Способы разрешения
Окончание нашего исследования будет состоять в том, чтобы прийти в то место, с которого мы начали наш путь, и узнать его с первого раза.
Глава IXАдаптация и психотерапия
Большинство скорбящих не нуждается в профессиональной помощи, чтобы совладать с горем, и фактически не прибегает к ней. В основном люди просто нуждаются в поддержке окружающих и в такой социальной среде, где бы они чувствовали себя свободно, выражая любые эмоции. Как правило, человеку приносит облегчение знание того, что чувства вины и гнева, а также быстро сменяющиеся реакции отрицания, расщепления и уговоров являются типичными в данной ситуации. Успокаивает и понимание, что переживание горя – это период сильного душевного волнения, фрустрации, что обычное горе порой бывает весьма причудливо. Через несколько месяцев после смерти отца молодому юристу приснилось, что тело отца почернело и плоть отвалилась от костей. Сновидение ужасало его до тех пор, пока он не сходил к специалисту, консультирующему по тяжелым утратам, и не узнал, что такой сон типичен для людей в фазе завершения кризиса горя.
Общество может помочь переживающим горе, сняв табу с разговоров о смерти. Мы можем поощрять их откровенные разговоры с родственниками и друзьями об этом опыте и сопровождающих его чувствах. Большая часть духовенства знает, как протекает неосложненное горе. Их миссия общения с семьями смертельно больных и опыт участия в похоронных ритуалах дают им понимание потребности скорбящих выражать противоречивые чувства, боль и гнев. Нерелигиозные люди обычно сами создают ритуалы, чтобы отметить это трагическое событие в своей жизни. Например, они выбирают символическое место для того, чтобы развеять прах любимого человека, или иным творческим способом стараются увековечить его память. Такие программы, как «Вдова вдове» или «Соболезнующие друзья», весьма полезны тем, что дают возможность переживающим горе встретиться с другими людьми, которые страдают от схожих утрат. Подобные группы поддержки обеспечивают безопасные условия, в которых скорбящий может избавиться от вины и гнева.
Первые главы этой книги могут послужить источником по выработке терапевтической установки тем, кто профессионально помогает переживающим утрату. Например, потерявший жену в результате сердечного приступа вдовец, которые жалуется на боли в груди, но однако не обнаруживает физических симптомов для таких жалоб, возможно, находится в начальной фазе нездоровой идентификации. Хорошо, если он будет это понимать.
Работа с людьми, потерявшими родителей в подростковом возрасте, показала нам, что подростков, переживающих горе, не следует «щадить», но следует побуждать их выражать свое горе и участвовать в похоронной церемонии. Те, кто достиг подросткового возраста, способны горевать, как взрослые. Реакция детей на смерть зависит от возраста, как об этом говорилось в предыдущей главе. Однако даже маленькому ребенку нужно знать, что горе – это переживание, у которого есть начало и конец. Важно, чтобы ребенок видел, что взрослые погружаются в горе и оставляют его позади.
Для относительно небольшого числа людей, требующих психотерапевтической помощи в разрешении конфликтов, вызванных утратой, лечение варьируется от краткосрочной психотерапии до психоанализа. Чтобы быть эффективной, такая терапия должна занять какое-то время, чтобы исследовать значение утраты для человека, и и причины, приведшие к осложненному горю. К сожалению, сегодня в психиатрии модно выписывать лекарства, поэтому таблетки заменяют действительное лечение. Подобный расчет на лекарства обусловлен экономическим давлением и тем фактом, что страховые агентства не склонны покрывать расходы на что-то большее, чем быстро достигнутый результат. Для человека, страдающего от осложненного горя, применение лекарств является ошибочным. Короткие истории, изложенные в этой книге, подчеркивают важность вскрытия эмоций для разрешения горя. Лекарства заглушают эмоции и затормаживают этот процесс.
Краткосрочная психотерапия
Всегда с удовольствием вспоминаю об опыте краткосрочной психотерапии, которую я провел с одной пациенткой. Это была хрупкая женщина среднего возраста. Буду называть ее Луизой. Ее семейный доктор был уверен, что она параноидная и психотическая личность. Узнав о том, что симптомы появились у нее после смерти сына, он направил ее ко мне. Когда я впервые встретил Луизу и ее мужа в моей приемной, их страдание было очевидным. Они крепко держались за руки. Я пригласил Луизу к себе в кабинет, и она сразу же разразилась потоком признаний, вскрывавших суть «грязной игры».
После того, как Луиза успокоилась, она рассказала мне следующую историю. У нее было два женатых сына; младший недавно погиб, когда летел на собственном самолете. Его жена была с ним в самолете, однако не получила никаких травм. Моя пациентка выдвинула версию о том, что несчастный случай устроила невестка, хотя авиационные службы установили, что происшествие стало результатом неосторожности ее сына. Это было не единственное преступление, в котором Луиза обвиняла свою невестку. Луиза подозревала, что молодая вдова пыталась отравить своего мужа за несколько недель до происшествия.
До того, как я увиделся с Луизой, она целый год пыталась самостоятельно добраться до сути произошедшего. Она наняла детектива, чтобы получить сведения о невестке, проверить результаты вскрытия и отчеты о несчастном случае. Она сообщила, что не спала ночей, пытаясь разгадать тайну. От бессонницы ее подозрения только множились. Муж Луизы пытался убедить ее, что невестка вряд ли разрабатывала план убийства сына, так как брак был счастливым. Более того, если невестка хотела, чтобы самолет потерпел крушение, она бы не полетела на нем.
Во время нашего первичного интервью Луиза свободно обсуждала свою версию «грязной игры». Пока она говорила, я начал понимать, что смерть сына воскресила какие-то прошлые конфликты, связанные с утратой, и что Луиза сама когда-то оказалась жертвой подобной игры.
У Луизы были старшие и младшие браться, и она была единственной девочкой в большой семье. В детстве ее окружали, в основном, мальчики, но благодаря привязанности родителей она стерпелась с этим. Когда ей было тринадцать лет, один из братьев умер от разрыва аппендикса. Мать Луизы, поглощенная смертью сына, была безутешна. Как единственная девочка в семье Луиза взяла на себя хлопоты по дому и заботу о братьях. Никто ее не замечал в семье; когда она окончила школу, близкие даже не появились на церемонии вручения аттестата.
Таким образом, Луиза считала себя жертвой несправедливости – жертвой грязной игры: даже подобная спортивная лексика отражает тот факт, что в детстве ее подавляли мальчики. Она могла приспособиться к своему положению, сделавшись благодетельницей человечества. После окончания школы она в свои двадцать лет пошла работать и откладывала большую часть своей зарплаты, чтобы помочь заплатить за операцию, необходимую другому брату. Она вышла замуж за нетребовательного мужчину, окружившего ее материнской заботой, которой Луиза была обделена в детстве. У них было два сына. Она не изменяла своему жизненному стилю альтруистки «сначала – другим, а потом – себе». Она отгораживалась этой ширмой от своего возмущения тем, что ее родная мать пренебрегала ею.
Однажды мать Луизы решила, что скоро умрет. Она собрала своих уже ставших взрослыми детей и сообщила им, что многие годы хранила некоторые «тайные предметы», принадлежавшие умершему сыну. Ее «предсмертная» просьба состояла в том, чтобы ее дети и дети ее детей берегли эти предметы (связующие объекты). Луиза была в ярости, хотя ничего не сказала. Пока ее мать медленно умирала, Луиза поняла, как много она потеряла в подростковом возрасте и как мать потворствовала своему горю за счет счастья Луизы.
Пока Луиза перечисляла свои подозрения и жалобы на невестку, она постоянно ссылалась на то, какой «неучастливой» казалась невестка на похоронах своего мужа. Мне стало ясно, что для Луизы две женщины связывались воедино по причине их холодности перед лицом печали и страдания. Я попросил Луизу подумать о связи, которую она проводила между «неучастливостью» невестки и «неучастливостью» матери. Я высказал предположения, что, возможно, невестку сделали нечувствительной успокоительные лекарства, прописанные ей. Луиза ушла от меня, изумленная тем, что она могла несправедливо осуждать молодую женщину. После этой первой встречи по пути домой она заглянула к невестке. Две женщины не спали всю ночь – разговаривали и вместе оплакивали свою общую утрату. Луиза начала видеть в молодой женщине вдову, глубоко потрясенную потерей. И больше не отождествляла невестку с собственной матерью, а значит, смогла разделить два переживания. Это открытие обратило ее скорбь в нормальное русло.
В течение полугода я видел Луизу восемь раз. На одной из первых встреч она спонтанно сообщила о детском воспоминании, связанном с темой «грязной игры». Когда Луизе было около тринадцати лет, ее брат (тот, который умер через несколько месяцев) дразнил ее. Отвечая на нападки брата, она сбросила его игрушечный самолет, которым он очень дорожил, с лестницы, и он разбился вдребезги. Это воспоминание и сопутствующую вину она подавляла многие годы.
Лечение Луизы во время оставшихся сессий фокусировалось на утрате брата в детстве и на чувстве бессознательной вины, вызванном его смертью. Способность Луизы горевать о брате была заторможена, потому что смерть брата принесла еще одну утрату – потерю любви и внимания матери.
Смерть сына оживила у Луизы чувство вины, возникшее в детстве. Однако эта вина во всех ее смыслах была слишком велика, чтобы Луиза могла осознать ее. Базовый сценарий остался нетронутым: женщина была ответственна за крушение самолета, которое повлекло за собой смерть ее мужа, и через проективную идентификацию Луиза назначила на роль «убийцы» свою невестку.
Так как Луиза пришла ко мне только на краткосрочную терапию, мы не исследовали другие аспекты ее истории и не делали попыток изменить структуру ее характера. Поднять на уровень сознания чувство вины, связанное со смертью брата, и чувство гнева на мать – этого было достаточно, чтобы помочь Луизу в переживании скорби. Начался нормальный процесс горевания. После второй годовщины смерти сына она прислала мне письмо. В эту годовщину вся ее семья, включая вдову сына, устроила церемонию в память погибшего. Это поминовение обозначило завершение переживания горя, и Луиза больше не нуждалась в моей помощи. В течение нескольких последующих лет я получал рождественские открытки от Луизы. Похоже, у нее все было хорошо.
Терапия повторного переживания горя
Когда я, молодой психиатр, в 1963 году приехал в Медицинский центр Университета Вирджинии, в качестве кабинета мне выделили комнату без окон размером с чулан. Поскольку я был приятно взволнован тем, что становлюсь сотрудников известного факультета, и с оптимизмом воспринимал свое пребывание внизу тотемного столба на кафедре, то я охотно согласился на помещение. Этот чулан находился рядом с многооконным угловым кабинетом, который занимал доктор Джозеф Вольпе, одна из тогдашних звезд, ученый, привлекавший к себе большое внимание благодаря своим работам по поведенческой терапии. Бихевиористы верили, что в основе всех психологических проблем лежат не бессознательные конфликты, а обретенные в результате научения и обусловливания реакции.
Между тем я поступил в Вашингтонский психоаналитический институт, чтобы, по предложению своего наставника – психоаналитика доктора Дэвида Эйбса, – начать тренинг-анализ. Когда меня приняли, я несколько раз в неделю совершал поездки в Вашингтон, хотя дорога в оба конца занимала около шести часов. Приверженность психоанализу сделала мое положение на кафедре несколько некомфортным. На еженедельных собраниях факультета наш председатель не упускал случая заметить, что психоанализ как профессия умрет через двадцать лет. Кроме того, большим успехом пользовался доктор Вольпе, чей длинный список пациентов, надеявшихся быть «отученными», невозможно было игнорировать. Вольпе часто указывал на неэффективность психоанализа, в то время как он мог быстро «излечить» человека. Оглядываясь назад, я думаю, что завидовал ему и восторгался его убежденностью в своей правоте даже несмотря на то, что он не верил в бессознательное – краеугольный камень психоанализа. Проще говоря, Вольпе верил, что если мужчина у мужчины фобия собак, то она происходит от пугающего опыта с собаками в прошлом, хотя мои познания привели меня к уверенности в том, что если человек и был напуган собаками, то полезно было бы еще узнать, не воплощало ли собой животное какие-то бессознательные и подавленные страхи.
Я подозреваю, что коллеги-психоаналитики могли бы сказать, что мое желание найти быстрый способ влияния на пациентов, как это делал Вольпе, возникло от «идентификации с агрессором» или, как в данном случае, от возрастающего соперничества с ним. Впрочем, я не стремился, как Вольпе, отучать людей от внешних страхов, таких как боязнь собак или пауков, но хотел отучить их от внутренних страхов. Я решил, что люди, у которых были проблемы с гореванием, могли бы стать идеальными кандидатами для такой фокусной терапии. Почему бы, думал я, не разработать метод освобождения скорбящего от конфликта, вызванного утратой?
Таким образом я разработал метод лечения, названный мною «терапией повторного переживания горя», метод, по большей части не принимавший в расчет сложный внутренний мир человека и сосредоточенный на реакциях на конкретную утрату[88]. Я начал подбирать пациентов, понимавших, что они «застряли» в горе. Я концентрировался исключительно на утраченных взаимоотношениях пациентов, на их воспоминаниях об умершем, на их реакциях на отдельные моменты смерти, на похороны и так далее. Вспоминая об этом, я поражаюсь, насколько механически действовал я тогда, постоянно вмешиваясь, стараясь устранить искажения в мышлении пациентов и неуместную вину.
Вдохновленный своей работой с Алисой, использовавшей вырезки и фотографии для обзора своих отношений с дедушкой, я начал просить скорбящих приносить фотографии умерших людей. Я думал, что рассматривание фотографий и воспоминания о кончине помогут понесшим утрату откровенно говорить о том, кем были умершие и что они значили для них. Все это было попыткой ослабить влияние умершего человека с тем, чтобы скорбящий не проводил годы в разыгрывании старых сражений.
Произошла забавная вещь. Наряду с фотографиями некоторые пациенты стали приносить и другие предметы, которые, как они чувствовали, передавали некую психическую правду об утерянных взаимоотношениях. Иногда это были предметы, к которым они выказывали безразличие. В другое время прикосновение к этим предметам или даже взгляд на них пробуждали чувство вины, страха, боли или даже гнева. Вначале я был сбит с толку этими реакциями и желал знать, что я «спустил с привязи». Однако вскоре внутренние реакции пациентов на эти разбитые часы, сломанные фотоаппараты и треснутые очки воскресили у меня в памяти спрятанный бабушкой рюкзак с вещами, принадлежавшими ее умершему сыну, и подтолкнули меня к открытию роли связующих объектов.
По мере своего профессионального роста я освобождался от мысли о возможности магического излечения. Тем не менее, я оставил в своем арсенале термин «терапия повторного переживания горя». Он стал включать в себя определение точки фиксации горя, способ ослабления фиксации, а также создания таких условий для скорбящего, чтобы он мог «повторно пережить» утрату с этого момента. Спустя годы терапия стала менее ригидной, гораздо больше времени я стал уделять выяснению различных страхов, которые порождала у скорбящего утрата. В фокусе лечения оставались связующие объекты.
Терапия повторного переживания горя, как правило, занимает от двух до четырех месяцев, во время которых встречи с пациентом происходят три-четыре раза в неделю. Интенсивность такого лечения зависит от характера материала, с которым имеешь дело. Кандидатов на терапию повторного переживания горя нужно отбирать с осторожностью. Они должны обладать достаточной психологической силой, чтобы выдержать тревогу, вызванную этим процессом. Наиболее подходящие для повторного переживания горя пациенты – те вечноскорбящие, что живут с активной надеждой снова увидеть утраченных людей, но все же страшатся повторного воссоединения, потому что оно подразумевает, что оплакивание никогда не закончится. Динамика поглощенных гореванием и вечноскорбящих может частично совпадать в некоторых случаях; если депрессия не закрепилась, такие кандидаты могут успешно повторно переживать горе. Если первое лечение не дает успеха, показана длительная психотерапия, нацеленная на более значительные психологические изменения.
Повторное переживание горя: обзор
Прежде всего, терапевт проводит диагностическое интервью, чтобы выявить причины, по которым пациент не способен горевать и при этом принимать в расчет как утраты, понесенные пациентом в детстве, так и те, которые привели его к терапевту. Я также стараюсь понять, есть ли у пациента интроект или какая-то болезненная идентификация и определенный связующий объект, однако не открываю пациенту моих намерений.
Так как пациент поглощен утраченным человеком, одной из первоначальных целей терапии повторного переживания горя является оказание ему помощи в проведении различия между ним и ушедшим из жизни. Например, пациент говорит о резком письме, которое он получил от отца незадолго до его смерти. Позже на сессии пациент начинает критиковать себя, бессознательно вторя словам отца. Я указываю на сходство критических высказываний и прошу пациента отделить его чувства от отцовских. Такой подход помогает распутывать узы, связывающие скорбящего с утраченным человеком. Парадоксально, но при этом одновременно усугубляются чувство вины, гнева и печали, так как факт смерти становится более реальным.
Далее я побуждаю пациента говорить об утрате, возвращаться к обстоятельствам последней болезни или несчастного случая, обсуждать его реакцию на увиденное им бездыханное тело и на ритуал похорон. Делая это, я руководствуюсь своим представлением о том, чем осложняется горе. Я стараюсь не задавать прямых вопросов пациенту, вместо этого я пытаюсь, прибегая к интерпретациям и пояснениям, подвести пациента к осознанию неких фактов.
Постепенно пациент начинает осознавать собственную амбивалентность и понимать, что его тоска по восстановлению утраченных отношений уравновешивается стремлением к освобождению от них. Вместо прямого убеждения пациента в том, что такая двойственность является нормальной, терапевт сообщает это пациенту скорее посредством своей нейтральной позиции и эмпатии. Эмпатические замечания подталкивают пациента к необходимости разобраться в том, почему он попеременно хочет то «воскресить» утраченного человека, то «освободиться» от него. На этом этапе пациент начинает испытывать гнев, а также иными способами проживает прошлый опыт, связанный с утратой и утраченным человеком. Пациент начинает повторно переживать горе.
После того, как значительная часть эмоций выражена, я прошу пациента принести на встречу связующий объект. Пациент приносит его, но вначале как бы игнорирует наличие объекта. Далее я прошу пациента дотронуться до объекта и рассказать, какие мысли у него возникают. Как правило, пациент уподобляет связующий объект магической шкатулке, заключающей в себе конфликтные взаимоотношения. На меня всегда производит сильное впечатление интенсивность эмоций, пробуждаемых связующим объектом, и я хотел бы предупредить об этом других психотерапевтов. Связующий объект может вызвать настоящие эмоциональные бури, продолжающиеся неделями. Вначале чувства смешаны, затем они дифференцируются, и терапевт с пациентом могут выделить чувства гнева, вины, раскаяния, печали и т. п. После выражения чувств связующий объект начинает терять свою силу вне зависимости от того, решал пациент избавиться от него или нет.
Как только связующий объект теряет свое могущество, пациент мрачнеет и уже готов завершить оплакивание утраты. Пациенты делают финальные шаги для того, чтобы освободиться от отношений, например, посещают могилу (если они никогда этого не делали) или придумывают другой способ почтить память утраченного человека.
На протяжении всего процесса сны пациента являются той нитью, которая указывает на этапы повторного переживания. Моему пациенту Келли в начале терапии приснилось зеленое поле. В последующих снах по полю проходит узкий ров, затем умерший отец появляется живым, но в инвалидном кресле. В одном из последних снов Келли кладет отца вместе с инвалидным креслом в ров. Примерно через неделю пациент сказал мне, что ему снова приснилось чистое зеленое поле. «Но теперь, – сказал он, – я знаю, что мой отец под зеленой травой, мертвый и похороненный». Это свидетельствовало о том, что он завершил работу горя.
Джулия: случай повторного горевания
Джулия, одинокая женщина тридцати с небольшим лет, работала секретарем. Она пришла в наше психиатрическое отделение из-за того, что у нее появились проблемы со сном, а, кроме того, возникло ощущение безнадежности и полностью пропал интерес в работе. Ее мать умерла семь месяцев назад, и с тех пор Джулию мучило ощущение, что мать, возможно, не умерла на самом деле, что видит каждое ее движение и может вернуться обратно. Ночью Джулии снились тревожные сны, в которых мать делала различные попытки возвращения к жизни. В одном особенно пугающем сне мать Джулии яростно стучалась в стенку гроба, пытаясь выйти, в то время как Джулия умоляла организатора похорон применить большую дозу транквилизатора. Эти сны вселяли в нее такой ужас, что мы приняли решение о ее госпитализации.
Джулия мне сразу же очень понравилась. Когда она не пребывала в панике по поводу неотвратимого возвращения матери, то была привлекательной и умной. Она очень связно поведала мне свою личную историю. Чем больше мы говорили, тем больше я убеждался в том, что она была бы хорошим кандидатом для терапии повторного переживания горя. Я принял меры для того, чтобы во время госпитализации видеться с ней четыре раза в неделю. Медицинские сестры, присматривавшие за ней, тоже имели некоторый навык работы с горюющими повторно и внимательно относились к происходящему. Джулия не принимала никаких лекарственных препаратов.
Джулия уже продемонстрировала, что относилась к матери двойственно, хотя и уклонялась от выводов. На диагностическом интервью Джулия описывала свою мать попеременно то как «монстра», то как «очень милого человека».
Джулия жила вместе с родителями всю жизнь. Когда умер отец, пятеро старших братьев и сестер покинули дом, и в течение десяти лет Джулия самоотверженно заботилась о матери-инвалиде, страдавшей диабетом и передвигавшейся в коляске из-за ампутации ног.
Я полагал, что неспособность Джулии завершить отношения с умершей матерью была связана не только с рабской преданностью матери в последние десять лет, но и с ее ранней историей. Когда ей было всего шесть месяцев, мать в результате пожара получила очень сильные ожоги и около года была неспособна заботиться о Джулии. Я начал с предположения, что этот ранний разрыв связи мать-ребенок внушил Джулии страх разлуки и заставил жаждать одобрения. Я считал, что эта потребность сохранять связь сильно повлияла на их последующие взаимоотношения и привела к неспособности Джулии отпустить от себя мать.
На первых встречах я просил Джулию рассказать мне о ее отношениях с матерью. Мать требовала от дочери рабской зависимости, она подрывала уверенность Джулии в себе и высмеивала ее. Джулия принимала такое оскорбительное отношение, потому что выросла с мыслью, что у нее с матерью «особые узы».
Когда я пришел к ней в палату в первую неделю терапии, то обнаружил Джулию лежавшей на кровати в неестественно скованной позе. «Посмотрите на меня, я как труп», – сказала она. Джулия была расстроена из-за того, что в палате стояли цветы и делали комнату похожей на «похоронное бюро». Иногда она жаловалась на слабость в ногах и на то, что ей трудно ходить. Это были попытки деструктивной идентификации с умершей матерью, которая при жизни не могла ходить. Я объяснил Джулии, что эти симптомы принадлежат матери. Я предположил, что эти сбивающие с толку идентификации могли быть связаны с ее чувством вины из-за желания освободиться от тирании матери.
Джулия начала говорить более открыто, чем раньше, о деспотических требованиях матери и о тех жертвах, на которые она вынуждена была пойти ради матери. Джулия отказалась от возможности поступить в колледж и порвала со своим другом, когда тот попросил ее уехать с ним в другой город. Она призналась, что иногда хотела, чтобы мать умерла. Эти мятежные мысли заставляли Джулию чувствовать себя такой виноватой, что она с удвоенной силой обслуживала старую женщину. Джулия начала звонить матери с работы по нескольку раз в день и спать у ее кровати, «чтобы быть уверенной, что она дышит».
Однако за год до смерти матери дочь поступила вопреки ее воле, что было нетипично для Джулии. Она позвонила своему прежнему другу и договорилась провести вместе с ним неделю. Во время поездки она купила красную ночную сорочку. После ее возвращения мать увидела сорочку и попросила Джулию отдать ее ей. В течение следующего года мать носила сорочку почти постоянно и умерла в ней. В одной из «галлюцинаций» Джулии мать появлялась в ее палате, одетая в красную ночную сорочку.
После того, как Джулия рассказала мне эту историю, я попросил ее учесть то, что у нее есть причины испытывать противоречивые чувства по отношению к матери. И выразил надежду, что наша терапия поможет выявить некоторые из них.
Я знал, что семья Джулии всегда считала, что у нее с матерью была особая связь. Они «оградили» ее от того, чтобы она видела тело матери, быстро приехали в дом и убрали все, напоминавшее о ее смерти. Джулия тайно отыскала красную ночную сорочку, положила ее в пакет для мусора, который крепко перевязала бечевкой и бросила в чулан. Узнав об этих деталях, я понял, что красная ночная сорочка стала связующим объектом.
На похоронах священник особо отметил Джулию, превознося ее преданность матери и восхваляя ее жертвы. Эти слова заставили Джулию почувствовать себя обманщицей и лицемеркой. «Если бы они только знали, как много раз я желала ее смерти!» – призналась мне Джулия. В конце службы она подошла к открытому гробу посмотреть на мертвое тело матери, но упала в обморок прежде, чем что-либо увидела. Таким образом страхи, что ее мать может вернуться, были спровоцированы тем фактом, что Джулия никогда не видела ее трупа.
Спустя несколько недель после начала нашей работы темой сновидений Джулии стали бегство и попытка скрыться от могущественной, мстительной матери. Сестры в отделении заметили, что состояние Джулии изменилось и она стала мрачной. В это время я попросил ее родственника отыскать в чулане пакет с красной ночной рубашкой и принести его в больницу.
Когда я пришел к Джулии в палату провести двенадцатую сессию, она жестом указала мне на пакет для мусора. Увидев, как крепко был скручен и завязан пакет, я догадался, что несчастной женщине, должно быть, не раз хотелось подобным образом свернуть шею своей матери. В тот день Джулия не трогала пакет, но присутствие ее матери, тем не менее, было ощутимым. Я сказал ей, что мы должны добиться того, чтобы она смогла открыть пакет, вытащить ночную рубашку и рассказать мне, что эта вещь для нее значит. Но ей не следует делать этого до тех пор, пока она не почувствует себя готовой.
В конце концов Джулия почувствовала себя готовой открыть пакет во время очередной встречи. Но когда она вытащила рубашку, то запаниковала, бросила ее и выбежала из палаты, пронзительно крича: «Выпустите меня отсюда! Я не могу вынести этого!» Со временем Джулия смогла оставаться в палате с ночной рубашкой и использовать ее как связующее звено, когда вспоминала о своих взаимоотношениях с матерью. Таким образом, она начала пересматривать эти отношения, что было необходимо для работы горя. Я находился при ней для того, чтобы уберечь ее от чрезмерного чувства вины, гнева или печали.
«Галлюцинации» Джулии исчезли, и ее сны о матери снова изменились. Теперь мать появлялась в них сморщенной, маленькой и без былого могущества; в одном из сновидений она плыла в крошечном гробу. Медсестры, ухаживавшие за Джулией, заметили, что в это время ей стало «хуже», что она казалась более встревоженной. Однако мой опыт подсказывал, что это был хороший знак. Она отказалась от привычных защит и чувствовала уместную тревогу по поводу утраты.
К концу месяца лечения сны Джулии начали отражать ее готовность отпустить мать. Джулии снилось, что она присутствовала на похоронах матери, но на кладбище не было могилы, что вызывало немалое разочарование как у скорбящих, так и у самой матери, стоявшей среди них. Следующей ночью ей приснилось, что она везла коляску с матерью и оказалась у крутого обрыва. Внезапно она оттолкнула от себя коляску. Мать полетела вниз без протеста, и Джулия почувствовала, что правильно поступила. В состоянии бодрствования она уже не обнаруживала прежней встревоженности.
Незадолго до выписки из больницы она начала выказывать признаки возрождающейся энергии и интереса к жизни, что характерно для человека, заканчивающего процесс горевания. Она говорила о том, что, возможно, возобновит отношения со своим давним поклонником. Один из ее родственников принес фотографию могилы матери, и Джулия начала просматривать каталоги в поисках надгробного памятника.
Спустя два сеанса я с удивлением услышал от нее отчет о церемонии, которую она организовала накануне. Она собрала нескольких пациентов, с которыми сблизилась, и осуществила ритуал сожжения красной ночной рубашки. Я никогда не требовал от нее, чтобы она избавилась от рубашки, а тем более сожгла ее. Однако я подумал, что ее решение предать рубашку огню соотносилось с ее детской травмой, ведь ее мать не могла какое-то время заботиться о ней, пострадав во время пожара. Их сложные отношения и последующие трудности Джулии с сепарацией стали следствием отсутствия матери в доме после того пожара. Сжиганием ночной рубашки Джулия символически освобождала себя от нежелательных сторон своих отношений с матерью. На том же сеансе я узнал, что она заказала надгробный памятник для могилы матери. Последнее, что сделала Джулия прежде, чем выписаться, было посещение кладбища.
После завершения терапии повторного переживания горя я еще три года переписывался с Джулией. В одном письме она сообщила: «Я просто превосходно себя чувствую. Я больше не боюсь темноты, не боюсь оставаться одна и выражать свои настоящие чувства». Вспоминая о сожжении рубашки, сыгравшем такую роль в ее жизни, она добавляла: «Я чувствуя себя полной энергии, и у меня жгучее (она подчеркнула это слово) желание посещать разные места и заниматься разными делами».