— Да и не только я относил! — воскликнул друг. — Тут многие этим занялись. Коллекционеры твои раритеты с руками отрывают.
Взревев, дядя Миша бросился к мусорным бачкам, но было поздно.
Дядя Миша и мат
Как всякий образованный человек, дядя Миша умудрялся повсюду вставлять бранное словцо.
Довлатов в свое время дал ему такую исчерпывающую характеристику: «Я спросил писателя Демиденко, какой фирмы его пишущая машинка. “Рейн (бранное слово), металл, на (бранное слово)”, — ответил тот».
Что такое дао
Однажды Демиденко разогнал даже видавших виды сотоварищей одним-единственным вопросом:
— Что такое дао?
Тем, кто не знал — а таковых было большинство, — дядя Миша старался дать в ухо.
Неудивительно, что ресторан начал пустеть на глазах. Запахло очередным скандалом.
Не помню, как я ему подвернулся, но на вопрос успел пробормотать, что знаю.
Удивительно, дальнейшей экзаменовки не последовало. Дядя Миша настолько удовлетворился ответом, что мгновенно успокоился, ласково меня обнял (думаю, так в припадке нежности может обнять йети) и таким вот образом ходил со мной в обнимку, показывая официанткам, бармену и даже поварам и приговаривая при этом:
— Он знает, что такое дао!
С тех пор китаист и разведчик относился ко мне как к сыну.
— А все потому, что Бояшов знает дао, — объяснял завистникам, — а вы, ослы, — нет!
Кутузов и Большой дом
Евгения Васильевича Кутузова также не лыком сшили.
Кагэбисты (о чем уже говорилось) были нашими соседями.
Если не приятелями.
Руководителю ЛИТО как-то пришло в голову, что он предал родину.
Несомненно, без водки не обошлось.
В темный осенний холодный вечер, почти в ночь, когда ресторан уже закрывали и особо засидевшихся посетителей выкидывали на улицу — иначе от них было попросту не отделаться, — выставленный за порог мэтр внезапно раскаялся и отправился к Большому дому.
Он стучал кулаками в парадную дверь и требовал собственного ареста — за малодушие и шпионаж в пользу Запада.
Его отговаривали сердобольные дежурные. Предлагали такси. Смеялись. Недоумевали. Пытались усовестить.
Он требовал карандаш и бумагу — для дачи показаний.
Дождь лил как из ведра.
Кончилось тем, что мэтра выбросили и оттуда.
И вся королевская рать
Кутузова мы любили.
Но не менее любили и Леонарда Емельянова, профессора Пушкинского дома, и Бориса Стругацкого, и Глеба Горышина, и хитрющего, умного поэта Вольта Суслова, и Анатолия Белинского, главреда тогдашнего «Лениздата», и вообще всех, кто тогда с нами — поэтами, лириками и фантастами — возился.
Нас тоже «было много на челне».
Теперь «иных уж нет, а те далече…».
Андрюша Измайлов, Володя Алексеев, Сережа Федоров, Леша Грякалов, Лена Грачева, Виталик Крижшталович, вечно бородатый Носов… — где вы сейчас, многие мои друзья-товарищи по писательскому застолью?
На третьем этаже Дома, в мавританской гостиной, обшитой дорогим потемневшим деревом, с роскошным столом и резными креслами (все потом сгорело, все растащили), занимались молодежью писдомовские консультанты — Володя Ивченко с Николаем Горячкиным.
Худой, длинный, экспрессивный Горячкин всегда встречал меня одним и тем же лозунгом:
— Пора вершить великие дела!
Я и пытался их вершить. Правда, не все получалось.
А как поживали в то время Отряскин и компания?
Да замечательно!
Продолжение хлопот
Следующим местом дислокации «Джунглей» стал ДК «Невский» — помпезный клуб на берегу Невы в заводском районе, за Лаврой. Развеселый Кирилов ушел в «Зоопарк». Его место согласился занять барабанщик из «Странных игр» Александр Кондрашкин, товарищ вдумчивый и серьезный. Говорил он мало, но стучал — дай бог каждому.
Игорек Тихомиров как-то, между прочим, на очередной репетиции заметил:
— У Цоя нет басиста. Меня попросили… немного подыграть.
К творчеству группы «Кино» все «джунглевцы» относились если не с пренебрежением, то, честно говоря, весьма снисходительно. С гималайских высот арт-рока Отряскин оглядывал равнину «трех аккордов», как и полагается небожителю, считая подобные чудачества обыкновенным баловством (он и «Секрет» никогда не жаловал). Ни песни, ни своеобразный шаманизм Цоя никого из нас не вдохновляли. Тихомиров, помню, однажды даже передразнил голос «начальника Камчатки», продребезжав на вдрызг расстроенном фортепьяно нечто вроде «Транквилизатора».
Мы со смеху тогда покатывались.
И вот теперь он стеснительно признается, что, пожалуй, немного поможет ребятам.
Отряскин великодушно разрешил эту самодеятельность, поставив условием, что помощь никак не должна отразиться на боеспособности «Джунглей».
К счастью, так и случилось.
Через несколько лет успех «Кино» стал просто ошеломляющим. Однако Тихомиров всегда был нам верен. Впоследствии, всякий раз отпуская Игоря с «Кино» на гастроли, Андрей добродушно бурчал:
— Опять поехал петь про «пачку сигарет»!
Репетиции в «Невском» шли полным ходом. К тому времени крепко встали на ноги «секретчики». У них появились импресарио и представительский автомобиль. Они ездили по всему городу и ясно кого из себя изображали. К нам они заскакивали уже как мэтры. Фома весь лучился счастьем. Но нашего лидера «попсовое творчество» по-прежнему мало трогало. В один прекрасный день, после того как я помог вытащить ребятам аппаратуру на сцену, Отряскин сказал:
— Поедешь к метро, встретишь саксофониста Орлова!
Орлов
Как только новый участник группы в своем длинном плаще и с бородкой в стиле кардинала Ришелье показался на эскалаторе — этакая смесь стиляги с панком, — даже я, слепец, понял: это наш клиент. Но невольно отшатнулся.
Сразу по прибытии москвич Юра потребовал для себя клетку на время выступлений — чтоб не причинить увечий ни зрителям, ни музыкантам. Он выглядел настоящим берсерком. Внешность не обманула — стоило Орлову только схватить инструмент, началось истинное камлание.
Сам он однажды признался:
— От меня на улице собственные родители шарахаются. Отец вот так же: встретил в метро — и в сторону!
Юра был заражен особым московским эпатажем — разгульным, бесшабашным, шокирующим всё и вся. Сразу чувствовалась Первопрестольная.
В «Джунглях» он пришелся ко двору.
Позднее наш саксофонист здорово прогремел в обеих столицах, создав собственное авангардное детище — «Николай Коперник».
А богемная жизнь продолжалась. Один раз нас занесло к знаменитому на весь тогдашний рок-музыкальный Питер подвижнику — Коле Васин у.
Битломан всех времен и народов
Помню, Коля встречал гостей на пороге своей ржевской квартирки в балахоне, бородатый и умиротворенный, как и полагается святому. Он сильно смахивал на Демиса Руссоса.
Комната впечатляла: все было в «битлах» — стены, полки и, кажется, даже потолки.
Хозяин потчевал водочкой и собственного соления грибками под одобрительные взоры сотен рисованных и плакатных Леннонов, Маккартни, Харрисонов и Старров.
Звучала «Имеджин». Коля Васин был сама любезность. Мурашов меня заранее предупредил: ни слова критики в адрес их величеств. Однажды сам он в присутствии гуру ляпнул глупость про то, что «Ринго — барабанщик так себе. Играет, конечно, хорошо, но…».
Над ним тут же нависла тень хозяина, и Леха невольно втянул голову в плечи. Правда, Коля оказался на высоте, кротко заметив:
— Не нам судить гениев!
Майк
Когда мы угощались грибами, за столом сидел и Майк Науменко — человек, заставивший рок-н-ролл запеть по-русски. Он был удивительно доброжелателен, очень грустен и так здорово разбирался в ритм-энд-блюзе, что я рот раскрыл. Основатель «Зоопарка» сыпал именами американских исполнителей и названиями групп. В его песнях присутствовал столь милый моему сердцу старый добрый свинг. А песни были замечательными — чего стоит только «Прощай, детка»! Несмотря на показную грубоватость и даже маргинальность текстов, в Майке чувствовалась доброта художника — особое для творчества качество.
Много лет спустя, когда он умер, забытый, несчастный, я позвонил Мурашову и признался, что нахожусь в трансе.
— Я тоже! — грустно ответил Леха. — Места себе не нахожу. Ставлю вот один за другим диски.
Позднее выяснилось, мой друг имел в виду почившего, кажется, почти одновременно Фредди Меркьюри.
Признаюсь — Майка мне было жальче.
Отряскина посещает идея фикс
В середине восьмидесятых Отряскина неожиданно посетила идея фикс: ему страшно захотелось обладать последним писком гитарной моды — двухгрифовой гитарой. Не знаю, что на него нашло, но справки были наведены: в Риге специализировался на выпуске подобной продукции некий мастер Жора.
Дело оставалось за малым — съездить и договориться.
И мы поехали.
Ирена, Рига и кремовый торт
Протекцию составила очередная Андрюхина знакомая по имени Ирена.
Она вовсю тусовалась с хиппи (необъятная рубаха, штаны, сумка с бисером — из-за всего вышеперечисленного ее настоящий возраст мною так и не был определен).
Путешествие началось с того, что я забыл дома паспорт — дурной знак, если считать, что по Прибалтике каталась туда-сюда волна борьбы со всяческими бродягами. Хиппи почему-то любили посещать Латвию и Эстонию: они там даже лагеря разбивали. Простые прибалты в пику империи смотрели на эти милые безобразия сквозь пальцы и, таким образом, оказались наиболее продвинутыми в деле «борьбы с Советами», которые изо всех последних своих силенок старались «не пущать». Однако тамошняя милиция была не столь лояльна: копы устраивали настоящие облавы в таллинских и рижских кварталах. Участь не имеющих документов оказывалась весьма печальной. Приходилось полагаться на судьбу.
В поезде паспортов тогда не требовали — это и спасало.
На свой страх и риск я поехал без документов. Наконец в окнах поезда показались дома и шпили старой доброй Риги. Стоя ла приба лтийская осень. Пахло морем и дубовыми листьями. Ирена отвезла нас с Отряскиным к себе. Она занимала комнату в старинном доме чуть ли не напротив местной статуи Свободы. В прибежище царил полный аскетизм. Из мебели — лишь матрац на полу. Зато нашлись проигрыватель с пластинками (наряду с синглами «роллингов» присутствовал Бах) и камин, который, чуть не околев от прибалтийской сырости, мы тем же вечером растопили.