Земля.
Сырая, черная, мягкая.
Катерина выпустила сигаретный дым через полуоткрытое окно: вдруг оттуда ей швырнуло в лицо зарядом то ли дождя, то ли снега, — сорокапятилетняя мадам дернулась, словно от пощечины, одним движением выхватила из сумочки платок и телефон. Платком поправила слегка съехавший правый угол левого глаза, а в тело телефона принялась ожесточенно вонзать длиннейшие накладные ногти. Истерически выкрикнула:
— Может, проедешь с перекрестка?
— Как скажешь, — послушно сказал капитан, мирно привел в действие все положенные сигналы и откатился к обочине, выключил мотор, а радио, наоборот, включил, поймал песенку Антонова, с удовольствием подпел.
— Ты звони, звони.
— Она не берет трубку!
— Отправь эсэмэску.
— Я тебе что, малолетка — эсэмэски посылать?
— Опять грубишь. Я не люблю грубых женщин.
— А ты, вообще, умеешь женщин любить? По-моему, ты их только мучить умеешь. И пугать…
— Любить и мучить — это одно и то же…
Катерина подняла вверх палец:
— Алло? Это ты? Почему трубку не берешь? Работаешь, что ли? Нет? А что делаешь? Ты где? Это где? Ага, поняла. Тут с тобой хочет поговорить один человек. Нет, нормальный. Да, по работе. Да, важно. Будь там, мы сейчас приедем.
8. Трус не играет
Полевые, конечно, знали: вратарь — полкоманды. Вратарю достается. Вратарю больно. Полевым тоже попадало, но что такое настоящая боль, когда кусок резины влетает меж ребер и скорость его — сто километров в час, никто из полевых не догадывался. Это было как удар ломом. Это оглушало. Ты исторгаешь тяжкий выдох, выпрыгивают непрошеные слезы, текут по щекам и смешиваются с потом; свисток судьи; нарушение; вбрасывание; переводишь дух, орешь на ближнего защитника, тот хочет выругаться в ответ, но не может, потому что вратарю «пихать» нельзя, а можно только подбадривать, и прикрывает угол, и ты знаешь, что он тоже, если надо, ляжет под шайбу не хуже чемпиона мира и Европы Зинэтулы Билялетдинова; слезы высыхают, опять свисток, и понеслась, понеслась!..
Лучшие вратари вырастают в слабых командах. Там больше работы. Иван Никитин отстоял восемнадцать сезонов в команде первой лиги, регулярно стоявшей навылет, и восемнадцать лет подряд спасал команду (и весь город, живший только хоккеем) от вылета.
Он считался грязным игроком. Любил потолкаться у борта. Очень любил подраться. Почти в каждом матче получал по две минуты за грубость. Но самое главное: за матч имел в среднем три-четыре плюхи. Не больше. Даже если соперник объективно был сильнее. Одну или две пропускал в первом периоде, одну или две — во втором, в третьем ловил кураж и обычно стоял на ноль. Особенно если играли дома.
Увидев белую «Волгу» голкипера Никитина, городские мальчишки орали от восторга и свистели, и даже машина первого секретаря областного комитета партии товарища Золотых уступала дорогу.
Город Западноуральск, где родился Иван, построили в конце сороковых годов. Ходили слухи, что сам Сталин нарисовал на карте крестик. Стране срочно требовались удобрения и еще кое-какие химические субстанции, очень полезные в народном хозяйстве, но крайне вредные в производстве. Согласно легенде, отец народов затребовал атлас Советского Союза, самый наиподробнейший, фундаментальный, где плотность населения (столько-то человек на квадратный километр) обозначалась разными цветами. Недолго думая, дядя Джо нашел удобное место, белое пятно (менее одного человека в радиусе тысячи квадратных километров; иными словами, это была бесплодная пустыня) — и там повелел учредить и завод, и город для проживания трудящихся.
Карандашик генералиссимуса ударил в точку на границе тундры и тайги, Европы и Азии. Очень далеко от столицы. Очень выгодно стратегически.
Государственная машина закрутилась со своей обычной, бешено-безжалостной силой. На месте будущей стройки срочно основали три лагеря, и несколько тысяч зэков в каких-нибудь четыре года возвели заводские корпуса и жилые дома. Далее вождь преставился, зэки разъехались по домам, но не все — многие остались при заводе, поскольку в заводских столовых кормили мясом, а в заводских общежитиях исправно действовала удивительная для тех времен техническая новинка: центральное отопление.
Нормально. Жить можно. В клубе — кино каждую пятницу.
К концу пятидесятых завод «Спецхимпром» работал в полную мощность. Однако отсылаемые в Москву статистические данные свидетельствовали о низком пороге смертности, высоком проценте уродов среди нарождающихся младенцев, о повальном алкоголизме и росте преступности. Город гнил. Его население составляли прямые потомки зэков-первопроходцев. Нравы не отличались пристойностью. Незначительная прослойка инженеров, врачей и учителей пила горькую. Поступали даже сигналы об антисоветских высказываниях.
Центральный Комитет внимательно отслеживал информацию с периферии, и для общего оздоровления в городе отстроили хоккейный дворец на четыре тысячи зрителей. Учредили клуб, выделили фонды.
Через год хоккейная команда «Спецхимик» триумфально вышла из второй лиги в первую и едва не прорвалась в высшую, в компанию к ЦСКА, «Спартаку» и «Динамо» (Рига). Весь город заболел хоккеем. Новорожденных называли в честь Ларионова, Макарова, Крутова, Третьяка и даже Балдериса. Всесоюзная фирма «Спорттовары» десятками тонн завозила клюшки и шайбы. Другой суперколосс — «Союзпечать» — наводнил прилавки спортивными газетами и журналами.
К тому моменту, когда Иван пошел в школу, он не мог думать ни о чем, кроме хоккея. В каждом кармане его телогрейки лежало по шайбе. Сразу после школы пацанва бежала по домам, хватала клюшки и айда играть. Коньки считались роскошью. Валенки — вот наилучшая обувь для игры на льду. Не скользят и падать не больно. Коньки дорого стоили; большинство семей не могло себе позволить такие расходы. Заводских заработков едва хватало на хлеб и маргарин.
Иван не знал своего отца. На вопросы мать отвечала односложно: папы у тебя нет и никогда не было. Иван не горевал. В его классе из пятнадцати мальчиков отцы имелись лишь у троих, как раз они-то и щеголяли коньками, но это им не помогало, их редко брали в игру; если девять человек бегают в валенках, то десятый, на настоящих коньках, только мешает.
В общем, и без папы Иван ощущал себя в порядке. После школы — на речку, там расчищена поляна и почти настоящие ворота, а рядом, сбоку, очень удачно расположен уличный фонарь, в его свете можно гоняться хоть до полной темноты, потом — домой. Налопаешься горячей картошки с солеными огурцами, чаю попьешь, что-нибудь наврешь матери про сделанные уроки и забытый в школе дневник — и спать. Хорошо!
Еще лучше стало, когда мечта его сбылась и его взяли в клуб. Почти год он тогда ходил как в тумане, десятилетняя голова кружилась. Попасть в команду, защищать ворота, ходить на тренировки в ледовый дворец, иметь форму с номером на спине — не жизнь, а сказка.
В Советском Союзе хоккеисты считались сверхчеловеками. Выше стояли только космонавты.
Космонавтов боготворили, перед хоккеистами преклонялись. Остальная любовь доставалась Никулину, Вицину и Моргунову.
В семнадцать лет Иван уже играл за мужиков. Слух о непробиваемом чудо-вратаре долетел до самой Москвы, и однажды оттуда приехали купцы — посмотреть на вундеркинда. Вундеркинд вступал в призывной возраст, и его ждали две дороги: либо в армию, либо в милицию. Либо в ЦСКА, либо в «Динамо». Первый секретарь областного комитета партии товарищ Золотых лично просил купцов оставить паренька в городе, но товарищу Золотых, по слухам, позвонили чуть ли не из Кремля, и товарищ опустил руки.
Переночевав за коньяком в лучших номерах, купцы явились на утреннюю тренировку, смотреть, каков Иван в деле. На их глазах юный чудо-вратарь на десятой минуте двусторонки столкнулся с полевым игроком и получил сотрясение мозга, сложный перелом руки и отсрочку от воинской повинности.
Когда кости срослись, тренер сделал все, как надо. Посадил Ивана в машину и отвез за двести пятьдесят километров, в колонию строгого режима; ее охранял батальон солдат внутренних войск; чудо-вратаря нарядили в сапоги и шинель, сунули в руки автомат и сфотографировали рядом со знаменем. Он принял присягу и через час уехал обратно. На этом его воинская служба окончилась.
Следующие пять лет он покидал город только в дни выездных матчей.
В девятнадцать у вратаря случился небольшой срыв — как раз после окончания особо удачного сезона, когда Иван прочно закрепился в основном составе. Вдруг до него дошло, что он — самая настоящая звезда. Пусть и местного, областного масштаба — но звезда. Журналисты берут интервью, девчонки строят глазки, сверстники завидуют. Директор универмага — лучший друг. Самооценка юного голкипера неизбежно подскочила до небес. В случайной компании он сильно напился и повздорил — кстати, из-за девчонки, чьей-то жены, упорно строившей ему глазки. Муж, прямой потомок зэков-первопроходцев, сам бывший зэк, полез драться. Дальше — проломленная голова мужа, милиция, суд и полтора года условно.
Насчет пятна в биографии Иван не переживал. Если твоя жена строит глазки звезде спорта. — приведи в чувство жену! Звезда тут ни при чем.
С тех пор он много лет не употреблял спиртного.
В восемьдесят первом году клуб шумно отпраздновал юбилей, четверть века. Личным распоряжением первого секретаря областного комитета партии товарища Золотых город выделил спортсменам десять комфортабельных двухкомнатных квартир, оснащенных доселе невиданной новинкой, называемой «лоджия».
Ивану поставили условие: хочешь апартаменты — вступай в партию. Он пожал плечами и вступил. Он отбивал по пятьдесят бросков за игру, боли и усталости не знал, грудь, живот и руки превратились в одну сплошную гематому — таким героям в партию коммунистов прямая дорога.
Кое-кто из обделенных жильем ветеранов взбунтовался, но тренер все сделал, как надо. Тренер тоже уставал. Ветераны играли надежно, но все страдали запоями и постоянно требовали деньги на вставные зубы. На их фоне скромный Иван Никитин смотрелся сущим ангелом. В итоге его продвинули в капитаны команды.