1
И грянет праздник!
Радостную душу
Ты не жалей, а телом пропотей!
Их было — помнишь? — тридцать девять
Дюжих,
В рубахах белых, ладных лебедей.
Зарю на грудь!
И — звончато и нежно —
Ходи,
Ходи,
Оглаженная сталь!
Не жаль косы,
Росы не жаль, конечно,
Да только вот цветов немного жаль.
Жаль красоты!
Эх, кабы не сугробы,
Эх, кабы там не чичер ледяной,
Эх, кабы кнут пастушеский,
Да чтобы
На все двенадцать месяцев длиной!
Эх, кабы так…
А то ведь как озлится
Сама зима,
Уж, чем ни улещай,
Возьмет свое —
Оставит что побриться.
А потому-поэтому:
Прощ-щай!
Прощ-щай, цветы,
Прощ-щай, густые травы,
Дож-жись
под ливень
с правого плеча!
2
Всех впереди Степан Рудяк
По праву
Известного в округе силача.
Просторно шел.
Нисколько не стесняя
Широких плеч.
Под корень брал,
Под нуль.
Откинешь чуб и ахнешь:
Мать честная,
Прошел прокос, как ворот распахнул!
За ним Шабров.
Ну дьявол, да и только!
Вострил не зря и наводил не зря.
И вот они пошли,
Как под метелку,
Под синий звон, зеленые моря!
Пошли,
Пошли…
От выдоха до вдоха —
Волна к волне.
Душа не дорога.
Вершись, стога!
А разве это плохо,
Когда сенцо подвеселит снега?
А разве плохо:
Санная дорога
И воротник — в пырейном зеленце?
Заходишь в избу —
Ну, жених, ей-богу! —
Сенинки на обветренном лице.
Сияешь весь!
Как будто из метели
К жене — к законной —
Свататься пришел:
Мол, вот он — я.
А раз такое дело,
Жена, глядишь, и чарочку на стол
И сверх того —
Чтоб радость, так уж радость —
Весь огород соленый
На столе.
А разве плохо опрокинуть градус
Во славу лета в лютом феврале?
Повременить,
Прогреться постепенно
И уж совсем не худо повторить.
Шабров, он был по этой части сена
Великий спец!
Да что там говорить:
Вихор со лба
И — ш-ша! — под самый корень.
Как не косой, казалось, — рукавом.
Косил, как пел!
3
А третьим шел Угорин,
Ну тот Угорин, дочка у кого
Красивая.
Пройдет, как усмехнется,
Как настоит на чем-то на своем —
И колокольчик вдруг да
оборвется
На том
старинном
тракте
почтовом
И долго будет,
жалуясь,
катиться
Из вьюжного
Былого далека
К тебе,
К тебе,
Пока не растворится
В крови твоей,
Не выльется пока
В три ручейка, натянутых колками,
Серебряно звенящих под рукой
Всей той,
Ямской,
Поверстанной с веками,
И всей твоей
Неопытной тоской.
Тоской полей,
Тоской ночных проселков,
Что развели кого-то, не свели…
А тут еще во поле —
Перепелки,
А тут еще в лугах —
Коростели,
Да соловьи в яружке тальниковой,
Да кочета —
В три боя,
В три волны…
Вот от всего от этого-такого
И — бог ты мой! —
Конечно ж, от луны,
От ясных звезд,
От яркой той, Полярной,
Что кажет путь блуждающей душе,
Ты застрадал, выстрадываясь в парня,
На том,
На переломном рубеже
Судьбы своей.
Уж так страдал,
Уж вот как
Выстрадывал во бархатах ночей,
Что просыпались за́ полночь молодки
И к муженькам ласкались горячей.
Страдал навзрыд
От нежности великой:
Авось услышит,
Сжалится авось.
Уж не с того ль в обнимку с повиликой
На горизонте вздрагивал овес?
Уж не с того ли ягодкой багровой
Неслась к тебе поклонная звезда?
Но чтоб она? Чтоб краля та?
Да что вы!
Такого не бывало никогда.
Ты перед ней, как зверь какой,
В присядке
Подметки рвал с последнего гвоздя —
Она ж все по касательной,
Касатка,
Как за дождем плечами поводя,
По кругу все,
По той,
По непоклонной,
По голосистой линии своей:
Мол, ты еще зеленый-презеленый.
Всех зеленей озимых
Зеленей.
И на смех —
На смех —
При своих товарках.
А те:
Да что?
Да как?
Да почему?..
Ну, значит, все:
Сворачивай цигарку
И топай, друг, в махорочном дыму
В поля,
В луга…
И там — в ночной прохладе —
Хоть расплеснись-разлейся под луной.
Эх, Тонька, Тонька…
Ладом не подладить
И никакой не приструнить струной.
Да пропади все пропадом!
Застонешь
И свесишь чуб — нечесаный ковыль…
Что ж! Значит, был не лебедь —
Лебеденыш.
Знать, потому и шел сороковым.
4
Весь напоказ. Как только что с порога
И — под уклон,
Не ведая о том,
Что степь, она прикинулась пологой
Лишь до поры.
А вот потом,
Потом…
Потом держись!
На тайном перевале
Она схлестнется, знойная, с тобой.
И кто кого:
Трава тебя повалит
Иль ты траву.
И будет день как бой!
И будет боль
В руках и пояснице,
И будут ноги тяжелей свинца,
И солнце
будет
огненной лисицей,
Дыша пожаром, прыгать у лица
Туда-сюда
По голубым стропилам
Дыханью в такт
И развороту в такт.
И — кровь в виски!
А так оно и было.
И — пот, как в бане.
Было,
Было так!
Казалось, все:
Ни шага, ни полшага —
Ложись, милок, и закрывай глаза.
И было б так,
И было б так,
Да, благо,
Была коса…
Огонь была коса!
Сама и жгла,
Сама и подбивала,
Сама вела тяжелое плечо.
Видать, не зря — стальная —
Побывала
В руках отца до петухов еще.
Видать, не зря он вынес из сарая
Твою сначала,
А потом свою,
И — ох! — как бил, голубушку,
По краю,
Покосный вкус
внушая
острию.
И — под брусок.
Он знал, отец,
Коль скоро
Ты чуб наводишь, кудри теребя, —
Пришла пора:
Кормилица,
Опора,
Земля твоя наляжет на тебя:
А ну-ка, мол, охочий,
Поворочай
И подержи,
Как я тебя держу…
Отец, он был философ, между прочим,
А что косарь…
Так я тебе скажу,
Какой косарь!
Умел и пулеметом
И сабелькой на полном на скаку.
Умел, мужик!
И все с таким расчетом,
Чтоб ни ку-ку,
Ни вздоха Колчаку!
Чтоб снег потом —
Навалом
До повети,
Чтоб дождик — в срок,
Чтоб вовремя — роса,
Чтоб ты однажды вышел на рассвете,
Она, —
как вся на выданье! —
коса,
Ждала тебя,
Посверкивая жалом,
Пресветлая и легкая с руки…
Не будь ее, косы такой,
Пожалуй,
Ты б не прошел тем летом в мужики.
Даешь простор!
1
А ты прошел. Да как еще. —
Осилил!
И сразу — помнишь? — тридцать девять,
Все:
— Муж-ж-жик!
Муж-ж-жик!.. —
Раздольно возгласили
Хвалу тебе и звончатой косе.
— Муж-ж-жик!
— Муж-ж-жик!
— Ещ-ще один!.. — как спелись. —
— Ещ-ще!
— Ещ-ще!
— Ещ-ще один муж-ж-жик!.. —
И ячмени,
в свою
вступая
спелость,
На ус мотали понизовый зык:
— Муж-ж-жик!
— Муж-ж-жик!.. —
Все явственней,
Все шире —
С усов ячменных
До усов ржаных…
Дошло до баб, что сено ворошили,
А те перешушукали:
— Жених! —
Жених — и все тут.
Толки-перетолки:
Уста — что мед,
Слова — что соловьи,
Из уст — в уста,
Из уст — в уста
Да… к Тоньке.
И та скруглила синие свои:
— А что? Жених!
И надо б в перерыве
К ней подойти:
Мол, как они, дела?
А ты — герой! — буланого за гриву
И на себя стальные удила
Рванул, смеясь!
А как еще герою?
А как еще такому молодцу?
Присел курган,
Что в детстве был горою,
И
Промелькнул,
Как холмик на плацу:
Даешь простор!
И
Через рожь
И
Через
Подсолнухи — сезонные леса…
Тебе такое выказать хотелось,
Такие расчудесить чудеса,
Чтоб ахнули
Овсы и чечевицы,
Чтоб охнули
Сурепка и осот.
Эх, как бы так
Скакнуть да изловчиться
Достать
копытом
беглый горизонт,
Схватить его за прошлогодним стогом
И раскрутить,
Как обруч голубой,
Чтоб мужики, шалея от восторга,
Задрав штаны, бежали за тобой.
— Гляди! Гляди! — кричали.
Ай да парень! —
Усы вразлет,
Улыбки — до ушей.
2
Ах, юность, юность —
Дрожжи для опары.
Ну что за хлеб, когда он без дрожжей?
Ну что за парень, если не рубаха
И тот, который — оторви да брось?
Не зря же чуб — что рыжая папаха,
И нос — кто я? —
Хотя и не курнос.
Не зря же конь, что облако, —
Под ребра
И в пах его:
Стелись и возноси!
На что Рудяк — мужик добрей, чем добрый,
И тот, как идол до святой Руси,
Окаменел.
Пока ты окрылялся,
Пока ты там носился, удалец,
Он ждал тебя,
И наконец дождался
И — каменный — взорвался наконец:
— Резвисси, значит?
А на ком резвисси?!
Поизмывался, значит, над конем! —
И что ни слово — кнут без кнутовища
Да сыромятным
по глазам
огнем!
Да по душе восторженной,
По нервам,
По всей твоей
влюбленности,
жених,
За удаль конокрадскую —
Во-первых,
За гонор безоглядный —
Во-вторых.
Ох, ну и жег!
Да ладно б там, в сторонке,
Да ладно б тут,
При всех,
Но не при ней —
При ней,
При Тоньке,
При такой девчонке,
Как будто ты — не парень из парней,
А так себе.
А тут еще Угорин
Из-под усов, ощипанных женой:
— Кураж!.. Кураж!.. —
Подкаркивал, как ворон.
Отец родной
И тот, как не родной,
Спиной к тебе.
А что? И так бывает.
А что? И так случается порой.
И показалось: солнце убывает,
И ты, герой, —
Какое там герой! —
Один в степи
Стоишь, как сиротина,
Кругом забытый
И кругом ничей.
И только Тонька — надо ж! —
Антонина
Семеновна,
Звезда твоих ночей,
Восстала вдруг!
Да так тряхнула челкой,
Да так пошла в туманах-облаках,
Что просияли бабы,
Как девчонки,
И парни
колыхнулись
в мужиках.
И вся — к тебе!
К тебе,
Как по мосточку,
К тебе,
К тебе —
По краешку волны…
Глядел Угорин на родную дочку,
Как на себя с обратной стороны:
Царица шла!
Попробуй усомниться
И не признать — свои же как-никак!
Чуть что не так —
Прошу посторониться!
Рудяк?
А кто он?
Что он ей, Рудяк?
Подумаешь! —
И не таких видали.
Подумаешь! —
Встречали не таких.
И от своих
От стоптанных сандалий
И до бровей нещипаных своих —
Вся за тебя!
За все твои шестнадцать
Цветущих лет!
А что?
А ничего.
Да за такое, братцы-новобранцы,
Подай коня,
По всей по ЦЧО
Ты б дал огня — герой сорви подковы —
Сам вихрь,
Сам град,
Сам гром тебе родня!
Да только жаль, что не было другого
На случай тот
Свободного коня.
И ты стоял,
Стоял, слегка смущенный,
И — что скрывать —
Казак из казаков, —
Ну то есть так,
Как будто сам Буденный
Перед лицом развернутых полков
Обнял тебя, как самого такого
Заметного,
А Степку Рудяка
Послал на выгон
Собирать подковы,
Чтоб не срамил резервы РККА,
Чтоб знал своих,
Чтоб очень уж не очень
Шпынял тебя
На празднике твоем.
А между прочим,
Конь-то был рабочим,
Не скаковым, а тягловым конем.