ДВЕ ГРАНИТНЫЕ СТЕНЫ НАД ЧЕРНОЙ ВОДОЙ
МИР, ЛИШЕННЫЙ СОЛНЦА
ТУМАННОСТЬ ГАЛАТЕЙ — ПОЖАР НА БОРТУ
С ПЕРЕРЕЗАННОЙ ПУПОВИНОЙ
ОНИ ЖИЛИ БЕЗ ОДЕЖДЫ И БЫЛИ СЧАСТЛИВЫ
Кордильера Анд делит южную оконечность южноамериканского континента на два непохожих мира. На востоке — просторы Патагонии, мир бесконечных пампасов, которые нам уже немного знакомы. На западе — мир архипелага Огненная Земля, куда мы вошли проливом Бигл. Земля к востоку от Кордильеры принадлежит Чили. Остров Огненная Земля Аргентина и Чили поделили почти пополам. Несколько островов при входе в пролив Бигл являются спорными территориями этих государств.
Кордильеру Анд продолжает в океане беспорядочная россыпь островов и островков с неровным рельефом и причудливыми очертаниями — мрачный заброшенный уголок Земли. Триста дней в году эти земли поливает дождь, они принимают на себя яростные шквалы штормов и вечно покрыты туманом — действительно, в этих печальных пустынях «господствует, видимо, дух Смерти, а не Жизни», — как писал Дарвин. Черные гранитные утесы, густой лес на возвышенностях, шапка никогда не исчезающих туманов и завеса дождя, размывающего очертания, — увы! местность не радует путешественника.
Лабиринт из камня и воды. «Калипсо» идет проливом Месье между отвесными скалистыми берегами, направляясь к Луэрто-Эдену.
В течение месяца здесь бывает всего несколько дней, когда солнцу все же удается пробиться сквозь облака. И тогда все вокруг преображается под его лучами. Над водой, как гигантская скульптура, вырисовывается голая скала. Оживает и лес, пронизанный светом и тенью. Искрятся под прозрачным небом вечные снега.
Архипелаг Огненная Земля представляет собой тесный лабиринт проливов и островов, где один остров похож на другой, где в каждой бухте кажется, что ты здесь уже бывал, и где неосторожному путешественнику ничего не стоит заблудиться. Еще даже не все контуры островов и проливов архипелага нанесены здесь на географическую карту. Названия их, то испанские, то английские, то французские, а то итальянские или немецкие (об индейских названиях я тут не говорю), напоминают о том, как медленно и неуверенно шло исследование архипелага, да оно не завершено и до сею дня. Берега островов, вечно скрытые мглой, с размытыми очертаниями, — настоящие кладбища кораблей.
Рельеф местности очень неровный. Горные цепи непроходимы, хотя высота их не слишком впечатляюща (гора Дарвин — 2135 м, гора Йоган — 2469 м, гора Сармьенто — 2300 м). На высоте от 0 до 400 м кордильера преграждает путь зеленой стеной плотного леса; далее, от 400 до 700 м, — сплошные гладкие скалы, кое-где покрытые лишайником или устланные густым мхом; с высоты 700 м начинаются снега и льды — холодная враждебная пустыня.
Индейцы, пришедшие в эти негостеприимные края, могли поселиться только на берегах островов, и жить они могли только морем. Какие здесь, однако, дикие земли! Невероятное нагромождение островов и островков — и всюду темные гнетущие громады гранитных утесов. Пляжи встречаются редко, гавани, где может приютиться человек, еще реже. Со всех сторон торчат скалы, и почти везде их склоны отвесно обрываются в проливы. Пейзажу как будто не хватает завершенности. В недрах планеты еще зреет работа по его переделке. В любую минуту здесь может появиться лед, обтесавший когда-то поверхность этой земли (его следы до сих пор находят на скалистых берегах). В последний ледниковый период этот район был покрыт огромным ледовым куполом, который занимал всю южную часть Латинской Америки — от 41-й параллели до мыса Горн…
Две гранитные стены над черной водой
Итак, мы в архипелаге Огненная Земля. Перед нами стояч две задачи. С одной стороны, мы хотим изучить животный и растительный мир, местные экосистемы. С другой — намереваемся познакомиться с последними представителями племен аборигенов*. Вообще-то эти задачи взаимосвязаны: ведь невозможно, изучая жизнь индейцев — морских кочевников, народа каноэ, как называет их этнограф Ж. Эмперер, не поинтересоваться, чем они питаются, как обогревают свои жилища, из чего делают одежду, — словом, не поинтересоваться окружающей их средой в целом и морской средой в частности.
Но в действительности — по причинам практического характера — нам все-таки придется разделить эту единую, по сути, задачу на две. Пока «Калипсо» крейсирует в водах архипелага, мы будем усиленно заниматься изучением подводной фауны и флоры. Потом, когда корабль уйдет в длительный, более чем двухмесячный антарктический рейс, в архипелаге останется малочисленный отряд, который должен будет найти последних на этом краю света туземцев, познакомиться с ними и, если возможно, войти к ним в доверие. Я сам основную часть путешествия к великому полярному материку буду на «Калипсо», но если смогу, время от времени буду возвращаться к оставшемуся на Огненной Земле отряду. Руководить отрядом в мое отсутствие будут Бернар Дельмот (главный аквалангист) и Мишель Делуар (главный оператор). В отряд войдут Ив Омер (второй оператор), Франсуа Карре (оператор звукозаписи) и Жак Делькутер (аквалангист). Дополнит личный состав отряда доктор Кристос Клэр-Василиадис — лингвист, специалист по индейским наречиям, профессор католического университета Вальпараисо. Нам не обойтись без его помощи в беседах с морскими кочевниками.
Сейчас «Калипсо» идет от острова к острову. Исследователи и натуралисты, начиная с Магеллана и Дарвина, видели в этом пейзаже только поверхность воды и выступающие из нее острова. (Дарвин, однако, хотел ознакомиться и с подводной фауной — с помощью специальных сетей он поднимал на борт образцы морских организмов.) Нам же предстоит изучать не только берега, но и дно. Мы хотим исследовать подводный мир, то есть различные звенья пищевой цепи*, которая позволяла индейцам выживать в этом краю.
Подводный рельеф архипелага столь же неровный, сколь и рельеф выступающих из воды островов. Измерения показывают, что в довольно узких проливах глубины весьма внушительны: 1200 м в проливе Месье в том месте, где ширина его едва достигает двух миль, 400 м в проливе Кастильо, где от одного берега до другого всего одна миля, и 300 м в проливе Октобон, «размах» которого не превышает полумили.
Эти проливы представляют необычный и исключительно своеобразный биотоп. Из-за огромного количества осадков — в среднем 5000 мм в год — соленость воды здесь значительно ниже нормы. Местами в закрытых бухточках, куда не проникают течения, находит приют особая фауна, характерная для опресненных вод.
«Из-за этого, — говорит Филипп, — со мной приключилась забавная история. Вернее, забавной она мне кажется сегодня, а тогда мне было не до смеха…
Эти чайки сели на воду недалеко от „Калипсо“; как и их сородичи из умеренных широт они не брезгуют никакой пищей — ни живностью, ни отбросами, ни падалью…
Однажды я погружался в одной из бухточек на борту ныряющего блюдца и чуть было не остался ее пленником. Вот как это было. Собираясь подняться на поверхность, я сделал все, что полагается в таких случаях. Все балластные отсеки пусты — однако вокруг по-прежнему одна вода. Еще раз продуваю балластные отсеки — никакого результата: ныряющее блюдце зависло на полутораметровой глубине, где его плотность уравновесила плотность окружающей жидкости! Счастье, что я догадался пустить двигатели на полный ход: мощная струя перемешала слои воды с различной соленостью — и я снова увидел солнце. Но чего это стоило!»
Вот «Калипсо» идет между двумя гранитными стенами по черной воде одного из десяти тысяч проливов этой «земноводной» пустыни…
Бросаем якорь неподалеку от небольшого пляжа (пляж — явление редчайшее в этих местах). Садимся в зодиаки и отправляемся обследовать — в общих чертах — остров, у берегов которого остановилась «Калипсо». Он типичен для здешних краев. По берегу почти сплошь тянется зыбкий ковер из мха и торфа; пробуем ступить на него, но сейчас же возвращаемся назад: толщина торфяного слоя достигает 1 м… Не дай бог очутиться посреди этой влажной коварной зелени — в ней увязнешь хуже, чем в зыбучих песках… Если бы Лавкрафт [33] был знаком с этими краями, то несомненно избрал бы их в качестве места действия одного из своих фантастических рассказов. Я же при виде такого пейзажа невольно вспоминаю великолепного и мрачного Дагона: то же таинственное море и. первородный ил, которые покрывали Землю на заре появления жизни; при взгляде на такие картины воображение невольно само порождает чудовищ…
Мир, лишенный солнца
Сначала осматриваем найденный нами небольшой пляж, окаймляющие его скалы, которые неглубоко уходят под воду, и приливно-отливную зону. Мы уже натянули гидрокостюмы, но пока ныряем просто с обыкновенными дыхательными трубками. Потом взгромоздим себе на спины баллоны со сжатым воздухом и совершим первое глубоководное погружение из целого ряда запланированных.
Должно быть, основу питания индейцев — морских кочевников составляли моллюски. Здесь их сколько угодно. Наиболее распространены мидии, особенно местная разновидность мидии обыкновенной (Mytilus edulis), которая одинаково хорошо чувствует себя на скалистых кромках скал и в занесенных илом бухточках. Коренные жители зовут ее чо-рито или килмаве. У этих берегов встречаются в большом количестве и мидии двух других видов того же рода Mytilus — местное население называет их чолса и чоро. Чолса достигают в длину 12–14 см; чоро несколько больше — до 20 см в длину, они обитают вплоть до 12-метровой глубины; это самые изысканные мидии.
Моллюски, кроме того, представлены улиткой-блюдечком (индейцы называют его мауча), другим близким блюдечку видом (его индейцы называют лапа), букардиумом (по-местному астионе) и разнообразными видами брюхоногих*. Два вида из них, отличающиеся весьма большими размерами — до 20 см в длину, получили испанское название caracoles de mar; два других вида, поменьше, принадлежат к легочным улиткам родов Helix и Murex.
Водятся здесь и ракообразные, которые народ каноэ охотно употреблял в пищу. Весьма ценилась, например, гигантская Lithodes ant-arcticus, или сентолья, напоминающая по вкусу лангуста, — фиолетово-красная, с длинными колючими конечностями представительница десятиногих раков; диаметр ее панциря достигает 75 см. По сути дела, сентолья — родич аляскинских королевских крабов. На отмелях водится много морских ежей; плавают туда-сюда перед глазами аквалангистов «Калипсо» отдельными косяками и небольшими стайками прибрежные рыбы; то и дело попадаются на глаза сардины.
Однако, оставаясь почти у самой поверхности, всего не увидишь. Там, на глубине, тоже существует целый животный мир, и мы не можем оставить его без внимания. В каждый подводный рейд на глубину — в этот лишенный солнца мир — проходится брать с собой искусственное освещение. Свет мощных фар открывает перед нами дантовский пейзаж. Густому и темному огнеземельскому лесу на суше соответствует под водой лес бурых водорослей, такой же плотный и мрачный. Эти огромные водоросли выше самых больших деревьев: порой они достигают 100 м в длину, хотя некоторые из видов этих водорослей являются однолетними растениями; кое-какие из них в день вырастают более чем на 60 см… Бурые водоросли состоят из непрочных корнеподобных нитей (ризоидов), короткого стебля, не имеющего проводящих сосудов (то есть ствола) и глубоко расчлененных листьев: каждый лист к основанию утолщается в наполненную газом камеру (пневматоцист), которая выполняет функции поплавка.
Аквалангисты «Калипсо» погружаются в этот ирреальный мир — вокруг мерно колышутся ленты гигантских водорослей, в облаках пузырьков сверкают всеми цветами радуги их яйцевидные поплавки.
Плотный лес архипелага, невероятное переплетение самых разных растений встают непреодолимой преградой на пути человека.
Туманность галатей
Едва мы начали глубоководные погружения, как холодные темные воды архипелага преподнесли нам первый большой сюрприз: мы оказались в самом центре настоящей туманности галатей. Галатей появляются со всех сторон; это какие-то ирреальные и зыбкие существа, но здесь их столько, что кажется, вот-вот они подавят нас своим числом. Каждая галатея трепещет короткое мгновение в лучах наших прожекторов, потом резкий взмах брюшком — и эфемерное создание скрывается хвостом вперед. Когда находишься в гуще этих миллионов белесых организмов, трепещущих в темной воде, возникает такое впечатление, будто ты мчишься сквозь галактику на межзвездном корабле…
Галатей — высшие десятиногие ракообразные, составляющие семейство Galatheidae. Эти существа немного похожи на приземистых мохнатых раков. Длина их составляет в среднем 10 см; у них хорошо развитый рострум, крупные сильные клешни на первой паре ног, а пятая пара конечностей очень небольшая — ими галатея чистит жабры.
Густому сумрачному лесу, лишайникам и мхам на суше под водой соответствует такой же густой лес гигантских бурых водорослей; но только аквалангисты могут заметить эту поразительную симметрию.
У галатей мягкое подвижное брюшко, частично прикрытое головогрудью; как это свойственно ракам, они плавают — или, вернее, передвигаются рывками — хвостом вперед за счет резких взмахов брюшка.
Галатеи составляют важное звено всех местных пищевых цепей. Они кормятся мелким зоопланктоном, являясь, в свою очередь, добычей рыб, тюленей и китов… которых употребляют в пищу индейцы. Когда численность ластоногих и китов начала сокращаться, галатеи стали быстро размножаться. В некоторых районах их появилось так много, что они подавляют развитие других форм жизни.
Мало-помалу облачко ракообразных перед нами редеет. Хотя со всех сторон нас по-прежнему окружают многочисленные галатеи, плотность их скопления уменьшается. Теперь мы можем рассмотреть и других морских животных.
Вот к нам спускается великолепная «комета» с бесконечно длинным хвостом — это медуза, она сверкает тысячей огней. Просвечивающий «зонт медузы», украшенный синеватым геометрическим орнаментом, трепещет в такт ее движениям. Сокращая свой студенистый «колокол», медуза выталкивает воду и за смет этого передвигается в водной толще; таким образом, она использует самый простейший принцип реактивного движения. Ее висящие щупальца представляют собой смертельную ловушку для мелких рыбешек. Они снабжены тысячами стрекательных клеток — книдобластов; эти клетки состоят из ампулы с ядом, стрекательной нити, которая в состоянии покоя свернута в спираль, и внешнего чувствительного волоска — книдоциля. Как только жертва коснется книдоциля, стрекательный волосок распрямляется и вонзается в добычу. Этот укол, нанесенный одновременно с тысячами других таких же уколов, сразу же убивает мелкую жертву… После этого щупальца подносят добычу ко рту медузы.
Мы парим то около скал, то над головокружительными безднами — над ними такая черная вода, что мы даже приблизительно не можем прикинуть их глубины. Мы сталкиваемся с рыбами различных видов. Встречаем четыре или пять представителей ракообразных рода Lithodes, близких родичей королевских крабов, которых мы видели на Аляске. Возвращаясь на берег, проплываем над целым полем морских ежей, затем над колонией крупных мидий.
Пожар на борту
«5 декабря. Неподалеку от „Калипсо“ в одном из проливчиков вертолет обнаружил затонувшее судно — из воды выступают его надстройки. Отправляемся туда на трех зодиаках. Около часа идем на восток и наконец находим это судно, оно наполовину скрылось под водой и обросло водорослями. Колен Мунье обследует его снаружи. Доминик Сюмьян, надев гидрокостюм, проникает во внутренние помещения, там он находит тарелки, сделанные в Голландии в прошлом веке. Я прыгаю в воду с кинокамерой и снимаю судно со всех сторон. В проливе бесчисленное множество галатей. Местами плывешь словно в густом супе из ракообразных.
Обратный путь дается нам нелегко. Целых полтора часа добираемся мы до „Калипсо“ против сильнейшего юго-западного ветра. Каждая волна бросает зодиаки из стороны в сторону, а мы со своей аппаратурой и прочим оборудованием сидим отнюдь не в шезлонгах.»
«6 декабря. Приближается великая минута похода в Антарктику. В полярных морях мы не можем позволить себе транспортировать ныряющее блюдце на „Калипсо“.
Сейчас ныряющее блюдце совершит погружение в водах пролива Месье. Альбер Фалько готовится занять место на его борту.
Придется доверить его более мощному аргентинскому судну „Байя Агирре“ — оно доставит нам ныряющее блюдце тогда, когда мы начнем погружаться у пакового льда.
Однако пока ныряющее блюдце еще в нашем распоряжении, и сегодня мы в последний раз проведем в водах архипелага „исследование на блюдце“.
Фалько и я занимаем место в тесном отсеке. Погружаемся. В этих узких проливчиках с обрывистыми берегами еще никогда не работал ни один аппарат, предназначенный для подводных погружений. Никогда человек не наблюдал здесь подводную жизнь на глубинах, недосягаемых для исследователя в обычном легководолазном скафандре.
Сначала проплываем через облако галатей — к этому мы уже почти привыкли. Потом, погружаясь все ниже, попадаем в слой очень холодной воды. Включаем внешнюю кинокамеру и снимаем какие-то странные существа, на первый взгляд похожие на угрей с иглами.
Это хек, или мерлуза, — единственная рыба, у которой, как и у других видов трески (семейство тресковых) [34], три спинных плавника. У хека сильные мышцы, и потому все его движения весьма изящны.
Ламинарии, один из видов бурых водорослей, имеют широкие „листья со спорами“, которые поддерживаются на плаву заполненными газом камерами пневматофорами.
На дне пролива Месье, в глубинах темных вод, аквалангисты „Калипсо“ обнаруживают живые организмы, о существовании которых здесь они и не подозревали; на фотографии — актиния и губки.
Альбер Фалько поймал крупного представителя отряда ракообразных — это близкий родственник королевских крабов, обитающих в Тихом океане в северном полушарии.
Ведем наше блюдце сквозь ряды хека, чешуя рыбы сверкает всеми цветами радуги в лучах наших мощных светильников. На глубине 280 м делаем открытие — находим в этой мрачной пучине еще неизвестную ученым рыбу, типа „крысиный хвост“, с коричневыми и желтыми полосами на теле. Она роется в песчаном дне, видимо, в поисках живности. Но наши прожекторы пугают ее, и она прячется во тьму.
Поднимаемся в черной, как тушь, воде. И опять мне кажется, что мы путешествуем в космосе. Встречаем несколько НЛО — то есть медуз; эти морские корабли способны только бесконечно дрейфовать по воле течений, без цели, без отдыха, до самой смерти…
Медузы, так же как кораллы и актинии, относятся к обширному типу* кишечнополостных*. На определенной стадии своего развития медузы ведут неподвижный образ жизни. Впрочем, эта стадия непродолжительна, и всю остальную часть жизни они проводят в странствиях. У каждой взрослой медузы есть половые органы (медузы двуполы). Оплодотворение происходит в морской воде. Из яйца вылупляется личинка, которая прикрепляется к субстрату и, не меняясь в размерах, постепенно становится похожей на актинию с редкими щупальцами. Этот неподвижный полип вскоре начинает почковаться (это и есть так называемое бесполое размножение*), то есть производить маленьких медуз, которые отделяются от полипа и превращаются в самостоятельных подвижных особей. Вырастая, медузы достигают стадии половой зрелости — и цикл завершается…
Когда, закончив погружение, мы вновь ступаем на палубу „Калипсо“, в вышине пролетает стая диких гусей, словно приветствуя нас. Этих великолепных перелетных птиц с оперением цвета ржавчины, называют здесь или caiquens colorados, или „дрофами“ [35] (научное название — Chloephaga poliocephala). В Патагонии мы встречали птиц близкого вида, только с пепельным оперением. Совсем недалеко отсюда гнездятся птицы еще одного близкого вида, но оседлые; у самца оперение чисто белое, а у самки — черное, с белыми полосами. Эти птицы питаются мелкими ракообразными, червями и водорослями.
Вечером возвращаемся в Ушуая. Завтра, около одиннадцати, как только погрузим ныряющее блюдце на „Байя Агирре“, мы снимаемся с якоря. И в путь, к Антарктике!»
«7 декабря. 11.00. Катер аргентинского морского флота сопровождает „Калипсо“ до острова Эклерер, где его сменяет другой быстроходный катер, уже принадлежащий Чили; на палубу поднимается местный лоцман, чтобы провести нас к выходу из пролива Бигл.
Мадам Кусто, доктор Франсуа и я следим за погружением блюдца, на борту которого находится Филипп.
16.00. Чрезвычайное происшествие. Когда до меня донеслись крики: „Пожар!“, я был на носу „Калипсо“. Мчусь на корму и действительно вижу, что у самого машинного отделения загорелось несколько ящиков с нашим оборудованием. Выбрасываю один ящик за борт. На помощь спешит дежурный по камбузу с тазом воды для мытья посуды. Заливаем водой второй горящий ящик. Инженер-механик Жан-Мари Франс кидает в море третий ящик. В эту минуту прибегают с огнетушителями еще несколько наших товарищей. Пожар потушен, но задним числом мы начинаем дрожать от страха: огонь занялся у самой топливной цистерны… На радиорубке обгорело несколько квадратных метров краски, кое-где пострадала краска и на внутренней обшивке.
Вот так нелепо могло оборваться наше путешествие… Но наступают сумерки, и мы, целые и невредимые, выходим из архипелага Огненная Земля. Чилийский лоцман возвращается на своем быстроходном катере на берег. Обходим остров Пиктон, где когда-то жили миссионеры, намеревавшиеся проповедовать евангелие индейцам яганам. Курс — юг, идем к полюсу!»
С перерезанной пуповиной
«Мы смотрим, как постепенно уменьшается в море силуэт „Калипсо“, уходящей в Антарктику, — рассказывает Бернар Дельмот, — и не можем отделаться от какого-то странного чувства опустошенности… Мы находимся, если хотите, в положении новорожденного, у которого только что перерезали пуповину. Мы потеряли нашу „мать“ — огромное чрево из металла и дерева, уютное и теплое, оно так надежно защищает нас, когда мы идем в открытом океане, дает нам кров и пищу…»
Наши товарищи уже далеко. На архипелаге Огненная Земля нас осталось всего пятеро: Мишель Делуар, Ив Омер, Франсуа Карре, Жак Делькутер и я — нам предстоит отыскать здесь последних представителей народа каноэ. Наш отряд дополняет доктор Кристос Клэр-Васили-адис, лингвист, специалист по местным наречиям. [36]
«(Дата не указана.) Решено, что базой нашей экспедиции будет Пуэрто-Эден [37] на восточном побережье острова Веллингтон, который отделяется от материка проливом Месье. Но какое нас постигло разочарование, когда мы туда прибыли! Само название населенного пункта звучит, как насмешка: что может меньше походить на рай, чем это затерянное поселение, где доживают свой век нищие рыбаки и где за неимением приключений плачевным образом застряло несколько их искателей?
И так, Пуэрто-Эден отнюдь не рай, но, входя в расположенный в его окрестностях лагерь индейцев, попадаешь в первый круг ада. Чилийское правительство собрало здесь последних алакалуфов, или кауашкаров. Они живут в некоем подобии бидонвиля в лачугах из шатких досок и кусков толя, рядом с небольшим метеорологическим военным постом, где четверо солдат томятся в ожидании, когда прибудет смена. [38]
Слово алакалуф означает „едоки ракушек“; но сами индейцы так себя не называют. Это слово они считают презрительным прозвищем, которым наградили их иностранцы и другие племена индейцев. Они предпочитают называться кауашкарами, что на их языке значит просто „народ“. Мы решили придерживаться их словаря.
Бедный „народ“!.. От него уже почти ничего не осталось. В лагере, где он живет, подчинившись своей судьбе, сохранилась единственная хижина, построенная традиционным способом — из веток и земли, ее занимает школьный учитель… Этот учитель-метис якобы преподает детям испанский, но сам говорит по-испански очень плохо. Ребятишки болтают на каком-то смешном ломаном наречии, смеси испанского с языком кауашкаров. Взрослые все еще говорят на языке предков.
У нас не было никаких иллюзий по поводу того, что мы здесь увидим: доктор Клэр-Василиадис достаточно подробно обрисовал нам положение дел. Но действительность превзошла худшие наши ожидания. В лагере у Пуэрто-Эдена не просто исчезают традиции одного из племен индейцев, но вымирает физически целый народ. Мы постараемся получить от оставшихся в живых хоть какие-то крохи знаний о прошлом их этнической группы. Но мы ничего не сможем для них сделать. Мы не можем бороться с неумолимыми цифрами: в XVIII веке кауашкаров было более 4000; в 1880 году их оставалось лишь 949, в 1885-490; в 1924-25 — 150; в 1964 — 100; в 1953-60; в 1971-47; а сейчас, когда мы приехали, — их всего 27 человек. С изолированными народностями происходит то же, что с видами животных и растений: если численность падает ниже какого-то определенного уровня, вредные последствия близкородственных браков, а также влияние пониженного психического тонуса, порожденного безвыходным, отчаянным положением всего народа, на жизнеспособность племени приводят к тому, что дети рождаются все реже и реже. И лаже если создать им хорошие условия (до чего в данном случае далеко!), вряд ли можно надеяться, что эти малые народности возродятся вновь.
С антропологической точки зрения, кауашкары — индейцы, монголоиды особого типа, встречающегося по всей Южной Америке. И когда впервые видишь их — будь то перуанцы или боливийцы, — прежде всего в глаза бросаются их общие отличительные черты, свойственные этому типу: смуглая кожа, узкие глаза, широкие скулы, иссиня-черные волосы, редкая растительность на лице, кряжистый крепкий торс…
Мы довольно легко наладили с ними контакт. Кауашкары знакомы с доктором Клэр-Василиадисом — он уже не раз бывал здесь и представляет нас как друзей. Но до чего же убога их деревня…
Народ, когда-то гордившийся и дороживший своими традициями, теперь занимается лишь попрошайничеством, собирает понемногу дары моря и ведет скудную торговлю с чилийцами.
Подобно дрейфующему между звездами космическому кораблю плывет по течению эта медуза. Ее ядовитые щупальца парализуют мелкую добычу.
Большие суда редко заходят в Пуэрто-Эден: те, что курсируют между Вальпараисо и Пунта-Аренас, проходят мимо далеко от берега — в самой середине пролива Месье. Если какое-нибудь судно делает остановку в Пуэрто-Эдене, кауашкары бросаются к причалу, чтобы в обмен на крепкие напитки, вино, одежду или деньги предложить жалкие ремесленные поделки. Кауашкары, во времена своего расцвета строившие длинные лодки из дерева, продают теперь туристам их уменьшенные модели из коры…
Кое-кто из деревни ходит работать на известняково-фосфатные разработки Гуарельо, недалеко от Пуэрто-Эдена. Эти люди находятся в привилегированном положении, хотя их и эксплуатируют нещадно. У других же, опустившихся до крайней степени нищеты, не приспособившихся к современному миру и неспособных вернуться к старому образу жизни, нет ни надежды, ни воли.»
Дно проливов архипелага богато жизнью, о чем свидетельствуют морская лилия (в верхнем углу), офиура (в нижнем левом углу) и морской паук (в центре).
Они жили без одежды и были счастливы
«(Дата не указана.) Взгляд кауашкаров выражает неизменную грусть, неизлечимую печаль. Они в большинстве своем не то чтобы по-настоящему больны, но как будто постоянно подавлены. У них нет больше смысла в жизни. Кауашкары влачат свое существование, как ненужный груз. Целыми днями, присев на корточки, они смотрят на горы напротив. Или вообще ни на что не смотрят, устремив взгляд куда-то в пространство… О чем они думают, так глубоко уйдя в себя, безразличные ко всему окружающему, — не о безвозвратно ли миновавшем прошлом?
Предки кауашкаров жили без одежды в этом влажном и холодном климате. И тем не менее они были счастливы: у них были песни, ритуальные танцы, истории, которые они пересказывали, страсти, которыми они жили, шутки, которые они разыгрывали, даже ссоры, которые они улаживали. Кауашкары были свободны, они прекрасно обходились без вождей; проливы архипелага составляли их владения; одним словом, они были кочевниками моря, как туареги в Сахаре — кочевники пустыни.
А теперь, что с ними сталось теперь? Да, они превратились в оседлых жителей — но утратили свою душу. Одеты — но в лохмотья. Обуты— но в бесформенные башмаки. Благодаря одежде они узнали, что такое холод. Они еще плетут корзины для туристов, но сами пользуются старыми пластиковыми сумками… Они жили свободными на берегах бесчисленных островов и проливов — теперь живут в грязном лагере, как в тюрьме — или почти как в тюрьме. Они сами обеспечивали свое существование, рассчитывая только на щедрость моря, — теперь они зависят от туристов и выходцев с острова Чилоэ и архипелага того же названия (которые заселили остров Веллингтон наряду с другими многочисленными островами). Привычка попрошайничать прививается очень быстро. Кауашкары принимают все, что им дарят: картофель, свитер, шариковую ручку — все. Им все нужно. Вернее, они настолько нищи, что берут даже то, чем не пользуются. Это уже превратилось в рефлекс своего рода…
Но, отказавшись почти ото всего — кроме языка, — эти мужчины, женщины и дети сохраняют страсть к лодкам. Это последнее, что еще осталось у вымирающего племени, жившего морем, от прошлого. Они по-прежнему любят перемещаться по воде…
Конечно, теперь они не делают традиционных больших каноэ из дерева, да и нет среди кауашкаров ни одного человека, который успел бы застать времена, когда их еще строили. Сейчас индейцы просто покупают тяжелые деревянные шлюпки. Но по примеру предков дорожат ими, как зеницей ока. Они подолгу сидят в них, даже если в этом нет никакой надобности. Прямо в лодке иногда рождаются их дети и здесь же в лодке играют, еще до того как научатся ходить. Здесь-то они и становятся коренастыми, коротконогими и большерукими, то есть приобретают черты, свойственные их расе, — они ведь по-прежнему остаются гребцами.
Порой кауашкары без всяких видимых причин уходят в проливы на неделю, месяц, а то и два, как это делали их предки. Похоже, что их гонит в дорогу не столько необходимость, сколько какое-то смутное воспоминание о прошлом. Они уходят, взяв с собой немного масла, муки и оружие. Там они охотятся на тюленей и выдр; вернувшись, продают шкуры торговцам с Чилоэ за кусок мяса и щепотку табаку.
Если мы хотим получить хотя бы приблизительное представление о том, каким был этот народ в прошлом, то единственное средство для этого — пойти вслед за лодками кауашкаров, а также разговорить стариков, Для этого-то мы и должны изучить архипелаг.
В растительности этих островов есть что-то дьявольское. Так как беспрерывно идут дожди, все здесь буйно растет. Невозможно сойти на берег и пройти метров десять в глубь острова, не погрязнув по пояс во мху и болотистой почве, не запутавшись в переплетенных между собой деревьях, лианах и сгнивших ветках, прикрывающих невероятно мягкий растительный ковер. Здесь-то и начинаешь понимать, что в этих условиях кауашкары и родственные им племена могли жить только за счет моря и только на море. Даже сегодня почти нигде не встретишь ни жилья, ни тропинки. Единственным путем сообщения остаются проливы. И если, попав в этот лабиринт, вы потеряете лодку и не сумеете построить вместо нее какой-нибудь челнок, вас ждет верная смерть.
И все-таки в течение многих веков местному населению удавалось жить здесь в согласии с природой. Архипелаг Чилоэ представляет собой естественную экосистему, и кауашкары были ее составной частью. Они охотились на тюленей, выдр и морских птиц. Но главным образом собирали моллюсков, ракообразных и вытаскивали из воды с помощью заостренной палки или двузубца морских ежей.
За моллюсками и морскими ежами ныряли только женщины. Паша был поражен, когда узнал о таком разделении труда. Он поручил мне выяснить, как они действовали под водой, особенно же, как переносили холод. Я высказал предположение, что женщины лучше, чем мужчины, защищены от потери тепла, потому что у них более толстый слой подкожного жира. Однако мою гипотезу невозможно проверить — теперь кауашкары добывают себе пропитание попрошайничеством, и женщины здесь больше не ныряют.
Время от времени индейцы устраивали празднества — если на какой-нибудь берег неподалеку выбрасывался кит. Ни сборы морских даров и ни одно из других занятий индейцев не подорвали биологический потенциал архипелага. Кочевой образ жизни племени — а к нему понуждало индейцев собирательство даров моря — значительно способствовал тому, что природные ресурсы не истощались.
Сейчас это естественное равновесие нарушено. И не загрязнение окружающей среды (незначительное, поскольку в этих краях нет ни промышленности, ни крупных городов) и даже не интенсивный промысел, который ведут белые, нарушили его.
Бидонвиль Пуэрто-Эдена. Здесь „живут“ последние представители индейского племени кауашкаров.
Темные дельфины сопровождают аквалангистов „Калипсо“ в мрачных водах проливов архипелага.
Только вторжение западноевропейской культуры всего в течение жизни нескольких поколений разорвало связи, которые индейцы поддерживали с природой.
Никто больше не ходит обнаженным в этих краях, где ледники спускаются к морю. Но никто больше не сумеет построить традиционную хижину из веток, обтянутых тюленьими шкурами. Никто больше не мастерит те вместительные лодки, куда усаживалась, уходя ловить рыбу, вся семья, где готовили еду и засыпали, счастливые.»
Гигантский буревестник (его можно узнать по необычному клюву, состоящему как будто из отдельных, причудливым образом соединенных одна с другой частей) собрался насиживать яйца в гнезде.