Равнодушия —
У генералов на штабном столе
И в кабинетах королей оружия.
И где-то там, на Рейне,
Где-то там
Начальный выстрел зреет,
Нарастая…
Но Память не заходит к королям.
Она-то знает, женщина простая:
Что́ королям!
Им слезы не нужны,
Как шлак войны,
Как прочие отходы.
Встает заря с восточной стороны
И обещает добрую погоду.
Уже алеют облаков верхи.
И над Москвой
И над моей деревней.
Поют на Волге третьи петухи.
Вот-вот ударят первые на Рейне.
И ночь уйдет.
Пора бы спать.
Но Хорст
Еще не спит, не выключает плитки.
Еще немного, маленькая горсть —
Остаток пуль.
И голубые слитки
Лежат у ног,
Округлы, как язи,
И тяжелы, как мельничные гири.
Теперь — в постель.
Он пламя погасил.
Который час?
Без четверти четыре.
А ровно в шесть он должен встать.
Жена
К нему в рюкзак положит бутерброды.
Он так устал…
И в этот миг она
Вошла.
— Ты что? — И отшатнулся. — Кто ты?!
— Не узнаешь?
Я Память о войне. —
И запахнулась красным полушалком.
— Ты русская! Тогда зачем ко мне?
Я не был там.
— Но я и парижанка,
И чешка я…
Побудь в моих ночах.
Моей печалью и тревогой маясь.
Менялись флаги на ее плечах,
Черты лица и голоса менялись.
И лишь слеза — одна на всех.
Со дна
Людского немелеющего горя.
В ней боль одна.
И скорбь одна.
Она
Везде и всюду
Солона, как море.
Одна слеза.
И гнев из-под бровей
Один
В глазах,
как исповедь,
открытых.
— Я мать тобой убитых сыновей.
Тобой убитых.
И тобой забытых. —
Одна слеза.
И блеск седин
Один,
Как блеск свинца
И пепельного снега.
— Ты слышишь,
Как гремит в моей груди
Твоим огнем
Разбуженное эхо?
Ты слышишь, Хорст?!
И грозно, как судья,
Свою,
В мозолях,
Занесла десницу.
— Так пусть войдет бессонница моя
В твои глаза
И опалит ресницы
Моей бедой
И гневом глаз моих.
А днем уснешь —
Она и днем разбудит!
— Но я же рядовой…
А рядовых,
Сама ты знаешь, за войну не судят.
— Нет, судят, Хорст!
12
И в тот момент,
Не пробивая тюля,
Из прошлых лет,
Забытых лет
В окно
влетела
пуля:
— Твоя! —
Как миг,
Как черный штрих,
Как пепельная молния. —
Я без тебя,
Без глаз твоих
Нецелеустремленная. —
Еще одна!
Еще!
Потом…
Построчно —
пуля к пуле —
Разнокалиберным дождем
На шкаф!
На стол!
На стулья!
— Твои!
Твои!
Не бойся нас.
Тобой мы
были
вылиты
И возвращаемся сейчас
К тебе —
К началу вылета.
— К тебе!
— К тебе!
— Из тьмы!
— Из тьмы!
То мелкие, то крупные.
— Ты человек!
— А мы!
— А мы!
— А мы,
как пули,
глупые.
И мы не сами по себе
Срывались, как магнитные.
Ты человек!
Они к тебе
Идут —
Тобой убитые.
— К тебе!
Из мглы пороховой.
— К тебе!
С земного ложа.
— Нет, врете вы!
Но крик его
Ушел назад, в него же.
Обжег его.
По телу дрожь
И пот,
И пот, как в бане.
Открыл глаза:
Обычный дождь
По стеклам барабанит.
Лицо?! — жены.
Рука?! — жены
На лихорадке пульса.
Хорст повернулся со спины
И тихо улыбнулся
Жене
За ласковость руки,
За этот локон милый,
За эту явь.
И лишь зрачки
Кричат о том, что было
Во сне
И там — в огне, в дыму,
В крови —
И там осталось.
И не придет.
А наяву
Одно тревожит — старость.
А наяву, как по часам,
Что надо,
То исполнит.
Он не такой,
чтоб верить снам.
Он не такой,
чтоб помнить.
Он слишком занят.
Потому
Ему неважно спится.
Он то открыл, что никому
Другому
Не приснится:
Свинец!
Не где-то глубоко,
А под ногами — крупный!
Его высеивать легко
И собирать, как клубни,
Легко.
Он всю его семью
Почти все лето кормит.
А дальше что?
Во что вольют
И как его оформят —
Неважно было.
Наплевать!
Не в том его забота.
Он не такой, чтоб рассуждать.
Работа есть работа.
За рейсом — рейс.
И график прост
И до предела точен.
И лишь одним сегодня Хорст
Серьезно озабочен.
Дожди… Дожди…
Идут дожди,
Как будто небо плачет.
Сезон дождей.
А впереди —
Зима.
А это значит:
Снега закроют полигон,
И все расчеты — к черту!
Для полевых работ
Сезон,
Как говорится, мертвый.
Сиди и жди
И лезь в долги
До посевной. Во-первых.
А во-вторых…
И вдруг — шаги!
По мостовой, по нервам.
Шаги!
Шаги!
Знакомо так,
Размеренно и грубо.
За шагом —
шаг.
За шагом —
шаг,
Как будто
камни
рубят.
Заплакал сын.
О чем?
О ком?
И побледнела Лотта.
И Хорст вскочил.
Одним рывком —
К окну!
А там — пехота…
За рядом ряд, как до войны,
Живые — не убитые,
Идут,
Затянуты в ремни,
По брови
в каски
влитые.
За строем — строй.
За строем — строй.
Не призраки, а роботы.
Как он когда-то молодой,
Без памяти,
без опыта.
За взводом — взвод.
За взводом — взвод.
Все в том же
прусском
стиле.
Постой,
Который это год?
Шестидесятый!
Или…
Начальный тот,
тридцать восьмой,
Давным-давно забытый?!
По мостовой!
По мостовой!
Как по лицу — копыта.
В одно сукно,
В один пошив
Подогнанные люди…
А может быть, и Гитлер жив?
И то, что было, будет?
И годы те?
И раны те?
И кровь?
И крематории?
Шаги!
Шаги!
По памяти,
По мировой истории.
Безногий Курт на мостовой,
На стрежне их
Движения,
Сидит,
Униженный войной,
Как вопль опровержения.
Шаги!
Шаги!
По костылям.
Прикажут — по могилам!
Я тоже, Хорст, не верю снам,
Но помню все, что было.
И слышу я, как на плацу
Команда прозвучала…
Поэма близится к концу,
А их ведут
к началу —
На стрельбище.
Тебе ль не знать!
Ты это знаешь точно.
Ведут,
Чтоб ими убивать
Примерочно,
заочно.
А ты молчишь —
Ни в зуб ногой!
Как раньше,
на патронном.
Но я-то знаю:
Твой огонь —
Он не был посторонним.
Я каждый шаг твой проследил
И записал к тому же.
От тех мишеней
До могил,
Что указала муза.
И нам священен этот прах.
Мы принимаем близко
И эту явь,
Что рубит шаг,
И ту,
Что в обелисках.
И я встаю,
Тревогу бью
Всей многотрубной медью!
Я Курту руку подаю.
Я Гансу руку подаю.
Тебе же, Хорст, помедлю…
1956–1962 гг.
ДАЛЬ ПАМЯТИ
Домой, домой…
1
Ко мне приходит облако.
С рожденья
Оно мое,
Оно идет с полей
Не по теченью ветра — по веленью
Души моей и памяти моей.
Пока я жив —
Его не сбить с маршрута,
Пока я жив —
Оно всегда со мной, —
В нем дали все, как стропы парашюта,
Связуются
С единственно одной —
Той,
Изначальной далью,
Той,
Печальной
И радостной, как бубенец в груди.
Та даль была и лентой повивальной
И первой стежкой под ноги:
Иди.
Иди, малыш!
И я, как по неверной
Волне, шагнул
И удержался — сам! —
И горизонт мой первый,
Самый первый,
Как синим полотенцем по глазам —
И мир открылся!
Мир!
И поземельный
И надземельный
С множеством чудес —
С лохматым псом,
С бадейкой журавельной
И журавлиной музыкой с небес.
Подробный мир.
Чтоб взять и наглядеться,
Чтоб взять и вызнать,
Не хватало дня.
Огромный мир —
На маленькое сердце, —
Он с головой окатывал меня
И относил
Все дальше от порога,
От материнской ласковой руки,
Грозил грозой над взвихренной дорогой
И окрылял:
Держись за ветерки,
Когда качнет,
Греби к себе, как волны,
И отгребай, отталкивай с боков,
А упадешь —
Такой уж я неровный —
Не огорчайся.
Испокон веков
Так было с каждым. Да.
И будет с каждым
Во все мои дальнейшие века.
Я сложный твой,
Я трудный…
А пока что
Ты вон, смотри, не прогляди жука,
И ту букашку-буковку,
И эту
Из моего живого букваря.
Не прогляди.
И по его совету
Я погружался в травы, как в моря.
2
А травы те тогда густыми были
И рослыми не по моим летам,
Они, как ливни, под рубаху били,
Зеленые,
И сверху,
Где-то там,
Над головой,
Под самым синим небом
Цветки свои качали, не дыша…
Но небо небом. Пусть себе!
А мне бы
Не пропустить глазами мураша,
Сорвать листок,
Потрогать землю пальцем
И на зуб взять:
Мол, как она, земля?
И уж, конечно, высмотреть жужжальце,
То самое, что где-то у шмеля.
«Вез-з-зу!.. Вез-з-зу!..» —
Жужжало пустотело,
Остерегая: сторонись, лечу!
На что уж солнце! И оно глядело
На землю,
Раздавая по лучу
Росинке каждой,
Чтоб она сверкала,
Соринке каждой,
Чтоб взялась травой,
И той норе, откуда вытекала
Искольчатая лента
С головой,
Как пуговица, сплюснутой…
По звуку —
Ознобная:
По рашпилю — ножом…
И я замерз!
Была ль змея гадюкой —
Бедой моей?
Была ль змея ужом?
Спроси́те степь.
По рытвинам,
По комьям
Змея стекла,
Как тихий
жуткий
гром…
3
Я случай тот по памяти не помню,
По молоточку помню под ребром.
Он больно так
Во все мои границы
Ударил вдруг:
В ружье!
В ружье!
В ружье!
И дал понять:
Горит в моем горнильце
Запазушное солнышко мое.
Чуть что — я тут! — напомнит под рукою,
Не вечное,
Но вечному сродни:
Они вдвоем в заздравном непокое
На вырост мой раскатывали дни.
Они вдвоем —
Зови не дозовешься —
Несли меня, ликуя на бегу,
На край земли,
В подсолнечные рощи —
В степную, лопоухую тайгу.
Там хорошо!
Там солнечные брызги
Не бьют в лицо,
А льются, не слепя.
Идешь по ним —
И голос материнский
Как будто не касается тебя:
— Пора домо-о-ой!.. —
А ты: — Да ну, да ладно! —
Идешь себе.
Какое там «пора»,
Когда курган подступит «агромадный»…
Ну чем он, сизоверхий, не гора,
Чем не Казбек?
И ты
На четвереньках
Возьмешь его, как вынырнешь:
— Ух ты-ы-ы! —
Внизу она, степная деревенька,
Внизу они, огнистые цветы
Твоих лесов!
И голос за лесами:
— Домо-о-ой!.. Домо-о-ой!.. —
Родимая зовет.
Но что поделать с этими глазами
Высокими,
Когда они вот-вот
Слетят с лица, как ласточки,
И разом,
Над окоемной покружив каймой,
Возьмут всю степь
И на зеленый разум
Положат всю.
Какое там «домой»!
И лишь потом
В дремотных, сизых сенцах
Ожгет тебя ременная гроза
От всей души,
От любящего сердца.
И будет ночь — как шапка на глаза.
И будет солнце
Медленно и ало
Вставать,
и плыть,
и длиться над тобой,
Меняя дни,
Меняя покрывала:
Зеленое, с опушкой голубой,
На рыжее,
А рыжее, с багрянцем,
На белый плат сугробных пустырей…
И ты однажды
Бравым новобранцем
Войдешь в ряды бывалых косарей.