3) Принимал участие в организации группы по изучению массовых библиографических указателей,
4) Продолжал работу по собиранию материалов о провинциальной советской книге[69].
О некоторых сторонах деятельности Института книговедения повествует открытка М. К. к Н. В. Здобнову от 23 февраля 1931 г.:
Здесь недавно шла речь (в Институте книговедения) о желательности видеть Вас здесь, и очень все сожалеют, что у Вас никаких дел в Ленинграде, чтоб заодно послушать какой-либо Ваш доклад. Сейчас ставится здесь проблема методологии массового библиографического указателя – и никто (в том числе и я) не знает, к какому боку подойти к ней, т. е. бок, м<ожет> б<ыть>, и известен мне, но, в сущности, методология работы по этой методологии мне мало ясна. Руководят этой работой Банк[70] и Булгакова.
Пребывание М. К. в институте оказалось совсем недолгим – менее года[71]. «Из Института книговедения я ушел, так как никак не мог наладить там своей работы», – сообщает он Н. В. Здобнову 25 сентября 1931 г. По всей вероятности, М. К. покинул институт летом или в самом начале сентября 1931 г. Во всяком случае, еще в конце мая 1931 г., сообщая персональные сведения для справочника «Наука и научные работники СССР»[72], он указал три места своей работы: ГИРК (основное), НИИК и ИПИН (совместительство)[73]. В каждом из этих научно-исследовательских институтов М. К. имел квалификацию «действительного члена», что соответствовало университетскому званию «профессор».
Институт книговедения был закрыт в 1933 г.
В том же письме к Здобнову от 25 сентября содержится признание: «Работы много, времени мало, – вообще, не чувствую себя очень уютно в Ленинграде». Это признание симптоматично. 1930 год был отмечен тревожными событиями, которые М. К. – в этом нет сомнений! – глубоко и болезненно переживал. В феврале (М. К. еще находился в Иркутске) был осужден и расстрелян «за шпионаж и контрреволюционную пропаганду» В. А. Силлов. В начале 1930 г. по ложному доносу был задержан (но вскоре освобожден) Ю. Г. Оксман. В августе арестован по «академическому делу» С. И. Руденко, после чего в печати поднялась кампания по борьбе с «руденковщиной»[74]. Разгром краеведения продолжался и набирал обороты. В декабре 1930 г. по делу Центрального бюро краеведения был осужден на три года Д. А. Золотарев. В том же году оказался в заключении, где провел около месяца, и Н. В. Здобнов[75].
В сохранившихся письмах М. К., как и в письмах его не покинувших страну современников, почти невозможно найти упоминание об арестованных, сосланных и расстрелянных. Чтобы сообщить о несчастье, постигшем кого-либо из общих знакомых, приходилось прибегать к иносказаниям и намекам, растворять содержательное в случайном, смещать акценты. Например, 17 ноября 1934 г. Юрий Соколов пишет:
В Москве свирепствует грипп. О неприятностях, постигших многих московских славистов и лингвистов[76], ты, я думаю, слышал. Трудно понять, в чем дело (70–47; 11 об.).
Точно таким же эзоповым языком пользовался и М. К. Приведем пассаж из его письма к М. П. Алексееву от 4 августа 1930 г.:
О питерских малоприятных новостях писать не стоит. Надеюсь, что Вы скоро здесь сами будете. Некоторых знакомых, которых рассчитывали встретить, уже не найдете.
Кто мирно спит, кто дальний сиротеет,
Судьба глядит…[77]
Ну, спит, не спит, а вот «сиротеет»… Хотя бедный Борис Матвеевич Соколов неожиданно скончался[78]. Это очень скорбная утрата. Сергея Петровича Вы в Ленинграде не встретите[79]. Юлиан[80] бодр, хотя и хандрлив[81].
В этих фразах, приукрашенных пушкинскими строчками, намеренно смешаны разные, хотя и близкие по своему драматическому подтексту новости: смерть Б. М. Соколова, арест С. П. Шестерикова и «мелкие неприятности» Оксмана, о происхождении которых нетрудно было догадаться.
На смерть Б. М. Соколова, последовавшей 30 июля 1930 г., М. К. тотчас откликнулся телеграммой и письмом к его вдове и брату[82]. Юрий Матвеевич отвечает ему 25 августа:
От всей души благодарю за сердечное сочувствие мне. Не верится и, думаю, никогда не смогу примириться, что Бори нет и не будет. Пишу о нем, а в душе нет сознания его смерти. 41 год жили мы душа в душу. Без него своего существования не мыслю. Все время буду занят продолжением и опубликованием работ, начатых вместе с ним (70–46; 6 об.).
А поскольку М. К. сообщил о своем намерении написать статью-некролог, то Ю. Соколов присылает ему необходимые сведения о брате. «Посылаю Вам списки его трудов, – говорится в том же письме, – а также автобиограф<ический> очерк. Все это было составлено им до его смерти за два месяца. Ведь он – я потом, при свидании, расскажу подробно – свою смерть предчувствовал…» Письмо заканчивается фразой: «С. Ф. Ольд<енбург> и П. Н. Сак<улин> писали, что в Ленинграде будет большое засед<ание> памяти брата» (Там же). Действительно, подготовка к этому заседанию началась – при деятельном участии М. К. – уже в сентябре, а само заседание состоялось 20 ноября 1930 г. в актовом зале Географического общества. «Сердечное спасибо за то внимание, которое Вы уделяете вопросу об организации научно-общественных поминок моего брата, – благодарил Юрий Матвеевич. – Идее устройства соединенного заседания горячо сочувствую…» (70–46; 9).
Заседание удалось провести как «соединенное»; организаторами выступили Отделение этнографии Русского географического общества, Музей антропологии и этнографии, Институт по изучению народов СССР (оба учреждения – в составе Академии наук), этнографический отдел Русского музея, фольклорная секция Института речевой культуры и фольклорный кабинет Института истории искусств.
Доклад М. К. назывался «Б. М. Соколов как исследователь русского эпоса». На том же заседании выступали С. Ф. Ольденбург («Памяти Б. М. Соколова»), В. М. Жирмунский («Б. М. Соколов по личным воспоминаниям»), Н. М. Маторин («Б. М. Соколов как этнограф»), Н. П. Андреев («Б. М. Соколов как исследователь русской сказки») и Д. А. Золотарев («Б. М. Соколов как музейный работник»). Сохранилось извещение о предстоящем вечере (67–46; 2). В заседании участвовал и приехавший из Москвы Юрий Матвеевич[83].
Вскоре после этого заседания, 7 декабря 1930 г., Ю. М. Соколов сообщил М. К.:
Огромная просьба к Вам. Бельчиков[84] от имени редакции «Лит<ература> и маркс<изм>» просил указать, кто бы мог написать (½ – ¾ л<иста>) о Боре. Я указал сразу на Вас, он очень обрадовался и просил Вам написать об этом предложении. Пож<алуйста>, не откажитесь. Вам нетрудно это сделать – в основу положить свой доклад (полностью Вы его напечатаете в ленингр<адской> брошюре[85]) и дополнить об общест<венной> и организ<ационной> работе – все материалы у Вас имеются. Ведь ленингр<адское> засед<ание> Вам в этом отнош<ении> помогло (70–46; 12 об.).
М. К. без промедления откликнулся на предложение марксистского журнала и приготовил статью, содержание которой вызвало у редакции ряд возражений. 1 февраля 1931 г. Ю. М. Соколов писал:
Я вчера в ГАИСе повстречался с Н. Ф. Бельчиковым. Он мне говорил, что, будучи в Ленинграде, он познакомился с Вашей статьей. Помимо того, что Вы мне писали о желательности устранения из статьи элементов поминальной речи, Н<иколай> Ф<едорович> высказал мне свое впечатление, что, пожалуй, у Вас в статье слишком много говорится о Вс<еволоде> Миллере и недостаточно выделены моменты методологического своеобразия Б<ориса> М<атвеевича>. Я, помнится, сказал Вам в свое время нечто аналогичное. Но я – брат, мне судить трудно, я могу переоценивать, преувеличивать. Но все же, принимая во внимание и тот орган, где будет статья печататься, и всю нашу современную ситуацию на теоретическом и методологическом фронте, я бы тоже позволил себе попросить Вас несколько полнее обрисовать методологические позиции Бориса за последние годы, подробнее остановиться на его опытах социологического анализа, на его попытках марксистского освещения фольклористических вопросов. Пусть брату не удалось во всей полноте и строгости провести марксистские принципы, но нельзя же, объективно рассуждая, не признать, что из всех современных наших фольклористов с наибольшей полнотой и решительностью сдвиги в этом отношении были произведены им. Ну зачем мне больше писать обо всем этом – Вы значительно лучше, отчетливее и беспристрастнее можете все это выразить в своей статье. Мне бы очень хотелось, чтобы именно Ваша статья была бы наиболее четкой и ясной, т<ак> к<ак> она, вне сомнения, будет в течение долгого времени определяющей в оценке исследовательской деятельности Б<ориса> М<атвеевича>. Она будет определять тот этап, на который переходит наша фольклористика. Если Б<орису> М<атвеевичу> не удалось многого завершить, то пути для нашей общей работы достаточны четки и ясны. Углубление социологического анализа – очередная наша задача» (70–46; 14–14 об.).
Статья М. К., посвященная Б. М. Соколову, осталась неопубликованной