Сопоставив противоположные точки зрения, мы приходим к практическому выводу: представляется логичным, что расставание, выход из комфортного лона — это стресс. После того как малыш долгие месяцы жил в темном, теплом и стабильном окружении, его вдруг вышвыривает в совершенно иной мир. Его пугают яркие огни, громкие звуки, открытое пространство, холодный воздух. Потом младенца передают с рук на руки, моют, теребят и тискают. А еще рождение может быть физически болезненным, как поведал сначала своей маме, а потом и бабушке трехлетний внук Дайан Сайлас.
«Мне было больно» — рассказ Дайан
В родовой палате собралось двадцать врачей и медсестер. После девяти месяцев тяжелой беременности и шестнадцати часов осложненных родов Кей Энн сделали кесарево сечение, и Сайлас наконец-то появился на свет.
— Ты родился три года назад в этот самый момент, — сказала Кей Энн сыну, показывая на часы.
— Мне было больно, — отозвался Сайлас, склонив голову.
— Что ты хочешь сказать?
— Мне правда было очень-очень больно. Я хотел остаться внутри, — морщась, объяснил он.
Когда они приехали ко мне, Кей Энн (эрготерапевт, по второму образованию психолог) вызвала меня на кухню. Пересказав мне этот разговор, она поинтересовалась:
— Но он же не может на самом деле это помнить — или может?
— Я не знаю, — ответила я. — Звучит невероятно. Хочешь, чтобы я его об этом спросила?
Вечером вся семья собралась на ужин, я задала Сайласу вопрос: «Ты помнишь день, когда ты родился?» — и он снова сказал, что помнит, как ему было больно.
Нам всем приходится пройти через страдания, расставаясь с материнским лоном, и вне зависимости от того, помним мы их сознательно или нет, эта первая серьезная потеря играет важнейшую роль в развитии нашей психики на самом раннем этапе.
Мы приходим в этот мир полностью зависимыми. Нам всем необходима пища, тепло, укрытие, защита и любовь. Привязанность и скорбь — настолько же первобытные и инстинктивные чувства. Как показывают исследования, боль утраты испытывают как люди, так и животные.
Привязанность, разлука и горе у животных
Так же как люди, многие животные из-за расставания горюют. Домашние питомцы порой умирают от горя, потеряв хозяина. Даже если разлука временная, некоторые из них приходят в такое отчаяние, что отказываются от того, что необходимо для жизни. Ветераны говорили, что после их ухода на войну питомцы, остававшиеся дома, переставали есть и пить и умирали.
Некоторые стадные животные (например, слоны) собираются вокруг умирающего собрата и не оставляют его одного. Однажды Джо стал свидетелем такого горя, и это изменило всю его жизнь.
«Что я наделал?»
Когда Джо было десять лет, отец подарил ему двустволку. К двенадцати годам мальчик часто уходил один в близлежащие поля и леса. Если играть было не во что, он стрелял в любое животное, просто чтобы потренироваться в меткости. Джо с болью вспоминает свой последний охотничий опыт.
В тот день в походе не было ничего необычного — до тех пор, пока Джо не подстрелил чайку. Когда прекрасная белая птица с криками упала в ближайший пруд, ей на помощь поспешили десятки чаек. Они кружили над смертельно раненной сестрой у кромки воды. Их грациозный танец контрастировал с полными горя выкриками. Вскоре с разных сторон слетелось еще множество чаек, так что их набралось около сотни. Воздух заполнили резкие звуки: чайки плакали от горя и бессилия.
С Джо такого никогда раньше не случалось. «Что я натворил… что я натворил?» — думал он. На скорбную вахту собралось больше птиц, чем ему когда-либо доводилось видеть. Ни одна чайка из птичьего сообщества не прерывала траурного полета, даже когда подстреленная птица перестала шевелиться. Джо отвернулся, больше не в силах выносить пронзительные рыдания и сиротливое кружение грациозных птиц.
«Я так пожалел о том, что сделал, — объяснил он, — что побежал, надеясь оставить это все позади. Но у меня ничего не вышло. Птичья скорбь заставила меня понять, что жизнь одной маленькой чайки тоже имеет значение, что в жизни каждого существа есть смысл и все имеют право на жизнь. Я поклялся, что никогда больше не причиню животным вреда».
Хотя время и расстояние отдалили от Джо гулкие крики чаек, горевание, которому он стал свидетелем в тот день, врезалось ему в память. Этот опыт привел к тому, что он на всю жизнь увлекся темами привязанности и потери. Джо подтверждает, что все живые существа (люди и животные, как дикие, так и домашние) испытывают горе. Горевание из-за потери настолько же естественный рефлекс, как то, что, ощущая голод, мы едим.
Ранняя привязанность и горе у людей
Младенцы зависят от привязанности, она необходима им, чтобы выжить[11]. Малыши обычно привязываются прежде всего к матери и плачут от горя, если их с мамой разлучают. Даже если расставание временное или воображаемое, оно может вызвать настоящее отчаяние. Горе — это самая сильная эмоция, определяющая поведение, и с возрастом это не меняется. Взрослые испытывают те же чувства и продолжают вести себя в соответствии с тем, чему они научились в течение первого года жизни, — более поздние переживания лишь прибавляются к этому.
Развитие стратегий горевания
Младенцы недостаточно развиты, чтобы осознавать свои чувства при разлуке и горе, и, даже если бы они были на это способны, у них нет слов, чтобы описать то, что они переживают. В результате дети переносят все эти эмоции на следующий этап развития.
На следующем этапе, на втором и третьем годах жизни, дети начинают осознавать свои чувства, также развивается умение их выражать. В этот момент становятся более очевидными реакции малышей на горе. К несчастью, мало кто понимает, что привязанность — это истинная потребность ребенка и что дети нуждаются в том, чтобы выражать горе при разлуке с любимым человеком. Большинство взрослых отвечают: «Перестань хныкать», «Такой большой, а плачешь», «Не о чем реветь» или «Попробуй у меня поплачь, я тебе задам». Ниже мы приводим примеры того, как могут развиваться стратегии переживания горя.
«Мы не хотели, чтобы вы, дети, поднимали шум»
У Эмили и ее двух сестер на троих было шесть детей, от года до четырех лет. С самого начала молодые матери договорились сидеть с детьми по очереди. Чтобы малыши не плакали, когда уходит их мама, взрослые придумали особую систему. Например, Эмили не говорила своим детям, что уйдет и оставит их на несколько часов с тетей. Когда они приезжали в гости, все собирались в гостиной. Затем, когда Эмили пора было уходить, кто-то из взрослых отвлекал детей, уводил их во двор поиграть. Но каждый раз, когда малыши возвращались в ту комнату, где оставили маму, и не находили ее, их охватывала паника. «Мама, мама, мама!» — кричали они, плакали и колотили по двери, чтобы мать вернулась. Они чувствовали себя брошенными, будто их предали, они горевали, но тетя отмахивалась от их эмоций и ругала их: «Да что такое? Вы же знаете, что она вернется».
Хотя сейчас дети Эмили выросли, затаенное горе, чувство покинутости, ощущение, будто их предали, всплывают каждый раз при каждой новой утрате. Однако выросшие дети предпочитают отмахиваться от этих чувств, поскольку именно этому их учили в детстве. Правда, одна из племянниц попробовала обратиться к своему прошлому, когда умерла ее мать.
— Почему вы так поступали? — спросила она у тети.
— Мы просто не хотели, чтобы вы, дети, поднимали шум, — ответила та.
Разобравшись, как развивались в ее случае стратегии горевания, племянница Эмили объяснила нам: «Я своих детей готовлю. Я целую их на прощание и напоминаю, что через несколько часов вернусь. Они могут немного попереживать, когда я ухожу, но не чувствуют себя брошенными и потерянными, как это было у меня».
«Снова похоронная процессия» — рассказ Дайан
С самого раннего возраста, пока мама с папой были на работе, я оставалась с бабушкой. Когда мне исполнилось пять лет, мы с родителями и моей старшей сестрой переехали из Хот-Спрингса, штат Арканзас, в Хьюстон, штат Техас, а бабушка осталась в Арканзасе. Хотя мы часто навещали ее, каждый раз перед тем, как мы отправлялись в долгий обратный путь до Хьюстона, повторялось одно и то же.
Мама и сестра говорили бабушке «до свидания» еще в доме, а затем торопливо выходили к машине. Они давали мне и бабушке время попрощаться наедине и дать волю эмоциям. В этот краткий промежуток я цеплялась за каждую миллисекунду: впитывала аромат свежевыпеченного пирога на кефире, капание крана на кухне, выгоревшие цветы на обоях и крепкие объятия бабушки, когда она с любовью прижимала меня к себе.
Тем временем мама терпеливо ждала меня за рулем машины, а сестра, взгромоздившись на две толстые подушки, барабанила накрашенными ноготками по заднему стеклу. Через несколько минут мама заводила мотор, и это был сигнал для меня: пора выходить. Мы с бабушкой, рыдая, распахивали скрипучую дверь и в обнимку появлялись на пороге, а сестра громко говорила: «О боже! Снова похоронная процессия».
Я садилась на переднее сиденье и спешила опустить стекло, чтобы оно не стояло между мной и бабушкой. Автомобиль трогался, и я посылала ей последний воздушный поцелуй. Бабушка промокала слезы красивым вышитым фартуком, и казалось, что у нее разрывается сердце. Однако она прикладывала морщинистую руку ко рту, чтобы послать мне поцелуй в ответ. Я вытягивала шею, стараясь как можно дольше не терять обожаемую бабушку из виду. Но вот между нами вставали дома, а у меня перед глазами все плыло от слез. Бабушки снова не было видно. «Милая, не плачь, — просила мама. — Ты разболеешься, если будешь плакать».
Я была так мала, и при этом мне нельзя было дать волю чувствам, но так обходятся с большинством детей. Однако мой мозг воспринял мамины предостережения еще более серьезно. Мой дед умер от неизвестного заболевания, поэтому я выстроила для себя такую логическую цепочку: