Корабль «Бигль» уходит в экспедицию. На борту корабля Фицрой — капитан, Дарвин — натуралист. (Фотография Морского музея)
Магелланов пингвин.
Патагонский пересмешник
Один пересмешник (Mimus orpheus), называемый местными жителями каландрией, замечателен тем, что поет много лучше всех прочих здешних птиц; в самом деле, это почти единственная птица Южной Америки, которая, по моим наблюдениям, садится с намерением петь. Пение ее можно сравнить с пением нашей камышевки, но оно гораздо громче, — несколько резких нот, несколько очень высоких, и все это сочетается с приятным щебетанием. Поет она только весной. В остальное время года крик ее резок и далеко не мелодичен. Близ Мальдонадо эти птички были доверчивы и смелы; они постоянно летали во множестве вокруг сельских домов, чтобы поклевать мяса, которое развешивают для просушки на шестах или по стенам; если к пиршеству присоединялась какая-нибудь другая маленькая птичка, каландрии вскоре отгоняли ее прочь. На обширных необитаемых равнинах Патагонии водится другой близкий вид Orpheus patagonica d’Orbigny, который часто попадается в долинах, поросших колючим кустарником; эта птица пугливее, и голос ее звучит чуть-чуть иначе. Мне представляется любопытным следующее обстоятельство, свидетельствующее о некотором различии в повадках этих птиц; когда я впервые увидел этот второй вид, то исходя из одного только различия в повадках решил, что это не тот вид, который водится в Мальдонадо. Впоследствии я раздобыл экземпляр из Патагонии и сравнил оба вида, правда довольно поверхностно; они показались мне настолько сходными, что я изменил свое мнение; но в настоящее время м-р Гульд [59] считает, что это, безусловно, различные виды, — вывод, согласующийся с незначительным различием в повадках, о чем Гульд, однако, не был осведомлен.
Теперь я расскажу о нравах некоторых наиболее интересных птиц, встречающихся на безлюдных равнинах северной Патагонии, и прежде всего самой большой из них — южноамериканского страуса. В общих чертах образ жизни страуса всем известен. Они едят растительную пищу — коренья, траву; но в Баия-Бланке я не раз видел, как три-четыре страуса спускались во время отлива к обширным илистым отмелям, в то время высыхавшим, для того, чтобы, как говорят гаучосы, поесть рыбешки. Хотя страус по нраву своему птица пугливая, осторожная и любящая уединение и хотя он быстро бегает, индейцы и гаучосы, вооруженные боласами, ловят его без особого труда. Если несколько всадников обступает его полукругом, Он теряется и не знает, куда бежать. Большей частью страусы предпочитают бежать против ветра, но, трогаясь с места, распускают крылья и пускаются, точно корабль, «на всех парусах». Раз в ясный жаркий день я видел, как несколько страусов зашло в заросли высокого тростника и село там, притаившись; они сидели так, пока я не подошел совсем близко. Не всем известно, что страусы охотно идут в воду. М-р Кинг [60] сообщает мне, что в заливе Сан-Блас и в бухте Вальдес в Патагонии он видел, как эти птицы несколько раз переплывали с одного острова на другой. Они бросались в воду как в том случае, когда их загоняли к берегу, так и сами по себе, когда их никто не пугал; в воде они покрывали расстояние около 200 ярдов. При плавании их тело очень мало высовывается из воды, а шею они вытягивают несколько вперед: в общем продвигаются они медленно. Дважды видел я, как несколько страусов переплывали реку Санта-Крус в том месте, где ширина ее около 400 ярдов, а течение быстрое. Капитан Стёрт [61], плывя вниз по реке Мёррембиджи в Австралии, видел там двух плававших эму.
Местные жители даже издали легко отличают самца страуса от самки. Самец крупнее и темнее цветом, и голова у него больше. Страус, и я думаю, что именно самец, издает своеобразный низкий свистящий звук; когда я впервые услышал его, стоя среди песчаных бугров, то подумал, что это кричит какой-то дикий зверь. Потому что нельзя было понять, с какого направления и расстояния доносится этот звук. Во время нашего пребывания в Баия-Бланке в сентябре и октябре в окрестностях повсюду находили огромные количества страусовых яиц. Они бывают разбросаны поодиночке и в этом случае никогда не высиживаются (испанцы их называют уачо); или же они собраны кучкой в неглубокой впадинке, которая служит гнездом. Из тех четырех гнезд, которые я видел, в трех было по 22 яйца, а в четвертом 27. За день охоты верхом я нашел 64 яйца; из них 44 лежали в двух гнездах, а остальные 20 были разбросанные по равнине уачо.
Гаучосы единодушно утверждают, и нет причины в том сомневаться, что самец один высиживает яйца и затем некоторое время водит молодых. Самец лежит в гнезде, тесно прижавшись к земле, и раз я сам чуть не наехал на одного. Уверяют, что в такие периоды они бывают свирепы и даже опасны; известны случаи, когда они нападают на человека, сидящего верхом на лошади, стараясь ударить его ногой и прыгнуть на него. Человек, рассказывавший об этом, показал мне старика, которого, как он сам видел, поверг в ужас гнавшийся за ним страус. В книге Бёрчелла о путешествиях по Южной Африке я обратил внимание на следующее замечание: «Когда у убитого самца страуса перья оказались грязными, готтентоты сказали, что это была птица, высиживавшая яйца». Мне известно, что самец эму в зоологических садах берет гнездо на свое попечение; следовательно, эта особенность является общей для всего семейства.
Гаучосы единодушно утверждают, что в одно гнездо кладут яйца несколько самок. Меня решительно заверяли, что видели, как в середине дня четыре или пять самок подходили одна за другой к одному и тому же гнезду. Могу добавить еще, что и в Африке полагают, будто в одно гнездо кладут яйца две или больше самок. Хотя такая привычка на первый взгляд кажется очень странной, я думаю, что можно просто объяснить ее причину. Число яиц в гнезде колеблется от 20 до 40 и даже до 50, а согласно Азара [62] иногда до 70–80. Исходя из того, что количество яиц, находимых в одном районе, так необычайно велико по сравнению с числом взрослых птиц, а также судя по состоянию яичника у самок, вероятнее всего предположить, что самка за сезон может откладывать большое количество яиц, но для этого требуется очень длительное время. Азара отмечает, что одна прирученная самка снесла 17 яиц с промежутками в три дня между отдельными кладками. Если бы самке пришлось самой высиживать яйца, то, прежде чем было бы снесено последнее, первое, наверно, успело бы уже испортиться; но если бы каждая самка откладывала несколько яиц через последовательные промежутки времени в разные гнезда и несколько самок, как то и показала действительность, объединялись бы, то в одном гнезде собирались бы яйца примерно одинакового возраста. Если число яиц в одном из таких гнезд в среднем, как я полагаю, не больше числа яиц, откладываемых одной самкой за сезон, тогда гнезд должно быть столько же, сколько и самок, и каждому самцу достается равная доля труда по высиживанию, как раз в тот период, когда самки, вероятно, высиживать не могут, так как продолжают нестись. Я упоминал выше о большом количестве уачо — брошенных яиц; так, за день охоты я нашел таких 20 штук. Кажется странным, что так много яиц пропадает впустую. Не происходит ли это из-за трудности соединения вместе нескольких самок и подыскания самца, готового принять на себя обязанность высиживания? Очевидно, что для начала должно существовать в какой-то степени объединение хотя бы между двумя самками, иначе яйца останутся разбросанными по просторам равнин на расстояниях слишком больших для того, чтобы самец имел возможность собрать их в одно гнездо; некоторые авторы полагают, что вразброс яйца кладутся для того, чтобы ими питались молодые птицы. Но едва ли так обстоит дело в Америке, потому что уачо часто находят испорченными и протухшими, но почти всегда целыми.
За время моего пребывания в Рио-Негро в северной Патагонии я неоднократно слышал от гаучосов рассказы об очень редкой птице, которую они называли авеструс петисе. По их описаниям, она меньше обыкновенного страуса (который водится там в изобилии), но с виду очень похожа на него. Они говорят, что эта птица темного цвета, в крапинку, и ноги у нее короче и покрыты перьями ниже, чем у обыкновенного страуса. Ловить ее бо-ласами легче, чем другие виды. Те немногие местные жители, которые видели обеих птиц, утверждают, что они могли бы отличить издали одну от другой. Яйца этого меньшего вида попадались, кажется, чаше, чем сами птицы; те, кто их видел, с удивлением отмечали, что они лишь чуть-чуть меньше яиц обыкновенного американского страуса, но несколько иной формы и бледно-голубого цвета. Вид этот крайне редко встречается на равнинах по берегам Рио-Негро; но одним-полутора градусами южнее их уже довольно много. В бухте Желания в Патагонии (48° широты) м-р Мартенс застрелил страуса; я взглянул на него и, самым непостижимым образом позабыв в тот момент все, что знал о петисе, решил, что это просто молодая птица обычного вида. Мы изжарили и съели ее, прежде чем я опомнился. К счастью, голова, шея, ноги, крылья, много крупных перьев и значительная часть кожи уцелели, и из этих остатков я почти полностью восстановил экземпляр, выставленный ныне в музее Зоологического общества. Описывая этот новый вид, м-р Гульд оказал мне честь, назвав его моим именем.
В Магеллановом проливе мы встретили среди патагонских индейцев одного полуиндейца, который жил несколько лет со здешним племенем, но родился в северных областях. Я спросил его, слыхал ли он когда-нибудь об авеструс петисе. Тот отвечал: «Да ведь здесь, на юге, других и не бывает». Он сообщил мне, что число яиц в гнезде петисе значительно меньше, чем у другого вида, а именно в среднем не больше пятнадцати, но утверждал, что их кладет не одна самка. На реке Санта-Крус мы видели несколько этих птиц. Они чрезвычайно осторожны; мне кажется, они видят приближающегося человека на таком большом расстоянии, с которого тот сам еше не может их разглядеть. Поднимаясь вверх по реке, мы видели мало этих птиц, зато когда быстро и без шума стали спускаться вниз по течению, то наблюдали их в большом количестве парами и по четыре — по пять. Мы обратили внимание, что эта птица, трогаясь с места полным ходом, не распускала крыльев подобно северному виду. В заключение замечу, что Struthio Rhea [63] обитает в провинциях Ла-Платы до местности несколько южнее Рио-Негро — до 41° широты, Struthio Darwinii живет в южной Патагонии, а часть страны по Рио-Негро остается нейтральной территорией. Г-н А. д'Орбиньи [64], находясь на Рио-Негро, прилагал все усилия к тому, чтобы раздобыть эту птицу, но это ему не удалось. Добрицгоффер [65] уже давно знал о существовании двух видов страусов; он говорит: «Надо вам сказать еще, что они в разных местах страны различаются ростом и повадками; ибо те, что водятся на равнинах Буэнос-Айреса и Тукумана, больше, и перья у них черные, белые и серые; те же, что близ Магелланова пролива, меньше и красивее, — их белые перья черны на концах, а черные перья подобным же образом оканчиваются белым».
Броненосцы
Я уже упомянул почти обо всех млекопитающих, какие водятся в этой местности. Из броненосцев встречаются три вида, а именно Dasypus minulus. или пичи, D. villosvs, или лелудо, и, наконец, апар. Первый вид распространен на десять градусов дальше к югу, чем все другие; четвертый вид, мулита, не заходит на юг до Баия-Бланки.
Броненосец.
Повадки у всех четырех видов примерно одинаковы; правда, пелудо — ночное животное, между тем как остальные бродят по открытым равнинам днем, питаясь жуками, личинками, корнями и даже маленькими змеями. Анар, обычно называемый матако, замечателен тем, что у него только три подвижных пояса, остальная же часть его мозаичного покрова почти не сгибается. Он обладает способностью свертываться в правильный шар, как одна из английских мокриц. В таком состоянии ему не страшны нападения собак, потому что собака, не имея возможности схватить целиком его зубами, старается укусить зверька сбоку, и шар ускользает прочь. Гладкий и твердый покров матако дает ему еще лучшую защиту, чем острые иглы ежу. Пичи предпочитает очень сухой грунт, и излюбленным местом его являются песчаные дюны на побережье, где в течение долгих месяцев он может обходиться без воды; он часто старается стать незаметным, плотно прижимаясь к земле. Разъезжая верхом в окрестностях Баия-Бланки, за день мы обычно встречали несколько пичи. Чтобы поймать одного из них, нужно было, как только его заметишь, чуть не кувырком соскакивать с лошади: животное так быстро зарывалось в мягкий грунт, что не успеешь оказаться на земле, а уже и задней половины его почти что не видно. Убивать таких милых зверьков просто жалко, потому что, как говорил один гаучо, оттачивая нож о спину пичи: «Son tan mansos!» (они такие безобидные).
Ржанки и чибисы
Ржанка, которая выглядит так, точно стоит на ходулях (Himantopus nigricollis), встречается здесь обычно большими стаями. Ее напрасно обвиняют в том, что она не изящна: когда она шагает по мелкой воде — это ее излюбленное местопребывание, — походку ее никак нельзя назвать неуклюжей. Птицы эти в стае испускают крик, удивительно похожий на лай своры маленьких собак в пылу погони; просыпаясь среди ночи, я не раз приходил в недоумение от этого доносившегося издали крика. Теру-теро (Vanellus cayanus) — другая птица, часто нарушающая ночную тишину. Своим видом и нравами она во многих отношениях походит на наших чибисов; крылья ее, однако, снабжены острыми шпорами вроде тех, что имеются на ногах у обыкновенного петуха. Теру-теро, как и наш чибис, получил название по звуку своего голоса. Всякого, кто проезжает по покрытым травой равнинам, постоянно преследуют эти птицы, по-видимому, питающие ненависть к роду человеческому и, по моему убеждению, сами заслуживающие ненависти за их неумолкающие, однообразные и режущие слух крики. Охотнику они досаждают всего более, извещая всех птиц и зверей о его приближении; путнику же они, быть может, как говорит Молина [66], приносят пользу, предупреждая его о полуночных разбойниках. В период высиживания они подобно нашим чибисам стараются, притворившись ранеными, отвести собак и других врагов от своих гнезд. Яйца этой птицы считаются большим лакомством.
Гуанако
Типичное четвероногое патагонских равнин — гуанако, или дикая лама; он играет в Южной Америке роль верблюда Востока. В диком состоянии гуанако — изящное животное с длинной стройной шеей и тонкими ногами. Он широко распространен во всем умеренном поясе материка и заходит на юг до островов у мыса Горн. Живет он по большей части небольшими стадами, от полудюжины до тридцати животных в каждом; но на берегах Санта-Крус мы видели стадо, в котором было, должно быть, не меньше пяти сотен голов.
Обыкновенно они дики и крайне осторожны. М-р Стокс [67] рассказывал мне, что однажды увидел в подзорную трубу стадо этих животных, которые, очевидно, испугались и убегали со всех ног, хотя расстояние до них было так велико, что невооруженным глазом он не мог их разглядеть. Охотник часто узнает об их присутствии, заслышав издалека своеобразное пронзительное ржание — сигнал тревоги у гуанако. Пристально вглядевшись, он, вероятно, увидит стадо, выстроившееся в ряд на склоне какого-нибудь отдаленного холма. Если подойти поближе, они издают еще несколько взвизгиваний и пускаются как будто не спеша, но на самом деле довольно быстрым галопом по узкой проторенной тропе к соседнему холму. Но если случайно встретить одно только животное или нескольких вместе, то они обыкновенно стоят неподвижно и пристально смотрят на охотника, затем отойдут на несколько ярдов, оборачиваются и снова смотрят. Чем вызывается такое различие в их поведении? Не принимают ли они ошибочно человека издали за своего главного врага — пуму? Или же любопытство в них побеждает страх? Что они любопытны, в этом нет сомнений, потому что, если лечь на землю и выделывать необыкновенные телодвижения, например вскидывать ноги вверх, они всегда потихоньку подходят, чтобы рассмотреть человека. Эту проделку не раз успешно повторяли наши охотники, причем им удавалось, кроме того, произвести несколько выстрелов, которые животные принимали, очевидно, за часть представления. В горах Огненной Земли я не раз видел, как гуанако при моем приближении не только ржал и визжал, но и поднимался на задние ноги и прыгал во все стороны самым забавным манером, очевидно не считаясь с опасностью. Животные эти очень легко приручаются; в северной Патагонии я видел возле одного дома несколько прирученных гуанако, которым была предоставлена полная свобода. В прирученном состоянии они очень смелы и часто бросаются на человека, ударяя его сзади коленками. Уверяют, будто они делают это из ревности к своим самкам. Вместе с тем дикие гуанако не имеют никакого понятия о защите: даже одна только собака может удерживать одного из этих крупных животных до прихода охотника. Многими своими повадками они походят на овец в отаре. Так, если они видят, что к ним с нескольких сторон приближаются всадники, они сразу теряются и не знают, куда бежать. Это обстоятельство особенно благоприятствует охоте по индейскому способу, ибо таким образом животных сгоняют к некоторому центральному пункту и тут окружают.
Гуанако охотно идут в воду; в бухте Вальдес я несколько раз видел, как они переплывали с острова на остров. Байрон говорит, что он во время своего путешествия видел, как они пили соленую воду. Некоторые из наших офицеров точно так же видели стадо, пившее, по-видимому, соленую влагу из салины близ мыса Бланко. Я полагаю, что в некоторых частях страны им попросту больше нечего пить, кроме соленой воды. Среди дня они часто катаются в пыли в неглубоких выемках.
Самцы дерутся между собой; однажды двое из них, проходя мимо меня совсем близко, визжали и старались укусить друг друга; у некоторых из убитых самцов шкуры были глубоко изборождены. Иногда стада гуанако отправляются, по-видимому, в разведку; в Баия-Бланке, где в полосе на 30 миль от берега эти животные попадаются крайне редко, я однажды видел следы трех или четырех десятков гуанако, прошедших прямо к илистому солоноводному заливу. Должно быть, они поняли, что приблизились к морю, потому что с правильностью кавалерийского отряда развернулись и ушли обратно по такой же прямой линии, по какой пришли.
У гуанако есть одна странная привычка, совершенно для меня непонятная: они многие дни подряд откладывают свои экскременты в одну и ту же определенную кучу. Я видал одну из таких куч, которая имела 8 футов в диаметре и содержала большое количество помета. Согласно А. д’Орбиньи, это — привычка, общая всем видам данного рода; она очень выгодна перуанским индейцам, которые таким образом избавляются от труда по собиранию этого помета, служащего им топливом.
У гуанако есть, по-видимому, излюбленные места, куда они отправляются умирать. На берегах Санта-Крус в некоторых определенных местах, по большей части поросших кустарником и, как правило, расположенных поблизости от реки, земля сплошь бела от костей. В одном таком месте я насчитал от десяти до двадцати черепов. Особенно внимательно я осмотрел кости: они выглядели совсем не так, как те разбросанные кости, что я видел прежде, — обглоданные или в обломках, как будто их стащили в одно место хищные звери. В большинстве случаев животные перед смертью должны были пробираться сюда под кустами или между ними. М-р Байно [68] сообщает мне, что в одно из своих прежних путешествий он видел то же самое на берегах Рио-Гальегос. Мне совершенно непонятна причина этого явления, но могу заметить, что на Санта-Крус раненые гуанако неизменно уходили к реке.
Утки — «пароходы»
На этих островах в изобилии водится крупная большеголовая утка, или гусь (Anas brachyptera), которая весит иногда до 22 фунтов (10 кг). В прежние дни этих птиц за их необыкновенную привычку хлопать по воде и брызгаться называли скаковой лошадью; теперь же им дали более подходящее название «пароходов». Крылья у них слишком малы и слабы для полета, но с их помощью, частью плавая, частью хлопая ими по поверхности воды, птицы движутся очень быстро. Эта манера чем-то похожа на движения нашей обыкновенной домашней утки, когда ее преследует собака; но я почти уверен, что «пароход» действует своими крыльями попеременно, а не обоими сразу, как прочие птицы. Эти неуклюжие большеголовые утки производят такой шум и плеск, что создается очень странное впечатление.
Итак, мы находим в Южной Америке трех птиц, употребляющих свои крылья не для полета, а для других целей: пингвин пользуется ими как плавниками, «пароход» — как веслами и страус — как парусами; кроме того, у новозеландского бескрыла (Apterix), как у его гигантского прототипа — вымершего динорниса, вместо крыльев имеются только их рудименты. «Пароход» способен нырять только на очень небольшую глубину. Питается он одними моллюсками с бурых водорослей и с камней, омываемых приливом; поэтому его клюв и голова, приспособленные для разламывания раковин, необыкновенно тяжелы и крепки: череп до того крепок, что мне едва удалось раздробить его своим геологическим молотком; все наши охотники вскоре обнаружили, как живучи эти птицы. Когда по вечерам, собравшись стаей, они чистят свои перья, то производят шум, представляющий собой точно такую же странную смесь звуков, какую издают лягушки-быки в тропиках.
Встреча с кауашкарами
Направляясь однажды в шлюпке к берегу близ острова Уолластона, мы повстречались с челноком, в котором находилось шестеро огнеземельцев. Это были самые жалкие и убогие создания, каких я когда-либо видел. На восточном берегу у туземцев, как мы видели, есть плащи из шкур гуанако, на западном они имеют тюленьи шкуры. Здесь же у племен, живущих посредине, мужчины носят обыкновенно выдровую шкуру или какой-нибудь маленький лоскуток, примерно с носовой платок, едва достаточный, чтобы прикрыть спину до поясницы. Эта накидка стягивается на груди тесемками и, смотря по тому, откуда дует ветер, передвигается из стороны в сторону. Но те огнеземельцы, которых мы встретили в челноке, были совсем нагие, и даже одна взрослая женщина была совершенно в таком же виде. Шел сильный дождь, и по ее телу струилась дождевая вода вместе с морскими брызгами. В другой бухте, неподалеку отсюда, женщина, кормившая грудью новорожденного ребенка, подошла однажды к кораблю и оставалась на месте просто из любопытства, в то время как мокрый снег падал и таял на ее обнаженной груди и на теле ее голого младенца! Эти жалкие бедняги были какими-то недоростками, их безобразные лица были вымазаны белой краской, кожа была грязная и засаленная, волосы спутаны, голоса неблагозвучны, а жесты порывисты. Глядя на таких людей, едва можно поверить, что это наши ближние, живущие в одном мире с нами. Весьма часто строят предположения по поводу того, какую радость может доставлять жизнь некоторым нашим животным; но куда уместнее было бы поставить тот же вопрос относительно этих дикарей! Ночью эти люди, голые и едва защищенные от ветра и дождя здешнего бурного климата, спят по пяти, по шести часов на сырой земле, свернувшись подобно животным. Как только наступит отлив, зимой ли, летом, ночью или днем, они должны подниматься, чтобы набрать моллюсков на камнях; женщины же либо ныряют за морскими ежами, либо терпеливо сидят в своих челноках и волосяными удочками с приманкой, но без всякого крючка, время от времени резким движением вытаскивают мелкую рыбку. Если убьют тюленя или найдут в море гниющий труп кита, то это уже праздник; к такой жалкой пище присоединяются еще немногочисленные безвкусные ягоды и грибы.
Они часто страдают от голода; я слышал любопытный рассказ м-ра Лоу, капитана тюленепромышленного судна, который был близко знаком с туземцами этой страны, о положении живших на западном берегу ста пятидесяти туземцев, очень истощенных и бедствовавших. Непрерывные штормы не позволяли женщинам собирать. моллюсков на камнях, а выйти на своих челноках в море за тюленями они тоже не могли. Однажды утром небольшая группа этих людей ушла, и остальные индейцы объяснили Лоу что те отправились в четырехдневное путешествие в поисках пищи; по их возвращении Лоу вышел к ним навстречу; они выглядели чрезвычайно усталыми; каждый нес большой прямоугольный кусок вонючей китовой ворвани, просунув голову через дыру в середине куска, подобно тому как гаучосы надевают свои пончо (плаши). Как только ворвань внесли в вигвам, один старик разрезал ее на тонкие ломтики и, бормоча над ними, поджаривал их с минуту, а затем роздал голодному племени, которое все это время хранило глубокое молчание. М-р Лоу полагает, что, когда кита выбросит на берег, туземцы зарывают большие куски его в песок про запас на голодное время; один туземный мальчик, находившийся у него на борту, однажды нашел зарытый таким образом запас. Различные племена, воюя между собой, становятся людоедами. На основании совпадающих, но совершенно независимых показаний мальчика, нанятого м-ром Лоу, и Джеммн Баттона [69] можно считать совершенно несомненным, что зимой, побуждаемые голодом, огнеземельцы убивают и поедают своих старых женщин раньше, чем собак; когда м-р Лоу спросил мальчика, почему они так поступают, тот отвечал: «Собачки ловят выдр, а старухи нет». Мальчик описывал, как умерщвляют старух, держа их над дымом до тех пор, пока они не задохнутся: он в шутку передразнивал их вопли и показывал, какие части их тела считаются особенно вкусными. Как ни ужасна должна быть подобная смерть от рук своих друзей и родственников, еще ужаснее подумать о том страхе, который должны испытывать старухи, когда начинает подступать голод; нам рассказывали, что они тогда часто убегают в горы, но мужчины гонятся за ними и приводят обратно на бойню у их собственных очагов!
Капитану Фиц-Рою так и не удалось убедиться в том, что у огнеземельцев есть сколько-нибудь ясная вера в загробную жизнь. Иногда они хоронят своих покойников в пещерах, иногда в горных лесах, и мы не знаем, какие обряды они при этом совершают. Джем-ми Баттон не ел наземных птиц, потому что они «едят мертвых людей»; огнеземельцы даже вспоминают неохотно о своих умерших друзьях. У нас нет никаких оснований предполагать, что у них имеются какие-нибудь религиозные обряды, хотя бормотанье старика перед раздачей вонючей ворвани голодным туземцам могло бы, пожалуй, быть чем-нибудь в этом роде. В каждом семействе или племени есть свой колдун, или знахарь, функции которого мы так и не смогли ясно определить. Джемми верил в сны, хотя, как я уже сказал, не верил в дьявола; я не думаю, чтобы наши огнеземельцы были намного суевернее некоторых матросов: один старый рулевой твердо верил в то, что непрерывные сильные штормы, которые встретили нас у мыса Горн, были вызваны присутствием у нас на борту огнеземельцев. Изо всего того, что я слышал от этих людей, ближе всего к религиозному чувству стоял взгляд Йорка Минстера [70] который, когда м-р Байно застрелил нескольких молодых утят в качестве образчиков для нашей коллекции, самым торжественным образом заявил: «О, м-р Байно, много дождя, снега, ветра много», — что, очевидно, означало возмездие за напрасную порчу человеческой пищи. Он взволнованно рассказывал также, что его брат, возвращаясь однажды, чтобы подобрать убитых птиц, оставленных им на берегу, заметил носимые ветром перья. Брат сказал (Йорк подражает его манере): «Что такое?» — прополз вперед и, посмотрев с обрыва, увидал «дикого человека», ощипывающего его птиц; он подполз поближе, швырнул вниз большой камень и убил человека. Йорк объявил, что долгое время после того бушевали бури и шло много дождя и снега. Сколько мы могли понять, он смотрел на самые стихии как на силы отмщения: это, между прочим, показывает, как естественно то обстоятельство, что у народа, ушедшего несколько дальше в культурном отношении, стихии уже персонифицируются. Что собой представляют «плохие дикие люди», всегда оставалось для меня загадочным; из того, что сказал Йорк, когда мы наткнулись на похожее на заячью нору убежище, где накануне спал одинокий человек, я подумал было, что это воры, изгнанные своими племенами, но другие неясные высказывания заставили меня усомниться в этом; иногда я склонялся к мысли, что, вероятнее всего, то были душевнобольные.
Различные племена не имеют ни общего правительства, ни вождя; наоборот, каждое окружено другими, враждебными племенами; племена говорят на разных наречиях и отделены друг от друга только необитаемой пограничной полосой — нейтральной территорией; причиной их войн являются, по-видимому, средства существования. Страна представляет собой хаотическое нагромождение диких скал, высоких гор и бесполезных лесов, и все это видно лишь сквозь туманы да бесконечные бури. Обитаемы только прибрежные скалы; в поисках пищи огнеземельцы вынуждены беспрестанно кочевать с места на место, а берег до того крут, что передвигаться они могут только на своих убогих челноках. Им неведома привязанность к дому и еще менее того — привязанность к семье, ибо муж относится к жене как жестокий хозяин к трудолюбивому рабу. Совершалось ли когда бы то ни было деяние более ужасное, чем то, чему был свидетелем на западном берегу Байрон? Он видел несчастную мать, поднимавшую окровавленного умирающего маленького сына, которого муж ее безжалостно швырнул на камни за то, что тот уронил корзину с морскими ежами! Как мало в этой стране возможностей для упражнения высших духовных способностей: что здесь рисовать воображению, что сравнивать и решать рассудку? Чтобы сорвать блюдечко с камня, не требуется даже хитрости, этой низшей умственной способности. Ловкость дикарей в некоторых делах можно сравнить с инстинктом животных, потому что она не совершенствуется опытом: челнок — самое замысловатое их создание, — как он ни убог, оставался в продолжение последних 250 лет таким же, каким мы знаем его по описанию Дрейка.
Глядя на этих дикарей, невольно задаешь себе вопрос: откуда они пришли? Что могло их привлечь? Или какая перемена заставила целое племя людей покинуть прекрасные северные области, спуститься вниз по Кордильерам, этому позвоночному столбу Америки, изобрести и построить челноки, не употребляемые племенами, населяющими Чили, Перу и Бразилию, и, наконец, вступить в одну из самых негостеприимных стран на всем земном шаре? Хотя сначала подобные мысли и приходят неизбежно на ум, но можно с уверенностью сказать, что они отчасти ошибочны. Нет никаких оснований полагать, что численность огнеземельцев падает; следовательно, мы должны допустить, что на их долю достается достаточно счастья, какого бы рода оно ни было, чтобы жизнь имела цену в их глазах. Природа, сделав привычку всемогущей, а результаты ее действия наследственными, приспособила огнеземельца к климату и естественным произведениям его скудной родины.
Тинаму с гребешком.
Чернобровый альбатрос в гнезде
Чернобровый альбатрос в полете
Белобрюхий баклан
Магеллановы пингвины под водой
Котик «dos pelos», взрослый самец.
Характерная поза «разведки» («spying») южного кита. Рисунок миссис Пэйн.
А), Б), В), Г) — Четыре фазы выпрыгивания («breaching») южного кита.
Всплывающий южный кит.
Темный дельфин в прыжке. (По фотографии Д. и Дж. Бартлетт)
Из историй и легенд о южном ките: «Глубины моря». По рисунку из рукописи XIII века. (Фотография Жана-Лy Шарме)
Из историй и легенд о южном ките: «Разделка кита». Гравюра из «Истории животных» Конрада Геснера (XVI век). (Фотография Жана-Лу Шарме)
Из историй и легенд о южном ките: «Охота на кита». Гравюра XVIII века. (Фотография Жана-Лу Шарме)
Из историй и легенд о южном ките: «Охота на кита». Гравюра XVIII века. (Фотография Жана-Лу Шарме)
Из историй и легенд о южном ките: «Анатомия кита». Гравюра старинного китайского художника. (Фотография Библиотеки Парижского музея естественной истории)
Из историй и легенд о южном ките: «Зародыш кита». Гравюра старинного китайского художника. (Фотография Библиотеки Парижского музея естественной истории)
Из историй и легенд о южном ките: «Гладкий кит и полосатик». Гравюра старинного китайского художника. (Фотография Библиотеки Парижского музея естественной истории)
Из историй и легенд о южном ките: «Охота на кита с помощью сети». Старинная китайская гравюра. (Библиотека декорационного искусства. Фотография Жана-Лу Шарме)