустя (10 февраля 1951 г.):
Все, что Вы могли бы дать для подборок «Пушкин в неизд<анной> переписке современников» и «Гоголь в неизд<анной> переписке современников», мы с радостью напечатаем[40]. Конечно, письма Измайлова можно расширить за счет самого ближайшего круга Пушкина.
Труднее с материалами о декабристах. Мы никак не собираемся заниматься публикацией материалов, не имеющих никакого литературного значения. Если мы могли бы получить декабристские материалы, связанные с литературой, это было бы замечательно. Поэтому печатать письма Николая Бестужева к родным, интересные только тем, что они иллюстрируют казематские условия жизни, нам, конечно, нельзя. В такой же степени нам невозможно заняться публикацией записок Михаила Бестужева о его поездке на Амур в 1857 г. О письме Марлинского к брату Вы сами пишете, что это «пустячок».
Я понимаю, что очень трудно найти сейчас интересные новые вещи по теме «Декабристы и литература». <…> Очень прошу Вас, дорогой Марк Константинович, подумать на эту тему, и если Вы могли бы дать нам что-нибудь о «декабристах и литературе», мы с радостью напечатали бы (61–38; 15).
Это письмо И. С. Зильберштейна является отправной точкой. Оно заставит М. К. всерьез задуматься над возможностью серьезной обзорной статьи, посвященной декабристам-литераторам. К этому же подталкивал его и Оксман, которому Зильберштейн переслал письмо М. К.
14 февраля 1951 г., обмениваясь с М. К. соображениями по поводу сборного тома, Оксман предложил, в частности, следующее:
Видел Ваш список возможных для этого тома публикаций. «Литературного» – в строгом смысле – в них почти ничего нет, а пустяками себя проявлять в «Л<итературном> Н<аследстве>» не стоит, хотя Илья[41] из жадности у вас попросит все. Поэтому я бы на вашем месте дал бы для этого тома обзор публикаций и исследований о декабристах-поэтах и литераторах за последние 15 лет (примерно). Лучше вас этого никто не сделает, а спорных вопросов выявилось много, представления наши о лит<ературном> наследстве декабристов обогатились, ошибок наделано много (чего стоит один Базанов![42]), достижений – еще больше. А в ленинградских условиях такой обзор сделать – вам очень просто. Я берусь быть вашим советчиком и «рецензентом» <…>. Подумайте – и соглашайтесь![43]
М. К. отвечает 23 февраля:
Ваши замечания о Лит<ературном> Насл<едстве> и о формах моего там появления – правильны, но лишь отчасти. <…> Сделать большой обзор декабристоведческой лит<ерату>ры очень заманчиво, но встают исключительные трудности с упоминанием целого ряда исследователей, журналов etc.[44] Обойти такого рода трудности, придумать какой-то новый план обзора с учетом всех этих моментов я не сумею – и едва ли решусь взяться. С одними Бестужевыми трудностей не оберешься[45].
В результате М. К. так и не оказался среди участников сборного тома. Однако идея обзора, высказанная в письмах Зильберштейна и Оксмана, запомнится ему и будет «вызревать» в течение нескольких месяцев. Поначалу же ее оттеснили другие работы.
В начале февраля 1951 г. М. К. получил письмо из Читы от молодого краеведа (военного медика по профессии) Евгения Дмитриевича Петряева, изучавшего культуру старого Забайкалья[46] и обратившегося к ученому-сибиреведу с конкретными вопросами. В письме упоминалось о читинском литературно-художественном ежегоднике «Забайкалье». Будучи членом редколлегии, Петряев предлагал М. К. принять в нем участие.
До этого Петряев видел М. К. лишь однажды – в Иркутске в 1943 или 1944 г. Об этой встрече он рассказывает в своем письме к М. К. от 2 января 1952 г.:
Великая у меня к Вам просьба: пошлите мне свою фотографию. Мне кажется, что в один из своих приездов в Иркутск (во время войны, когда Иркутск был нашего военного округа) я видел Вас в библиотеке университета (в каталожной комнате). Тогда прошли выборы в Академию. Мне запомнилось, что один человек с палочкой, типичного профессорского вида, очень остроумно рассказывал библиотечным работникам о Баранникове[47] и перипетиях выборов. Видно было, что рассказчик – один из корифеев. Кто-то мне шепнул, что это новый член-корреспондент Академии. Смертельно жалею, что не смог тогда побывать на Ваших лекциях (68–27; 11 об.)[48].
Предложение, высказанное в первом письме Петряева, М. К. воспринял с радостью и сразу же предложил «Забайкалью» цикл писем Михаила Бестужева, относящихся к его амурскому путешествию 1857 года. Упоминая об этих письмах в цитированном выше письме к Зильберштейну, М. К. подчеркивал «специфический, главный образом сибиреведческий» характер этого материала. Понятно, что для читинского альманаха «Амурские письма» подходили как нельзя лучше. Отвечая Петряеву, М. К. сообщает (7 февраля 1951 г.):
В связи с подготовкой нового издания воспоминаний братьев Бестужевых, чем я был занят последнее время <…> у меня скопилось довольно большое количество разных сибирских (в том числе и прямо забайкальских) декабристских материалов. В частности, я предполагаю подготовить отдельным изданием записки декабриста Михаила Бестужева о его путешествии на Амур (1857). Когда и как это издание будет реализовано, не выяснено, а пока я мог бы предложить альманаху ту часть, которая касается пребывания М. Бестужева в Забайкалье (поездка по Ингоде и Шилке). Примерное заглавие: «Декабрист М. Бестужев в Забайкалье» или «Письма М. Бестужева из Забайкалья». Объем – листа 3. Если Вас такая тема интересует, немедленно известите…[49]
Редакция «Забайкалья» ответила согласием, и в течение 1951 г. М. К., вынужденный то и дело отрываться от писем Михаила Бестужева (болезнь, вторая операция, составление именного указателя для «Воспоминаний Бестужевых», «новомирская» рецензия на «Записки» Якушкина, работа для «Литературного наследства» и др.), готовит публикацию для читинского альманаха, появившуюся летом 1952 г.[50]
Эта публикация была, безусловно, важна для М. К., приступившего еще в 1920‑е гг. (совместно с Исааком Троцким) к изучению эпистолярного наследия Михаила Бестужева, чья фигура в отечественном декабристоведении как бы терялась на фоне его знаменитых братьев – Александра и Николая. Предпринятая уже в первом издании (1931) попытка привлечь внимание к Михаилу, воссоздать его «собственное лицо, особенно резко очерченное в политическом отношении», была усилена М. К. в издании 1951 г. Этот аспект весьма тревожил М. К. «…А вот удался ли мне М. Бестужев, который, как мне сдается, действительно в первый раз так подается и впервые получает целостные очертания? – озабоченно спрашивал он Оксмана 25 ноября 1951 г. – Над Михаилом я особенно старался и добивался четкости и выпуклости!»[51]
Радуясь возможности опубликовать в читинском альманахе неизвестные письма Михаила Бестужева, которые, как сказано во вступлении, входят «в число значительнейших памятников краеведческой литературы Забайкалья», М. К. выбрал 12 писем, связанных с путешествием декабриста от Нерчинска до Николаевска-на-Амуре: одно из Нерчинска, два из Николаевска, остальные – с дороги. Однако, полагая, что письма из Николаевска представляют собой в совокупности «чрезвычайно ценный материал для истории первых лет жизни этого города», он надеялся в дальнейшем выделить их «в особую публикацию»