— Не беспокойся, я выполню то, о чем ты просишь, — сказал я. — Мне тоже хочется, чтобы Бог услышал и простил тебя.
— Аминь, — произнесла она и замолчала, на ее лице застыло блаженное умиротворение, потом она продолжила свой рассказ:
— Слушай меня, писатель, и ты увидишь, что слова, произнесенные мной только что, не пустая яичная скорлупа, которую каждый день выбрасывают в кучи мусора, что встречаются в нашем городе на каждом шагу.
3
После обрезания моя жизнь, казалось, изменилась к лучшему. Благодаря этому событию я познакомилась с девочкой, которая стала моей лучшей подругой в деревне. Ее звали Оби, у нее были светлые глаза и черные ресницы, как у меня. Она была прекрасно сложена: тонкая талия, маленький ротик, зубы ослепительной белизны. Я помню, разговаривая, она держала руки на бедрах и недружелюбно косилась на собеседника. Я дружила с ней все свое детство. Мы часто встречались и собирали друзей, чтобы попеть, потанцевать и похлопать в ладоши. Такие веселья затягивались надолго, за что нас ругали и наказывали родители. Они говорили, что для всего есть свое время — для веселья, для работы и для отдыха. Они указывали нам, как нужно жить. Мы слушались их, потому что они нас родили, потому что увидели этот свет раньше нас, потому что были хранителями знаний и должны были нас всему научить.
Так мы и жили, почитая священные традиции, под пристальным присмотром родителей.
Мать Оби часто виделась с моей матерью, они часто помогали друг другу. Они обе следили за нашим поведением. И говорили о нашей дружбе и верности и о нашем будущем. Отец больше занимался моими братьями Бинди и Диеми. Это не значит, что он не занимался мной, наоборот, он любил меня. Я это знала. Он никогда меня не бил. Он всегда улыбался мне, дарил подарки, чтобы показать, как он меня любит. Но моим воспитанием больше занималась мать, потому что я была девочкой.
Я росла в этой деревне и была той, кем меня хотели видеть мои родители. Многие люди в этом мире думают, что им известен волшебный рецепт «как сделать других счастливыми».
Я росла, принимая все действующие обычаи. Хорошо воспитанный ребенок должен подчиняться законам своего общества.
Однажды тихим светлым утром, в тот год, когда мне исполнилось пятнадцать, я лежала в кровати, слушая далекое пение турако и шелест покачивающихся от ветра кустов, как вдруг почувствовала, что между ног у меня стало влажно. Я потрогала себя рукой, чтобы посмотреть, что там такое. И увидела кровь. Мне стало страшно, я заплакала. Я думала, что поранилась, и уже представляла, как мама будет меня ругать. Потом я вспомнила день, когда пролилась моя «первая кровь», день, когда старуха Самбена отрезала часть моего клитора… с улыбкой на лице. Потом я подумала о каре богов за то, что я женщина, а женщина принесла на землю несчастье. Мне говорили, что если Бог кого-то наказывает, то никто не может спасти этого человека. Но разве мне не говорили, что Бог вытирает собаке зад, когда у той понос!
Подумав, я хотела было рассказать об этом матери, но испугалась: может быть, об этом запрещено говорить. Мама, так и не дождавшись меня на кухне, сама пришла за мной. Она спросила:
— Ты заболела?
Немного помолчав, я ответила:
— …Да, мама.
— Что у тебя болит?
— Живот.
Она потрогала мой живот и внимательно посмотрела на меня.
— Тебе нужно слабительное, — сказала она.
Я молчала. Она камнями растерла красный перец и травы, приготовила отвар, налила его в грушу и снова пришла ко мне.
— Давай снимай трусы, — сказала она.
Я начала медленно стягивать трусы.
— Побыстрее! — сказала она, помогая мне раздеться.
Затем она заставила меня согнуться, так, чтобы голова оказалась у ног, и хотела уже ввести отвар, как вдруг увидела кровь. Она улыбнулась и покачала головой. Я ждала, что меня будут ругать за то, что я сделала что-то не так, и как же я удивилась, когда увидела сияющее от радости лицо своей матери.
— Одевайся, — сказала она.
Я была в замешательстве. Я молча оделась.
Она нежно провела рукой по моим волосам и пробормотала:
— И когда это началось?
— Сегодня утром, мама.
— … Теперь ты уже не маленькая, дочка.
Я была счастлива услышать это, потому что только и мечтала о том, чтобы стать взрослой, как моя мать. Она сделала мне другой отвар, научив меня, как его готовить. Она налила его в сосуд и велела каждый день мыть им между ног. Потом она объяснила, что мне нужно носить кусочек ткани в трусах. Теперь я поняла, для чего она нарезала старые тряпки и хранила их дома в канарисе[1].
С этого дня я тоже стала так делать, потому что мы были женщинами, мы были рождены, чтобы делать это, чтобы раз в месяц ходить с тряпкой в трусах. Еще моя мать сказала мне:
— Каждый раз, когда течет кровь, ты не должна приближаться к амулетам[2] отца и трогать его рабочие инструменты, поняла?
Я кивнула головой и поинтересовалась:
— Почему, мама?
- Эта женская кровь может принести много вреда.
— Почему, мама?
Она пристально посмотрела на меня, вздохнула и покачала головой:
— Ты задаешь слишком много вопросов, дочка, что я тебе говорила?
Я помнила, как она много раз говорила мне, что воспитанный ребенок не должен задавать вопросов.
— Прости меня, мама, — сказала я.
— Уже простила. Главное, не забудь.
День прошел очень быстро. Мне хотелось увидеться с Оби, чтобы рассказать ей радостную новость о том, что я стала взрослой. Я объявила ей о том, что у меня пролилась вторая женская кровь.
Оби была рада за меня. И сказала, что она уже прошла через это. Я обиделась на нее за то, что она мне ничего не сказала. Она извинилась, что не успела об этом рассказать. Но самое главное — это то, что мы здорово повеселились в этот день, так хорошо, что даже не почувствовали, как пролетело время. Мечта о том, чтобы покинуть страну детства, часто охватывает детей. Потому что они не замечают, что за улыбками их родителей прячутся заботы и проблемы, с которыми приходится справляться каждый день.
Вот, писатель, как я провела день, который белые называют днем первой менструации, а я днем второй женской крови. Эта кровь символизировала мое расставание с детством, мою зрелость и в то же время угрозу для общественного порядка. В пятнадцать лет я больше не была ребенком в своей деревне. Я созрела, а это значило, что пришло мое время стать матерью. Все это этапы нашей жизни, правда, писатель?
— Да, жизнь — это дорога, по которой мы идем, и у каждой свои неровности, — ответил я.
— Да, писатель, я вижу, ты понимаешь меня, — сказала она, вынимая орех колы из наполненного водой калебаса, который стоял рядом с ней на земле.
Она расколола орех и дала мне кусочек. Я поблагодарил ее. Ее лицо озарилось улыбкой, и я тоже покорно улыбнулся, хотя в глубине души мне этого совсем не хотелось, но я сделал это из уважения, по привычке.
Орех хрустел у нее на зубах, глаза блестели, как родниковая вода. Они говорили о том, что ей еще многое предстояло мне рассказать.
— Иди по дороге моей жизни, — сказала она, — и ты поймешь меня.
4
Ранним утром на следующий день после появления моей второй женской крови я услышала, как мама тихонько сказала отцу:
— Она больше не маленькая.
Отец все понял. Он вынул трубку из кармана брюк, набил ее табаком и подошел к очагу перед кухней, чтобы зажечь ее. Потом он вернулся с сияющим от радости лицом и сказал матери:
— Теперь с нее нельзя спускать глаз.
Нужно сказать, писатель, что эта кровь озарила мою жизнь. Одному лишь Богу известно, с каким удовольствием мой отец пил по утрам свою сыворотку. Он был так рад тому, что пролилась моя кровь, несмотря на то, что она могла принести много вреда!
Отец сказал моим братьям:
— Вы должны уважать сестру, теперь с ней нужно обращаться осторожнее.
Братья кивнули в ответ. Они не знали, что это значило, но обещали так и делать, не задавая лишних вопросов.
Прошло несколько дней, и однажды вечером моя мать позвала меня и сказала:
— Знаешь, когда ты только родилась, дочка, мы выбрали тебе жениха. Это хороший мужчина.
Я слушала ее с интересом, потому что это касалось очень важного этапа в моей жизни. Она продолжала:
— Мы выбрали Мади. Ты должна научиться делать для него все, что должна делать женщина, поняла?
Я молчала.
— Поняла? — повторила она.
— Да, мама.
— Это традиция. Нужно, чтобы у тебя был хороший мужчина, хороший муж, мы позаботимся о твоем счастье.
Я сказала ей:
— Мама, но он ведь мой двоюродный брат!
Она тут же ответила:
— Ты задаешь слишком много вопросов, дочка, что я тебе говорила?
Я помнила, как она говорила мне, что воспитанный ребенок не должен задавать вопросов.
— Я двоюродная сестра твоего отца, и у нас все в порядке, разве нет?
— Да, мама, — ответила я.
Она улыбнулась и добавила:
— Хорошо, что ты все поняла.
Мама надеялась, что я буду стараться для своего мужа. Я видела это в ее глазах… она желала мне только лучшего. Да, она желала лучшего. Она была уверена в том, что приготовила для меня замечательное будущее, но я в глубине души страдала. Я злилась на свою собственную слабость, на свою покорность, на то, что я не смогла сказать: «Мама, дай мне жить так, как я хочу».
А отец и вовсе не беспокоился о моем мнении. Для него это было решенное дело. Он лежал в своем гамаке и с довольным лицом выпускал из своей трубки клубы дыма. Дым медленно поднимался вверх и растворялся в кружевной листве манговых деревьев. Дядя Домба узнал от моего отца, что у меня пролилась кровь, и они с отцом встретились, чтобы поговорить о нашей с Мади свадьбе. Я слышала, как отец говорил ему, что праздник должен быть красивым, потому что я единственная его дочь и к тому же первенец, поэтому я заслуживаю особой чести и уважения. Именно во имя этой чести и уважения я должна была страдать. Мои родители были счастливы. А моего мнения никто не спрашивал. Их не волновало мое мнение. Их не волновало мнение Мади. Мы были детьми, несмотря на то, что нам говорили, что мы больше не дети. Они должны были решить, как мы будем дальше жить, ни о чем нас не спрашивая. Они все уже решили, когда мы только появились на свет, потому что они родились раньше нас и «родили» нас, потому что они знали жизнь лучше нас и потому что на всю жизнь мы останемся для них их детьми.