А. П. Разумова внесла свой вклад в публичное шельмование М. К. Выступая 27 апреля 1949 г. на памятном заседании Сектора, она пожаловалась коллегам, что за два года своего пребывания в аспирантуре «не ощущала той заботы руководителя, которая должна быть по отношению к аспиранту»[56]. Поведала и о том, что М. К. дважды отклонял ее темы («Рекрутские причитания» и «История собирания и изучения фольклора Карелии»), и что только добрый совет В. Г. Базанова, подсказавшего ей тему «Значение краеведческой фольклористики XIX века в изучении русского Севера» – тему, против которой М. К. в свое время «категорически возражал»[57], – помог ей найти себя в науке.
Заявление Разумовой о том, что М. К. якобы противодействовал ее третьей диссертационной теме, представляется малоубедительным. П. Н. Рыбникову и П. С. Ефименко, собирателям фольклора второй половины XIX века, М. К. уделяет достаточное внимание на страницах «Истории русской фольклористики». Чего ради он стал бы препятствовать работе своей аспирантки, выбравшей знакомую и близкую ему тему!
Не ограничиваясь «академическими» упреками, Разумова сообщила присутствующим (на заседании 27 апреля) еще одну шокирующую подробность: оказывается, предлагая ей список литературы для кандидатского минимума, М. К. включил в него работы А. Н. Веселовского, «хотя дискуссия по Веселовскому уже прошла и взгляды его были признаны порочными»[58].
Сохранившийся экземпляр книги Разумовой испещрен сделанными М. К. карандашными пометами на полях. Оставляя в стороне обычные читательские ремарки типа «Ерунда!», «Вздор!», «Ошибка!» или, например, «Совершенно безобразное цитирование!», задержимся лишь на нескольких маргиналиях, позволяющих сделать вывод об использовании автором работы М. К. (экземпляр рукописи остался после весны 1949 г. в Секторе народнопоэтического творчества):
С. 42. Отчеркнут второй абзац. На полях рукою М. К.: «Подлое воровство – из рукописи!»
С. 43. Отчеркнуто несколько строк примечания. Рукою М. К.: «Мой доклад в РГО».
С. 59. На полях против второго и третьего абзацев рукою М. К. (дважды): «См. мою статью».
С. 63. Против первого абзаца 4‑го раздела рукою М. К.: «А моя статья?»
С. 92. Против фразы, начинающейся со слов «Как известно, в рецензии Добролюбова на сборник сказок А. Афанасьева…», М. К. не без иронии ставит вопрос: «Откуда?»[59]
С. 95. Отчеркнув несколько строк первого и второго абзацев (о статье вятского этнографа Осокина, разговоре Добролюбова с И. И. Срезневским и др.), М. К. указывает источник: «Из „Литературы и фольклора“ стр. 179»[60].
Примечательно также упоминание о М. К. на с. 36 (едва ли не единственное во всей книге): «Этот факт был явно недооценен М. К. Азадовским…» и т. д.
Полемический выпад по адресу бывшего научного руководителя, заведомо лишенного возможности возразить, придает этой остросюжетной истории конца 1940‑х – начала 1950‑х гг. дополнительный привкус.
В Елизаветино, где он проведет безвыездно свое последнее лето, М. К. постепенно восстанавливает силы. Его навещают друзья и ученики (Н. И. Удимова, Д. М. Молдавский, К. В. Чистов), а также фольклористы из других городов, желающие с ним посоветоваться[61]. Посетил его и Ю. Г. Оксман, приехавший в Ленинград для участия в Шестой Всесоюзной Пушкинской конференции (6–8 июня 1954 г.). Это была их последняя встреча.
Разглядывая фотографии этого лета, мы видим усталого, больного человека, на лице которого – гримаса страдания. Описывая свое состояние в письме к В. Ю. Крупянской, М. К. пишет 3 июня – с грустной иронией и одновременно безнадежной тоской:
Помните ли Вы мемуары Андрея Белого? Он рассказывает, как (уже в период эмиграции) в жаркий июльский день в одном из швейцарских отелей он встретил какого-то старичка, укутанного в теплое пальто и в теплую шапку и гревшегося на солнышке на площадке перед отелем. Старичок показался Белому знакомым. Действительно, это оказался П. Боборыкин. Так вот, если хотите увидеть такого второго Боборыкина, приезжайте к нам (88–21; 73)[62].
Тем не менее, принимая посетителей, М. К. держится по обыкновению бодро; оживленно обсуждает текущие новости. Его интерес к событиям литературной и общественной жизни не ослабевает. Он следит за дискуссией, развернувшейся вокруг повести Эренбурга «Оттепель» (Знамя. 1954. № 6). Нам неизвестно мнение М. К. об этом произведении, которое даст название целой эпохе, однако вырезки из двух номеров «Литературной газеты», сохранившиеся в семейном собрании (критическая статья Симонова и ответ Эренбурга[63]), говорят о том, что чутье историка не подвело М. К.: он успел ощутить приближение перемен.
В течение 1954 г. происходят и другие события. Массовая амнистия весной 1953 г. коснулась не только уголовников, но и тех, кто был осужден по 58‑й статье (на срок не более пяти лет). Стали возвращаться люди, казалось бы, навсегда вычеркнутые из жизни. Еще летом 1953 г. Крупянская сообщила М. К. о возвращении в Москву Н. И. Гаген-Торн (из ссылки). Откликаясь на это известие, М. К. назвал его «изумительным и отрадным» и искренне порадовался за Нину Ивановну: «Вот милая курилка! – Жизнестойкости в этой, так жестоко обиженной судьбой женщине, много!» (14 июля 1953 г.). Эта тема продолжается и в письмах последнего года. «Вы мне писали о Нине Ивановне, – отзывается М. К. 16 августа 1954 г. на одно из писем Крупянской. – Таких встреч немало и в Ленинграде. У меня растут надежды, что, быть может, осенью мы и Костю[64] увидим. В последнем письме П<етр> Гр<игорьевич> писал о поездке в августе к нему[65]» (88–21; 86).
«О Нине Ивановне я уже знаю, – сообщает он 18 августа 1954 г. М. А. Сергееву. – Вообще встречи такого рода сейчас довольно частое явление. Недавно был у меня один мой ученик и рассказал, что видел М. М. Тетяева»[66].
А в сентябре, посетив М. Л. и Иос. М. Тронских, отмечавших 30-летие совместной жизни, М. К. встречает Л. П. Эйзенгардт (вдову Исаака Троцкого), вернувшуюся в Ленинград после 17-летнего отсутствия. Об этом он сообщил Оксману в письме от 21 сентября 1954 г.[67] В те же дни становится известно об освобождении Е. М. Тагер, вдовы Г. В. Маслова (однако вернуться в Ленинград она сможет лишь в 1956 г.).
После возвращения в город началось ухудшение. Л. В. вновь обращается к Мандельштаму – тот собирает консилиум. После первого совещания (15 сентября) следует второе, затем третье… Между 15 сентября и 19 октября – пять консилиумов. Врачи признают состояние М. К. критическим. «…Ему все хуже и хуже, – уведомляет Л. В. открыткой М. А. Сергеева. – Читать даже газет не может. 8-Х приехала к нам В. Ю. Крупянская и никак не может решиться на обратный отъезд домой. Так плохо никогда еще не было!»[68]
Сердце отказывало. Он держался только благодаря Л. В., продолжавшей бороться за его жизнь. «Хорошо, что Вы такая мужественная, – напишет ей Вера Юрьевна 26 октября – это и держит его. У меня в сердце щемящая жалость, ни о чем больше не могу думать» (93–6; 25 об.).
В эти дни М. К. получает письмо от Н. Н. Яновского – просьбу написать для «Сибирских огней» рецензию на книгу Е. Д. Петряева «Исследователи и литераторы старого Забайкалья» (Чита, 1954). «Вы – старый „огнелюб“[69], – говорилось в этом письме от 18 сентября, – и, наверное, не откажетесь что-нибудь сделать для нас. <…> Разумеется, я приветствую всякие иные Ваши предложения» (61–19; 15–15 об.). Обращение Яновского было в известной степени инициировано самим М. К., который, получив эту книгу от автора в рукописи, сделал ряд замечаний и написал отзыв, предназначенный для читинского издательства. Летом 1954 г. в Елизаветино он «с наслаждением» перечитывал книгу, к тому времени уже вышедшую из печати. Рассказывая об этом Петряеву 11 июня 1954 г., М. К. затронул и вопрос о рецензии:
Не сомневаюсь, что в самом скором времени получу письмо из «Сибирских огней» с предложением дать рецензию на Вашу книгу. Написать такую рецензию было бы для меня приятным удовольствием, но, во-первых, я уже был рецензентом Вашей книги в рукописи и уже как бы несу за нее ответственность, во-вторых, не причинит ли появление такой рецензии, т. е. с моим именем, неприятностей Вам, дав пищу для всякого рода злопыхательских заявлений и даже инсинуаций[70].
Обеспокоенный тем, что книга Петряева – в связи с его отказом – может остаться без рецензии, М. К. называет фамилию возможного рецензента (М. А. Гудошников) и перечисляет, кроме того, десяток лиц, кому следовало бы, по его мнению, отправить книгу. Вопрос о рецензии обсуждается также в его переписке с М. А. Сергеевым[71].
Столь же заботливо опекал М. К. своего читинского корреспондента и по другой линии. Еще весной 1953 г., готовясь подать заявление о приеме в Союз писателей, Петряев обратился к нему (и к другим лицам) с просьбой о рекомендации. М. К., разумеется, откликнулся на его просьбу. Дело, однако, осложнилось, и в 1953 г. Петряеву не удалось стать членом Союза. Год спустя он возобновляет свои попытки. Рекомендацию пришлось переписывать. Переживая за него, М. К. готов был даже использовать свои московские связи. 18 апреля 1954 г. он писал Петряеву: