, предрасположенностью к определенному выбору, повторяющимся склонностям и определенным последствиям. Второе измерение связано с нашей склонностью переоценивать себя, присваивать себе силы, которыми мы в действительности не обладаем. Нам кажется, что мы стоим во главе, что мы достаточно знаем, чтобы сделать правильный выбор, что мы можем предвидеть последствия и в значительной мере управлять своей жизнью. Эту самонадеянность, это высокомерие они определяли как гибрис, или гордыня, в психологии мы называем это инфляцией. По правде говоря, мы никогда не обладаем исчерпывающими знаниями и всегда попадаем в паутину последствий, вытекающих из нашего выбора, сколь благими бы ни были наши первоначальные намерения. В-третьих, древние люди признавали, что все мы делаем выбор, отталкиваясь от ошибочной точки зрения, от искажений, созданных вокруг нас культурой, семьей и капризами нашей собственной судьбы. Как отмечал Кант, если вы наденете синие очки, то все вокруг вы увидите в синем цвете. Это преломление ви́дения, это смещение в выборе они называли гамартией, что можно перевести как «трагический изъян» или «искажающая линза». Иными словами, мы никогда не сможем увидеть ясную картину через темное стекло, мы будем выбирать лишь то, что наши лучепреломляющие линзы позволят нам увидеть.
Нет ничего противоестественного в том, что в результате мы остаемся один на один с миром последствий, порожденных нашим выбором, поскольку мы мало знали о сложности тех сил, которые оказывали свое воздействие на наше сознание в тот момент, и были не в состоянии предвидеть возможный исход наших действий. Наши предки понимали, что все мы живем трагической жизнью вовсе не потому, что жизнь темна и ею руководит рок, а потому, что мы вынуждены делать свой выбор в мире условностей, где наши способности к разграничению и свободе выбора куда более ограничены, чем мы себе представляем.
Запутавшись в этой паутине последствий, трагический герой достигает утешения через страдания, приходит к осознанию и возвращается к правильным отношениям с богами. В конце, смиренный, он оказывается в лучшем положении, ближе к богам и к их таинственной воле, чем в самом начале своего бессознательного, высокомерного путешествия и воображаемой независимости.
Большинству из нас в общих чертах знакома история Эдипа, который женился на собственной матери. История фиванского царя и его семьи была представлена в трех пьесах: «Царь Эдип», «Семеро против Фив» и «Антигона». Сейчас нас интересует последняя. Действие в этой пьесе происходит после свержения с трона Эдипа, когда государство охватывает гражданская война, сталкивающая родных братьев в кровавой борьбе. Сыновья Эдипа, Этеокл и Полиник, погибают в братоубийственной войне. Правящий царь Креонт объявляет, что первый брат будет похоронен с почестями, а второй, за его предательство, будет оставлен на растерзание птицам и псам. Оставшиеся в живых сестры враждующих братьев, Антигона и Исмена, страдают от собственной преданности своим братьям. Однако Антигона бросает вызов диктату Креонта. Следуя традиционным родовым законам, она выполняет религиозный обряд погребения и хоронит Полиника. Исмена также предана памяти своего умершего брата, но она более уступчива, более запугана и боится пойти против воли Креонта. Сама она говорит:
Не нам с мужами враждовать, сестра.
Им власть дана, мы – в подданстве; хотя бы
И горшим словом оскорбил нас вождь —
Смириться надо[25].
Однако Антигона осознает последствия своего выбора:
Пусть потерплю обещанный удар —
Но я не отрекусь от славной смерти.
Когда нам приходится расплачиваться собственной жизнью за свои ценности, можем ли мы быть настолько уверены, что будем придерживаться их любой ценой, как это делала Антигона? Что бы выбрали мы? И почему?
Каждая из этих фигур остается на своей непримиримой позиции, как и все мы, когда внутри нас пробуждается комплекс – то есть некий сгусток нашей собственной заряженной энергии. Благодаря открытиям глубинной психологии мы знаем, что редко действуем по-настоящему осознанно, вместо этого мы часто находимся под влиянием исторических сил, которые укоренились в нас, или реагируем на давление окружающей среды, о котором даже не подозреваем. Из исследований мозга, сделанных в 80-е годы XX века, мы знаем, что обычно делаем выбор бессознательно, рефлексивно, еще до того, как наше эго осознает необходимость данного выбора.
Эта дилемма выбора является нашим вторым вопросом для обсуждения. Что диктует наш выбор? Бо́льшую часть времени мы реагируем на требования жизни привычными, обусловленными способами. Мы понимаем, что паттерны нашего поведения накапливаются, и даже не вспоминаем о том, что каждый из них является результатом определенного выбора, сделанного нами – единственным главным героем этой продолжительной драмы под названием жизнь. Наши паттерны избегания, наша склонность подчиняться, наши комплексы власти – все это происходит из наших комплексов, действующих сознательно или бессознательно внутри нас.
Более того, всякий раз, когда нам приходится делать трудный выбор, мы невольно натыкаемся на скрытую проблему «авторитета». Кто диктует нам наш выбор? Чужая модель жизни или наша собственная решимость? Какая часть нас сделала этот выбор – истинно сознательная (если предположить, что мы вообще когда-либо можем быть полностью сознательны) или один из тех сгустков энергии, который нам так хорошо знаком, но в то же время так независим от нас?
Когда дело доходит до внешних проявлений нашего поведения, почти все мы бо́льшую часть времени идем на поводу у подсказок, увещеваний, инструкций или угроз, получаемых со стороны нашей семьи. Или мы следуем образовательным или религиозным директивам и служим общественному договору, в котором мы рождены, даже если все это нарушает намерение и целостность нашей собственной души. Как сказал Юнг, все неврозы представляют собой «конфликт долга» или столкновение конфликтующих авторитетов внутри нас. Вспомните Сократа. Когда он был несправедливо, но при этом законно осужден государством на смерть, он подчинился власти, как должен был, по его мнению, сделать преданный гражданин, и добровольно выпил яд.
Так Антигона сталкивается с ужаснейшим поворотом судьбы и вынуждена сделать выбор, который меняет всю ее жизнь и угрожает ей самой. Она страдает, оказавшись перед выбором между преданностью государству, культурной норме, внешнему авторитету и верностью собственным внутренним императивам. Точно так же, когда ее гражданский долг и религиозные убеждения сталкиваются, она становится невольной жертвой этого столкновения.
Гражданский долг обязывает Антигону повиноваться Креонту и отказаться от погребения тела мятежного брата. Но она утверждает, что, помимо сестринской верности, у нее есть еще и более высокий долг – провести обряд, соответствующий всем требованиям богов. Какой же это скользкий путь! Любой психопат, совершающий акт насилия, любой фанатик, навязывающий себя другим, любой человек, оказавшийся во власти мощного комплекса, приносящего вред ему самому или другим людям, является примером недифференцированного порыва или импульса, за которым всегда стоит стремление к рациональному оправданию. Только когда человек страдает от этих дилемм, только когда он готов остаться один на один с последствиями своего выбора, он может претендовать на «правильность» своего суждения.
Как сказал Юнг, переживание борьбы двух противоположностей до тех пор, пока не появится «третья», – это единственный способ пробиться к правильному для нас выбору. «Третье» – это именно то, что данный выбор означает для психологического и духовного развития человека, особенно когда он оказывается между двумя величайшими противоположностями в своей жизни. А готовность принять последствия своего выбора всегда является отличительной чертой зрелого решения.
Итак, если мы считаем Антигону олицетворением совести, то что же остается Креонту? Антигона – героическая фигура, Креонт – трагическая. Он вовсе не плохой человек. Ему вверено управлять государственным кораблем и служить его хранителем. Защищая целостность государства, он провозглашает:
Отчизна – вот та крепкая ладья, что нас спасает…
Такой закон наш город вознесет.
Но, когда поступок Антигоны ставит под сомнение его авторитет закона и порядка, Креонт приходит в ярость и приказывает казнить сестру. Его жесткость, высокомерная самонадеянность и абсолютизм приводят к гибели его взглядов. Он запугивает несогласных, желая видеть в них отражение своей собственной воли. Можно даже представить, как он провозглашает себя самым популярным человеком в Фивах, с самой большой общественной поддержкой и самой большой толпой фанатов. Тем не менее в конце драмы Креонт достигает смирения, которое приходит вместе с осмыслением. Антигона остается непреклонной, в то время как Креонт достигает понимания через то, что Эсхил называл «ужасной благодатью Бога».
Весьма показательно присутствие в пьесе такого персонажа, как Тиресий, слепого старика-провидца, который всегда говорит правду, но которого, как и Кассандру из других греческих легенд, редко кто слушает. Тиресий говорит, что нет причин не прислушиваться к голосу разума. Но разве кто-нибудь из нас прислушивается к нему, находясь в затруднительном положении, в состоянии, когда нас охватывает лихорадка момента? Когда Тиресий негласно поддерживает позицию Антигоны, говоря, что это воля богов, чтобы мертвых хоронили с уважением, Креонт обвиняет его в «искажении фактов», в субъективности и отвергает отрезвляющий совет провидца. Это было трагической ошибкой Креонта, – ошибкой, отвергающей то, что Кьеркегор называл «теологическим упразднением этического», ставящим приверженность трансцендентному превыше гражданского долга. Тиресия отсылают прочь, его благоразумный совет остается повисшим в воздухе. В ответ на ярость Креонта провидец говорит: