В крупных университетах относительно малое число студентов ведет активный образ жизни, большая же часть их втянута в обычную рутину: они ходят на занятия, возвращаются в общежитие, идут в библиотеку и опять на занятия. Без сомнения, есть масса доводов, которые можно привести в защиту крупных учебных заведений, но я считаю, что слишком многие молодые люди недооценивают маленькие колледжи, а также те положительные моменты, которые оказывает на молодого человека в пору его становления участие в активной студенческой жизни.
Если бы я учился в одном из крупных университетов, скорее всего, я затерялся бы в толпе студентов и едва ли раскрыл в себе те свойства, обнаружить которые мне помогла «Юрика». А значит, и жизнь моя сложилась бы совсем иначе. В колледже, когда я поступил туда, училось около двухсот пятидесяти студентов, примерно поровну юношей и девушек, и все знали друг друга по именам.
Как и в любом маленьком городке, в колледже трудно остаться незамеченным: каждый кому-то зачем-то нужен. Здесь для всех находится занятие, будь то клуб любителей пения или издание студенческого ежегодника; каждый имеет свой шанс блеснуть в том или ином качестве и лишний раз убедиться в своих способностях. Вы обнаруживаете в себе достоинства, о каких и не подозревали бы, учась в более крупном заведении.
Одно время в колледже меня даже обвиняли в том, что я больше времени уделяю занятиям по интересам, чем занятиям по учебным предметам. Однако это было не совсем так. Более всего меня привлекала экономика, экономические науки, хотя правда и то, что во внеучебное время я процветал. Должен, однако, заметить, что мои надежды в один миг покорить всех обитателей колледжа, завоевать все призы и в одну ночь сделаться футбольной знаменитостью были далеки от воплощения.
Наш тренер, Мак Маккинзи, живая легенда «Юрики», еще студентом получил двенадцать наград и был капитаном команды по троеборью. Во время одного футбольного матча он фактически один набрал все очки и победил соперников со счетом 52:0. Тогда же он был назначен помощником тренера футбольной команды и почти сразу же после этого — главным тренером.
Легенда или не легенда, но, как я вскоре понял, меня он вовсе не жаловал. Мои успехи в школьной футбольной команде его совершенно не волновали, и по большей части тренер держал меня на скамье для запасных игроков. Поэтому весь первый курс для меня был окрашен чувством обиды.
Но, если в футболе я в ту осень отсиживался в запасных, в другого вида баталии — политике — мне пришлось участвовать куда активнее. Можно сказать, это был мой первый выход в мир политики.
Осенью 1928 года произошел биржевой крах, и вдали замаячил призрак «великой депрессии». До самого ее разгара оставался еще год, но фермеры со Среднего Запада уже почувствовали себя в экономических тисках, а «Юрика», существовавшая на дотации округа, ощутила первый удар, выразившийся в сокращении этих дотаций.
Для того чтобы свести концы с концами, Берт Вильсон, новый президент колледжа, принял решение закрыть ряд факультетов и провести ряд других сокращений. Свой план он намерен был осуществить во время недельных студенческих каникул по случаю Дня благодарения.
Когда слух об этом достиг студентов, по всей территории колледжа прошла волна негодования, подобно огню, распространяющемуся по прерии. Вводимые президентом сокращения означали, что огромная часть студентов, как начинающих, так и старшекурсников, не сможет ходить на занятия, а следовательно, не сможет и закончить колледж.
Мы были больше всего возмущены тем, что Вильсон в первую очередь решил пожертвовать выпускниками, даже не попросив студентов подумать о других путях сокращения расходов. Недовольство подогревало еще и то, что президент проводил свои решения исподтишка, пока мы мирно наслаждались праздничной индейкой, и ставил нас уже перед свершившимся фактом.
В пятницу вечером, в канун праздника, когда, как правило, начинается предпраздничный «исход» студентов, никто не покинул территорию колледжа. Был создан студкомитет, который должен был решить вопрос о забастовке. Я вошел в комитет как представитель первокурсников. Всю ночь с пятницы на субботу мы ждали, чем окончится встреча попечителей, которые должны были утвердить сокращения, предложенные президентом.
Когда заседание окончилось, мы, взглянув на их лица, сразу поняли, что решение принято: топор был занесен, и удар вот-вот последует.
Несколькими минутами позже зазвонил колокол в местной часовне: один из членов нашего комитета пробрался на колокольню и ударил в набат. По этому сигналу студенты, объединившись с преподавателями, двинулись к часовне, заполнив ее до предела.
Поскольку я был новичком, а следовательно, лицом не заинтересованным в проблемах старшекурсников, мне предложили выступить от имени комитета с предложением объявить забастовку.
В своей речи я развернулся в полную силу: коснулся не только тех ужасающих последствий, коими грозят финансовые сокращения дипломам выпускников; подчеркнул, что подобные «нововведения» повредят репутации и самого колледжа. Я живописал то пренебрежение, с которым администрация «Юрики» восприняла наши встречные предложения об экономии средств, а также предательское решение осуществить задуманное в наше отсутствие.
Эта речь, первая в моей жизни, была столь же волнующей для меня, как и все последующие. Впервые в жизни я понял, какая сила сокрыта в ораторском искусстве, почувствовал, как воздействует на аудиторию слово. Это был незабываемый опыт. Стоило мне коснуться чего-то важного, как зал разражался гулом одобрения, реагировал на каждую фразу, каждое слово. В конце концов и оратор, и слушатели слились в единое целое. Когда же я предложил поставить на голосование вопрос о забастовке, все вскочили на ноги, загремели аплодисменты и предложение было встречено всеобщей поддержкой.
Забастовку назначили на первые же послепраздничные дни. Вернувшись в колледж, многие студенты отказались посещать занятия и предпочитали готовиться самостоятельно. Преподаватели же, появляясь в аудиториях, отмечали всех как присутствующих и расходились по домам.
Через неделю президент подал в отставку, забастовка закончилась и «Юрика» вернулась к своему обычному ритму.
Следующим летом я вновь устроился спасателем в Лоуэлл-парк. К концу сезона я сделал вывод, что слишком долго терплю невнимание Мака Маккинзи к своим футбольным способностям.
Я уже потратил большую часть своих сбережений; того, что осталось, явно не хватило бы на второй год обучения, да я и не был уверен, что смогу продолжать учебу. Мне кажется, сомнения в том, что ты сделал верный выбор, обычны для студента-первокурсника. Очевидно, и я должен был пережить этот момент. А затем потянулась цепь тех мелких событий, которые заставляют задуматься, каковы планы Создателя по поводу вашего будущего.
В школе у меня был приятель, работавший в одной землемерной фирме, а потому по долгу службы нередко оказывавшийся в окрестностях Лоуэлл-парка. Он знал о моих финансовых проблемах, о том, что мне нужны деньги, и о моих сомнениях в планах на будущее. А потому после окончания сезона сообщил мне, что хочет сменить работу, и предложил попроситься на его место.
Выслушав меня, местный топограф не только согласился взять меня на работу, но и предложил добиться для меня стипендии на будущий год. Он сам учился в университете штата Висконсин и преуспел в командной гребле, меня же видел в Лоуэлл-парке и заметил, что я тоже много времени уделяю гребле. Он также добавил, что, если я проработаю у него хотя бы год, он постарается добиться для меня спортивной стипендии в Висконсине, предложив мою кандидатуру в команду гребцов. А эта стипендия покроет большую часть моих расходов. Предложение было невероятно соблазнительным, от него просто невозможно было отказаться. Я решил не возвращаться в «Юрику», поднакопить за год денег и поступить в университет.
Накануне того дня, когда Маргарет должна была отправляться обратно в колледж, у нас состоялось печальное прощание. А на следующее утро, встав пораньше, я обнаружил, что Диксон насквозь промок от дождя, следовательно, заниматься землемерными работами невозможно. День выдался сырой и мрачный, и я не знал, чем себя занять. Я начал уже скучать по Маргарет и решил позвонить ей перед отъездом. Она с родителями уже собиралась выходить и предложила мне прокатиться до колледжа, поскольку мне все равно нечего делать.
Едва ступив на территорию «Юрики», я вновь оказался в его власти. Я заглянул в ТКЭ, где увидел своих друзей, потом навестил Мака Маккинзи и был приятно удивлен, поскольку он, узнав, что я не собираюсь продолжать учебу, не смог скрыть явного огорчения.
Когда я признался, что остался без денег и не могу учиться дальше, Мак отправился просить за меня. Результат был поразителен: через час колледж уже восстановил за мной право на стипендию для особо нуждающихся. Таким образом покрывалась половина расходов на обучение, а остаток мне согласились отсрочить до окончания колледжа.
Как студент второго курса, я не мог больше работать в столовой ТКЭ, поскольку это место предназначалось только для новичков; однако тренер нашел мне другое, более приятное занятие, особенно для представителя мужской половины колледжа: мыть посуду в «Лидас вуд», женском общежитии.
Вот так, совершенно для себя неожиданно, я вновь оказался в «Юрике». Подчас я задумываюсь, а как бы сложилась моя жизнь, если бы в то утро в Диксоне не было дождя?
Позвонив домой, я попросил маму прислать мне одежду и сообщил, что решил остаться. У мамы тоже были для меня новости: после трех лет работы разнорабочим на цементном заводе Мун признал свое поражение и собрался в колледж.
Я тут же вернулся к тренеру и, как прирожденный купец расхваливает свой товар, стал расхваливать отвагу и мастерство брата на футбольном поле. На это потребовалось совсем немного времени, и вскоре Мун тоже был зачислен в «Юрику», получив, как и я, стипендию для нуждающихся и заняв мое место кухонного работника в ТКЭ.