В том же письме М. К. дает оценку статье Сидельникова, состоящей «из сплошных передержек, искажений, а порой прямо и выдумок»:
В ней нет ни одного слова правды; даже более того, обращено против меня все, что введено в науку мной и стало ее прочным достоянием после моих работ: место в фольклористике Добролюбова и Чернышевского, новое понимание фольклоризма Белинского, мысль о связи истории науки о фольклоре с историей общественного движения, – все это впервые установлено мной. Статья имеет настолько клеветнический и лживый характер, что вызвала общественный протест. Московские фольклористы написали коллективное письмо по этому поводу в редакцию «Лит<ературной> газ<еты>», сообщив копию в ответственные и авторитетные организации. Я еще не знаю текста этого письма[19].
Такое коллективное письмо, обращенное к Г. Ф. Александрову, главному редактору газеты «Культура и жизнь», было действительно подготовлено; под ним стоят подписи восьми московских фольклористов: Н. К. Гудзия, П. Г. Богатырева, В. И. Чичерова, Э. В. Померанцевой, В. Ю. Крупянской, В. К. Соколовой, С. И. Минц, А. В. Позднеева[20]. В первой части письма речь идет об ошибочности «основных методологических и теоретических предпосылок» Сидельникова, который, выпячивая «новый фольклор», сводил, по мнению авторов, традиционный фольклор к творчеству «наиболее отсталых и реакционных слоев населения»; во второй части – о несостоятельности его нападок на Азадовского:
Научная недобросовестность В. Сидельникова проявляется и в критике научных работ проф<ессора> М. К. Азадовского, посвященных фольклоризму Пушкина. Не говоря о том, что В. Сидельников ссылается только на популярные статьи М. К. Азадовского (опубл<икованные> в 1934 г. в «Литературном Ленинграде» и в «Резце»), обходя молчанием книгу последнего «Литература и фольклор» (М. – Л., 1938), где те же вопросы даны в развернутом и углубленном плане, В. Сидельников считает возможным совершенно искажать основную идейную направленность высказываний проф<ессора> М. К. Азадовского о Пушкине.
Для М. К. Азадовского прежде всего характерно понимание пушкинского фольклоризма как выражения прогрессивных тенденций русского общества. М. К. Азадовский первый указал на связь взглядов Пушкина на фольклор и понимание им народности с прогрессивными взглядами декабристов и декабристских кругов. Отсюда не случаен интерес Пушкина к революционному и бунтарскому фольклору, который не покидает поэта, как это утверждает М. К. Азадовский, до конца его жизни. <…>
Перу М. К. Азадовского принадлежит, как известно, самая обстоятельная работа об Арине Родионовне. Используя рукописный материал, М. К. Азадовский дает портрет няни Пушкина как мастера слова и определяет ее значение в творческой биографии Пушкина. «Она была среди тех художников-мастеров слова, – пишет он, – у которых учился Пушкин. В сказках Арины Родионовны перед ним раскрывалось подлинное и великое мастерство народных поэтов-сказочников» («Литература и фольклор», стр. 292).
Совершенно непонятно, как с этим можно сочетать суждение В. Сидельникова, утверждающего: «Любовь Пушкина к русской народной сказке проф<ессор> Азадовский всецело приписывает влиянию сборников братьев Гримм и произведений американского писателя Вашингтона Ирвинга».
В статье Сидельникова путем выдернутых из контекста цитат концепция проф<ессора> М. К. Азадовского предстает перед читателем как в кривом зеркале. Однако несмотря на то, что работа М. К. Азадовского о пушкинских «Сказках» квалифицируется автором как «вредная теория», требующая всяческого порицания и осуждения, В. Сидельников не считает себя обязанным опровергнуть эту «вредную теорию» сколько-нибудь основательной аргументацией.
Вредность статьи В. Сидельникова усугубляется неряшливым цитированием. Искаженно использовано общеизвестное положение А. М. Горького о роли трудового народа как создателя общемировых ценностей. Произвольно сужая мысль Горького, В. Сидельников пишет: «Горький говорил, что русский народ – „первый по времени, красоте и гениальности творчества философ и поэт“»[21]. Но В. Сидельников идет и дальше. Статья М. К. Азадовского «Арина Родионовна и братья Гримм» (опубл<икованная> в «Литературном Ленинграде» 26 XI 1934) превращена в статью «Арина Родионовна или братья Гримм?», причем автор, не ограничиваясь переделкой и на или, еще добавляет от себя знак вопроса.
Приходится сожалеть, что редакция «Литературной газеты» была введена в заблуждение и опубликовала статью В. Сидельникова, изобилующую принципиальными и фактическими ошибками»[22].
Разумеется, это коллективное письмо не появилось ни в газете «Культура и жизнь», ни в «Литературной газете», ни в каком-либо другом печатном органе; к тому же неясно, было ли оно вообще отправлено.
В качестве постскриптума к этой истории, которую П. А. Дружинин характеризует как «начало травли» Азадовского[23], можно привести выдержку из письма литературоведа А. В. Храбровицкого к Л. В. (1979):
Спустя много лет я спросил Сидельникова, как у него поднялась рука на пакостную статью об Азадовском. Вот что он ответил: «Меня вызвали в партийный комитет Союза писателей и предложили выступить против Азадовского в печати, я не мог отказаться…» Черта эпохи, но и человека тоже, конечно (97–19; 3).
Поданный Фадеевым сигнал был услышан: повсеместно началась борьба с «веселовщиной». Яростней других обрушился на покойного академика и его «слепых апологетов» В. Я. Кирпотин. В сентябрьском номере московского журнала «Октябрь» появилась его статья под названием «Об отношении русской литературы и русской критики к капиталистическому Западу». Защищая русский реализм XIX в. («самый смелый, самый последовательный, самым идейный»), автор с гневом ополчился на тех, которые «камень по камню норовили растащить все здание русской литературы <…> отдавали наше наследие, необыкновенно оригинальное по своим задачам и формам, иностранцам»[24]. Что касается самого Веселовского, то основным его грехом Кирпотин объявил «безудержный компаративизм» в сочетании с «дурным историзмом»[25].
Слово «компаративизм» становится в тот период ругательным. К «буржуазным компаративистам» причисляют тех, кто позволял себе сравнивать в своих работах русских ученых, писателей или художников с деятелями западной культуры и выявлять какие-либо «влияния», «заимствования» и т. д. Неудивительно, что основной мишенью этой антизападнической кампании стал именно А. Н. Веселовский, изучавший вопросы культурного взаимодействия и признанный родоначальником сравнительно-исторической школы в русском литературоведении.
Одна за другой появляются в центральной печати статьи, нагнетающие антизападническую истерию. Круг имен расширяется. Так, анонимные авторы статьи «Нетерпимость к критике», продолжая кампанию против книги академика В. В. Виноградова «Русский язык» (М., 1947), упрекали автора за бесконечное количество иностранных слов и «заумных ученых терминов»[26].
О советских журналах, «раболепствующих перед заграницей», об ученых, оказавшихся «в плену буржуазной науки», говорилось настойчиво и во всеуслышанье. Л. А. Плоткин со страниц той же «Литературной газеты» громил труды И. М. Нусинова, Л. П. Гроссмана, Б. М. Эйхенбаума[27]. А в первом номере журнала «Октябрь» за 1948 г. вновь выступил В. Я. Кирпотин, чья передовая статья, носившая несколько вычурное название «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском, о его последователях и о самом главном», оказалась, пожалуй, наиболее весомым вкладом в «дискуссию». Издевательски, с разоблачительным пафосом автор цитировал высказывания Азадовского, Жирмунского, Шишмарева о близости Веселовского к русской революционно-демократической критике и влиянии на него передовых идей 1860‑х гг.[28]
С гневной статьей «Космополиты от литературоведения» выступил и московский критик А. К. Тарасенков (создатель уникальной коллекции русской поэзии ХХ в.), обличивший, среди других, Т. И. Сильман[29], в работе которой об Эдгаре По он увидел ни больше ни меньше как «апологию упадничества, тоски, той самой мировой скорби, о которой так резко говорит товарищ Сталин»[30].
Звучали, впрочем, и другие голоса. Подлинная словесная баталия развернулась на страницах 12‑го номера журнал «Октябрь», где, наряду с обличителями Веселовского, слово было предоставлено его защитникам. Так, В. Б. Шкловский нашел в себе смелость утверждать, что упреки, которые были сделаны Александру Веселовскому со стороны Фадеева, «явно основаны на недоразумении <…>. Многое в работе Веселовского можно отрицать, но от нее не надо отрекаться: она входит в наше наследство»[31].
Впрочем, и Шкловский был вынужден прибегать к оговоркам. Веселовский был «великим ученым и патриотом», но не обладал «методом», – написал он об авторе «Исторической поэтики». «Это слепой Самсон»[32].
Защитники Веселовского обнаружились и на ленинградском филфаке, где 17–19 декабря 1947 г. – вскоре после появления декабрьского номера «Октября» – состоялась масштабная дискуссия («Задачи советского литературоведения»), в ходе которой ученые еще имели возможность высказаться более или менее открыто. В. М. Жирмунский, например, говорил о демократических тенденциях в работах Веселовского, о том, что ученый вовлек в орбиту своих изучений бо