ой жизни закономерно, имеет свою причину. Она верила — и убеждала в этом нас, — что все происходящее есть часть божественного замысла, даже то, что, казалось бы, угнетает, приводит в уныние. В конце концов, по ее убеждению, все повернется к лучшему, а потому не стоит отчаиваться, даже если что-то не складывается. Умейте переступить через свои обиды, еще раз все взвесьте и двигайтесь дальше. Вскоре, убеждала нас мать, обязательно произойдет что-нибудь хорошее и вы поймаете себя на мысли: «Не будь тех проблем, которые расстраивали меня вчера, сегодняшнего счастливого события могло бы и не произойти».
Потеряв надежду получить место в «Монтгомери уорд», я снова отправился искать работу. Тогда я еще не знал, что вступаю на самую главную в своей жизни дорогу, которая, правда, уведет меня далеко от Диксона, однако позволит осуществиться всем мечтам — и старым и новым.
Как обычно, моя мать оказалась права и на этот раз.
Я родился в феврале 1911 года в городе Тампико, штат Иллинойс. Квартира наша находилась на верхнем этаже здания, облюбованного местным банком. Согласно семейному преданию, отец, буквально взлетевший вверх по лестнице, чтобы взглянуть на новорожденного сына, увидев меня, глубокомысленно произнес: «Вылитый голландец. Такой же толстый и надутый. Как знать, может, со временем он станет президентом».
Еще до моего рождения родители решили назвать меня Дональдом, однако одна из сестер матери опередила ее, назвав этим именем своего сына. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как стать Рональдом.
Поначалу имя Рональд казалось мне слишком невыразительным для юного полнокровного американца, и я попросил, чтобы меня звали Датчем — нечто вроде ласково-уменьшительного от того прозвища, которым наградил меня отец при рождении и которое постоянно вспоминал с тех пор, обращаясь ко мне.
Беременность и роды у мамы были трудные, а потому врачи не советовали ей больше иметь детей. Итак, нас стало четверо: Джек, Нел, я и мой брат Нил, родившийся двумя годами раньше.
Мой отец, Джон Эдвард Рейган, которого все звали просто Джеком, самим Богом был предопределен в торговлю. Его предков, ирландцев, выходцев из Типперэри, погнал в Новый Свет голод и прочие бедствия. От предков отец унаследовал лишь умение красиво говорить и преданность «земле гномов». Я не могу припомнить, чтобы кто-то обладал таким даром рассказчика, как он.
Когда я родился, ему было двадцать девять лет. Как и у матери, его образование сводилось к нескольким классам начальной школы. Родители отца умерли от туберкулеза (тогда это называлось чахоткой), когда ему еще не исполнилось и шести лет. Заботы о мальчике легли на плечи его тетки, воспитавшей его истинным католиком и ирландцем.
Несмотря на краткость его школьного образования, Джек обладал тем, что люди называют «уличной смекалкой». Как и большинство американцев, чьи корни уходят в XIX век, во времена «фронтира»[3], он был полон энергии, готов в любой момент сняться с места и двинуться в путь в поисках лучшей жизни для себя и своей семьи.
Отец свято верил в права человека, особенно рабочего человека, и с недоверием относился к признанным авторитетам. Наибольшее подозрение вызывали у него политики-республиканцы, вошедшие в правительство штата Иллинойс, которое он считал не менее коррумпированным, чем Таммани-Холл[4].
От отца я унаследовал веру в то, что все люди, независимо от цвета их кожи и религиозных убеждений, сотворены равными, а также убеждение, что человек сам творец своей судьбы. Отец верил сам и заставил поверить меня, что будущее каждого человека напрямую зависит от целеустремленности и умения работать — много и упорно.
Думаю, что в силу своих способностей Джек мог продать все что угодно. Однако судьба распорядилась по-своему, сделав его торговцем обувью. Большую часть жизни его влекла одна мечта — стать владельцем обувного магазина. Но не просто магазина, не обычного, а самого лучшего, полки которого ломились бы от разнообразной обуви, магазина с самым богатым выбором товара в Иллинойсе.
Нел Уильсон Рейган, моя мать, происходила из англо-шотландского рода. Она встретила и полюбила отца в самом начале XX века в одном из крошечных провинциальных городков, заложенном в иллинойских прериях еще первопроходцами.
Свадьба состоялась в 1904 году в Фултоне, штат Иллинойс, находящемся в сорока милях от Диксона.
Если отца можно было назвать циником, склонным подозревать в людях дурное, то моя мать являлась его полной противоположностью. Она искала в людях добро и часто открывала его. Она ухитрялась разглядеть ростки доброты даже в обитателях нашей городской тюрьмы, которым частенько относила горячую пищу.
Отец научил меня работать, ставить себе цель в жизни и добиваться ее. Видимо, от него же я перенял и дар рассказчика. Мать же открыла мне ценность молитвы, научила мечтать и верить в осуществление мечты.
Отец редко бывал в церкви, мама же старалась не пропустить ни одной воскресной службы в местной церкви Учеников Христовых. Как и Джек, она обладала природной интуитивной сметкой, помогавшей ей преодолеть недостаток школьного образования. Если отец был преисполнен честолюбивых стремлений добиться определенного социального положения, ее основная задача в этой жизни сводилась к тому, чтобы помочь мне и брату стать людьми.
Мы с Нилом никогда не видели своих дедушек и бабушек: они умерли еще до того, как мы родились. У отца был брат, но жил он далеко, а потому виделись они редко. Мать, напротив, происходила из многодетной и очень дружной семьи: у нее было пять сестер и братьев. Одна из сестер была замужем за фермером, владельцем большой усадьбы и сельского магазина, и мы частенько наведывались к ним летом. Другая сестра жила в Куинси, штат Иллинойс, к ней мы тоже ездили на каникулы. Как-то раз мы отправились навестить еще одну из наших теток, управляющую отелем в горах Озарк. Она жила вдвоем с сыном. Не знаю уж, что произошло, но вскоре тетушке пришлось оставить службу и переехать вместе с сыном к нам. Так мы и жили какое-то время все вместе.
В детстве мы часто переезжали с места на место. Сколько я помню, отец всегда был озабочен поисками лучшей жизни, а мне надолго была уготована участь новичка в различных школах: как-то за четыре года я сменил четыре школы. Можно сказать, мы были заложниками отцовых амбиций.
Население Тампико, местечка, где я родился, составляло всего лишь восемьсот двадцать человек. Основные достопримечательности включали главную улицу — короткую, но единственную в городе вымощенную, железнодорожную станцию, две или три церкви и пару магазинов, считая и тот, где работал отец.
Вскоре родители переехали из квартиры над банком в другой дом, выходивший фасадом на парк в центре городка. В парке стояла пушка, сохранившаяся еще со времен гражданской войны, а рядом высилась пирамида из пушечных ядер. Этот парк стал одной из первых картин детства, которые остались в моей памяти. Мы с братом должны были пересечь его, чтобы добраться до депо, где стоял вагончик со льдом.
Помню, как мы, двое малышей, сосредоточенно пробирались через железнодорожную колею под огромным товарным составом, только что прибывшим на станцию, чтобы отщипнуть кусочек таинственного освежающего вещества с задней стенки вагона. Едва мы успели выбраться из-под вагона, как состав тронулся, обдав нас паром, со свистом вырвавшимся из топки.
На обратном пути нас уже поджидала мама, чтобы задать соответствующую проступку трепку. Она оказалась на веранде дома в самый кульминационный момент и стала невольной свидетельницей нашего рискованного предприятия.
Когда мне исполнилось два года, мы переехали в Чикаго, где отец получил перспективное место продавца в обувном отделе универмага «Маршал Филдс». Мы поселились в небольшой квартирке неподалеку от Чикагского университета. Единственная газовая форсунка, освещавшая квартиру, оживала лишь в том случае, если в специальную прорезь в холле опускали четверть доллара. Работа, которую получил Джек, оплачивалась хуже, чем он ожидал, а потому к концу недели Нел приходилось готовить бульон из костей и проявлять чудеса изобретательности в приготовлении других блюд. По субботам мама посылала Нила к мяснику за печенкой якобы для нашего кота (в то время печенка не пользовалась популярностью у хозяек). Кота на самом деле в природе не существовало, и печенка предназначалась для праздничного воскресного обеда.
В Чикаго я впервые серьезно заболел: у меня началась бронхопневмония. Пока я валялся в постели, выздоравливая, кто-то из соседей принес мне в подарок оловянных солдатиков. Целыми днями занимался я построением их рядов, устраивая на одеяле игрушечные баталии. С того момента и по сей день я испытываю легкий душевный трепет, стоит мне только увидеть шкафчик, полный игрушечных солдатиков.
Наше пребывание в Чикаго обогатило меня новым опытом: я познакомился с городским бытом, запруженными людьми мостовыми, сиянием газовых фонарей на городских улицах, экипажами, трамваями и даже автомобилями, в то время бывшими еще редкостью. Однажды, увидев промчавшуюся мимо меня в клубах пара, грохочущую, на конной тяге, пожарную машину, я твердо решил стать пожарным.
Проработав в Чикаго неполных два года, Джек получил предложение перейти в «О.Т. Джонсон», большой универсальный магазин в Гейлсберге, в ста сорока милях к западу от Чикаго, и мы вновь двинулись в путь. На этот раз нас ждал совершенно иной мир. В отличие от шумных запруженных улиц Чикаго нас встретили луговины и впадины, деревья и ручейки и тому подобные прелести тихой жизни провинциального города. Наверное, именно в те годы я понял и полюбил на всю жизнь радости маленьких городков, спокойную жизнь и свежий воздух.
Поначалу мы сняли одноэтажный домик на окраине Гейлсберга, затем переехали в дом побольше, с примыкающей к нему большой лужайкой. Именно там, на этом лугу, началась моя карьера «великого натуралиста». На чердаке этого дома прежний обитатель — безымянный благодетель, которому я многим обязан, — оставил после себя значительную коллекцию птичьих яиц и бабочек, размещенных в особых застекленных ящичках. Мысленно присвоив коллекцию, я проводил на чердаке долгие часы, восхищаясь богатством красок и оттенков яиц и замысловатой хрупкостью крыльев бабочек. Эти занятия породили в моей душе глубокое благоговение перед нерукотворным мастерством Создателя, которое осталось со мной навечно.