Быть или не быть, вот в чем вопрос.
(То есть окунуться в страшную суматоху этого мира или найти способ уклониться от его тягостных требований к нам?)
Что благородней: духом – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
(То есть закрыть глаза, отвернуться и поплыть по течению.)
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть —
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, – как такой развязки не жаждать?
(То есть погрузиться в детские сны, заглушить боль, чтобы не чувствовать ее. Но что, если и тогда нас не оставят в покое?)
Умереть, уснуть. – Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне,
Когда мы сбросим этот бренный шум, —
(Ах, мечта современной Америки: все хорошо, все в порядке, и нам всего лишь приснился дурной сон. Если бы только мы могли сбежать в страну фантазий, окунуться в блаженство грядущих дней, снова сделать Америку великой, но…)
Когда бы страх чего-то после смерти —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, – волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
(Зло, которое вы знаете, лучше, чем зло, которого вы не знаете.)
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным…
С высоты четырех столетий можно сказать, что это было совершенным описанием комплекса – части нас самих, отделенной от эго, действующей автономно, но при этом обладающей достаточной силой, чтобы запереть нас внутри. У каждого из нас есть свой первобытный страх, архаический ужас, позабытое, но все еще живое воспоминание о сильном и травмирующем событии, которое заставляет нас застревать на месте, ложится мертвым грузом на наши плечи, порождает архаичные паттерны «борьбы или бегства», которое мы оплакиваем, но никогда не отпускаем от себя. «Налет мысли бледной» – это способ Шекспира описать эфирное, но осязаемое присутствие энергии, которая не позволяет нам действовать, замораживает нас в прошлом и оставляет нас в зыбучих песках пустыни привычного состояния.
Многие молодые люди, если не большинство, барахтаются в тревожном состоянии поздней юности или ранней зрелости, когда мозг все еще связывает свои полушария вместе, а эго купается в океане гормональных всплесков и импульсивного поведения. Родители не знают, что делать, часто думая, что их взбалмошные дети просто сходят с ума, забывают проявлять благодарность за все, что имеют, и доставляют лишь заботы и хлопоты. Если кто-то из нас может оглянуться в те бурные годы без сожаления, смущения или огорчения, то он или она прожили крайне пресную молодость или, возможно, находились все это время под кайфом и просто не в состоянии что-либо вспомнить. Огромное чудо, что кто-то из нас умудряется добиться столь многого в жизни, ведь большинство пребывает на эту землю по воле слепого случая или непостижимой милости богов.
Не существует единого Гамлета, нет ни одного окончательного прочтения его. Он стал своеобразным тестом Роршаха: каждая эпоха видела в нем что-то свое, возможно, проецируя на него свои собственные потребности, свои тени, свои слепые пятна. Естественно, я не могу избежать соблазна, чтобы не предложить свое ви́дение. Если на меня влияет моя повседневная работа психоаналитика, что ж, так тому и быть.
Я вижу Гамлета в каждом из нас. Кто из нас время от времени или даже каждый день не оказывался во власти некоего комплекса, в котором мы следуем за сценарием, указаниями, требованиями нашей личной и культурной истории? Кто из нас не топтался на месте, не шел на компромисс, не откладывал на потом, не искал оправданий, не обвинял другого, не отвлекался от решения насущной проблемы? Кто из нас не осознавал, что самое плохое в нашей жизни исходит от нас самих? Кто из нас в повседневных жизненных столкновениях вооружен непоколебимой самооценкой, готовностью принять вызов и пройти через то, что обрушивает на нас жизнь? Кто из нас не знал сопротивления, внутренней борьбы, вихря противоречивых мотивов и планов? Кто из нас не отворачивался от того, что глубины нашей души призывали нас сделать?
Кто из нас не отворачивался от того, что глубины нашей души призывали нас сделать?
Поступки Гамлета, его понимание собственной ответственности, его зависимость не столько от внешних обстоятельств, какими бы множественными и могущественными они ни были, сколько от самого себя и своей личности – все это делает его нашим современником. Если Гамлет испортит себе жизнь, то и мы испортим свою. Если он встанет с колен и попытается начать все с начала, то и мы способны на такое. Не будет большим преувеличением сказать, что Гамлет – наш кровный брат.
Положение Гамлета очень похоже на наше. Мы никогда не будем полностью знать реальной истории, никогда не достигнем кристальной ясности относительно того, что происходит вокруг и внутри нас, но мы будем по-прежнему призваны действовать так, будто мы все знаем и понимаем. И если мы потерпим поражение, то просто вступим в знакомые ряды человеческого клуба. Гамлет просит нас лишь о том, чтобы мы не забывали его. Так давайте будем хранить его в наших сердцах, слушать его историю и в то же время вспоминать о наших собственных незаконченных делах.
Пруфрок: никем не услышанная песнь и человек, застрявший навек
Разве я посмею
Потревожить мирозданье?
Каждая минута – время
Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья[26].
«Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока» была написана между 1909 и 1911 годами и опубликована в 1915 году Томасом Стернзом Элиотом. Было напечатано всего пятьсот экземпляров книги и потребовалось семь лет, чтобы распродать первое издание. Сегодня она считается одним из важнейших произведений XX века – поэмой оригинального стиля и великолепным психологическим портретом человека, застрявшего между мирами. Поэма передает ужасное состояние противоборства между желанием и запретом, разжигаемое знаниями, которые должны освободить, но только терзают, песней, которую должен услышать, но никогда не услышит мир. «Песнь о любви» является скорее поэмой о поражении любви, о сожалении, о состоянии замирания и увязания в преисподней. Пруфрок просто пытается пробиться сквозь это, как и все мы, или по крайней мере часть нас. Он дрейфует в этом мире, огромном и более могущественном, чем он когда-либо мог представить. Он постоянно сравнивает себя с другими, осознав, как это делает каждый ребенок, насколько он зависим от одобрения других. Он не очень-то любит себя, как и большинство из нас. Он много знает, но его знания не приносят ему освобождения.
Поэма начинается с эпиграфа из «Ада» Данте. Это исповедь, произносимая вполголоса читателю, человеку, который находится в сконструированном им самим аду вечных последствий.
Само имя Дж. Альфред Пруфрок передает двойственность персонажа. Дж. Альфред – смелое заявление и, возможно, даже претенциозное преувеличение, так как с древнегерманского означает «осмотрительный советчик». А фамилия скрывает в себе нечто изнеженное и одновременно сдержанное, сложившееся из двух английский слов prude («недотрога») и frock («сюртук»). На протяжении всей поэмы возникают образы, отражающие его промежуточное состояние: прогулка словно «под эфиром» сквозь сумеречный туман на чаепитие, повторяющееся возникновение важного «вопроса», который так и не был задан, сравнение самого себя с героическими фигурами (Микеланджело, Иоанн Креститель, Лазарь, Гамлет), желание поговорить с женщиной и страх, что она его отвергнет как что-то незначительное и даже смешное. Каждую минуту своей жизни Пруфрок оказывается запертым между желанием, стремлением и ограниченностью, страхом и стыдом.
Он хочет сделать шаг в свою жизнь, но в то же время постоянно находит «время мнить и сомневаться и время боязливо примеряться». Говоря о своих героических свершениях, он отмечает: «Я вымерил кофейной ложкой жизнь». Он подозревает, что жизнь – это непосильная для него задача, поэтому приходит к выводу, что бессознательное, практически вегетативное существование будет лучше этого постоянного самобичевания:
О, быть бы мне во тьме немого океана
Парой кривых клешней, скребущихся о дно!
Он настолько внутренне опустошен, что полагает, что даже для Смерти он станет сплошным разочарованием:
И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто, хихикнул.
Короче говоря, я не решился.
В огромной психодраме жизни он хотел бы пережить хотя бы героическую борьбу Гамлета, но лучшая роль, которую он сам себе отвел, – это роль Полония, смешного старика, преисполненного клише и напыщенности.
Пруфрок никогда не стремится выйти на первый план, никогда не проявляет героизма, чтобы начать жить своей собственной жизнью и последовать за своими желаниями. Вместо этого он чувствует себя букашкой, тонущим существом, объектом насмешек. Запертый в своем теле, еще больше запертый в своих страхах и «историях» о самом себе, он никогда не обращается к тому природному стержню, что скрыт внутри и может провести нас через самые сложные времена.
Ученые умы обнаружили, что многое в «Пруфроке» и «Бесплодной земле» отражает психологическую борьбу самого Элиота, но созданные им образы очень близки и нам, потому что они перекликаются с нашей склонностью к самоуничижению, нашим постоянным оглядыванием через плечо в поисках чужого мнения, нашими проклятиями в адрес собственной медлительной воли, не позволяющей нам сделать нашу жизнь такой, какой мы действительно хотим. В эпоху, которая разрушила героическое ви́дение жизни и даже подменила собой траги