— Не спеши. Подумай.
— Не о чем думать.
Претворяя решение в жизнь, Андрей потолковал с глазу на глаз с Таниным хирургом и, предваряя, результаты, очередного рентгена, при помощи пятидесятидолларовой купюры, сам поставил диагноз:
— Еще месяц на костылях, правда?
— Зачем? — удивился врач. — У нее все в порядке.
— Без гипса она от меня сбежит, — ни не смущаясь чужого любопытства, признался Андрей.
— Что ж, месяц, так месяц… — согласился доктор, о чем и поведал Татьяне при очередной встрече: — Нулевое сращение. Недельки четыре придется еще потерпеть. Кстати, наведайтесь к физиотерапевту. Он вам покажет комплекс упражнений.
Пока расстроенная Таня путешествовала по лечебным кабинетам, Рощин с Никитой отправились в библиотеку к Валерии Ивановне. По просьбе Тани она подобрала для Тани книги по истории эсеровского движения.
Оппель пришлось парковать метрах в двадцати от входа. Подобраться ближе мешал серый джип, с медвежьей грацией занявший небольшое пространство перед стеклянными дверьми.
— Я быстро, — Андрей щелкнул Никиту по носу и выбрался из машины. Однако не успел сделать и шагу, как почувствовал резкую боль в затылке. Асфальт полетел навстречу. Перед глазами заплясали звезды. Одна очень напоминала рожу пьяного мужика.
— Будешь, паскуда, знать, как мою бабу трахать… — в оглушительную тишину ворвался пронзительный вопль.
Почти не осознавая, что происходит, ухватив каким-то седьмым чувством нависшую опасность, Рощин откатился в сторону. Через мгновение на то место, где он только что лежал, с гулким грохотом опустился лом.
— Сука гребаная, — с матерной бранью пьяный до крайности мужчина лет тридцати рванул дверцу и схватил Никиту.
— Нет! — мальчик захлебнулся отчаянным плачем.
Не обращая внимания на слезы и протесты, мужчина закинул Никиту на плечо и побежал в сторону проспекта. Тонкие детские ручонки и русая головенка взметнулись в сторону, словно кукольные.
Рощин минуту или более недоуменно смотрел вслед похитителю.
«Куда, зачем, какого черта…» Тупые мысли растворялись в бессмысленном полуобморочном равнодушии. Затем яркой вспышкой наступило прозрение. Андрей с трудом поднялся и, прихрамывая, заковылял вдогонку. Перед глазами прыгали разноцветные сполохи, макушка горела, в ушах стоял звон. Каждый шаг, как эхо, отдавал острой болью в висках, однако страх за Никиту толкал Андрея вперед. Расстояние между ним и пьяным сокращалось, вскоре Рощин настиг мужика, толкнул в спину, изловчившись неведомо каким образом, выхватил мальчика.
— Беги в машину и закройся, — приказал в испуганные глазенки. Никита еле заметно кивнул и не тронулся с места.
— Мать твою! — не удержав равновесие, мужик, упал на асфальт, вскочил и бросился на Андрея.
Они катались по земле, обменивались ударами, зверея от ярости и боли. В какой-то момент Рощину удалось преломить ситуацию. Он ткнул что есть силы противника головой в лицо, затем заехал коленом в живот. Пьяный, взвыл от боли, закашлялся, поник. Тогда лишь Рощин узнал в нем Таниного мужа. Даже вспомнил имя.
Генка смотрел на Рощина красными, бессмысленными глазами.
— Козел.
— Пошел ты! — Рощин поднялся, небрежным жестом отряхнул брюки, и тот час кулем рухнул вниз. Генка дернул его за ноги, навалился, врезал приличный апперкот. Ударить в ответ Андрей не успел, Генка сдавил ему горло, перекрыл кислород.
Хрипя и извиваясь, Рощин пытался дотянуться до обломка кирпича, валявшегося неподалеку. Когда это удалось сделать, он впечатал камень в голову противника. Генка заорал от боли и обмяк.
Это и спасло ему жизнь. Стальной лом с гулким уханьем врезался в асфальт в паре сантиметров от виска Генки и резко взмыл ввысь снова. Никита, с перекошенным от ужаса лицом, замахнулся для нового удара.
— Не надо! — заорал Рощин. — Никита! Не смей!
Мальчик замер на мгновение. Его едва хватило, чтобы вскочить и выхватить из детских рук орудие убийства.
— Ублюдок чертов, — закричал Генка. Он лежал лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, и орал злые слова. — Что б, ты, сдохла грязная сука со своим паршивым отродьем. Шваль, падла, курва.
— Сам шваль, падла… — Никита, выскользнув из-под руки Рощина, бросился на Генку. Ударил ногой под ребро. И, отброшенный крепкой рукой, отлетел в сторону.
— Никита, — рявкнул Андрей. — Убирайся отсюда немедленно!
Мальчишка, с воем забрался в машину, забился в угол, заплакал горько, навзрыд.
С опаской оглядываясь на пьяного, Рощин добрел до Опеля, сел за руль, осторожно выправил на дорогу. Минут пять вел машину, молча, приходя в себя. Затем притормозил у обочины, повернулся к плачущему Никите, сказал:
— Все в порядке, малыш. Мы победили. Иди ко мне.
С заднего сидения донеслось:
— Не пойду.
Рощин повысил тон:
— Иди, я сказал.
Неохотно мальчик перебрался на соседнее кресло. Отвернулся отчужденно. Отшатнулся, когда Андрей, попытался обнять его. Сминая сопротивление, Рощин, притянул Никиту к себе, что есть силы, притиснул к груди. Не зная, что и как делать в таких случаях, повторил:
— Все в порядке, малыш. Мы победили, — и добавил нежно, — мой маленький, мой хороший, мой любимый.
Руки сами потянулись к белобрысой макушке, перебрали нежные прядки, затеялись гладить волосы. Минуту Никита терпеливо сносил ласку, потом обхватил Рощина за шею, пробормотал невнятно: «папочка». Детские плечики тряслись от нервного напряжения. От замершей фигурки веяло таким горьким отчаянием, что у Андрея от жалости перехватило горло.
— Он мой самый большой враг, — признался мальчик. — Я его ненавижу. Он замучил нас. Он бьет маму, и меня, и Машу.
Обыденность детского кошмара была ужасающей. О совершено невозможных, недопустимых вещах Никита говорил спокойно, почти без волнения. Этот ребенок привык к вещам, о существовании которых знал не всякий взрослый.
Андрей слушал Никиту и бесился от ярости. Как смела Таня, обречь детей на подобное существование? Почему смирилась? Как могла опустить руки? Рощин молчал, баюкал Никиту, вбирал в себя недетскую муку, трепетал от нежности к маленькому человечку и убеждался в собственной правоте решимости: «Я хочу этих детей. И хочу эту женщину. Я возьму их. Хочу и возьму. Никто меня не остановит!»
Рощин заглянул в заплаканное личико.
— Эй, дружище, как дела?
Мальчик улыбнулся растерянно.
— Нормально.
И вдруг спросил:
— Ты честно мой папа? Честно-пречестно?
— Здрастье, — протянул Андрей насмешливо. — Разве я бы стал врать? Делать мне нечего.
Небрежный ответ развеял сомнения. Никиты засиял от счастья.
— А здорово я ему врезал, — началась мужская беседа.
— Да уж, не хило, — подтвердил Андрей.
— А ты, а он…
— Господи, — всполошился вдруг Рощин, — нас же мама ждет. Как мы ей на глаза покажемся?
Вид у обоих был аховый. Футболки порваны, джинсы грязные, у Рощина на лице и руках ссадины и синяки, затылок в крови.
— Мама нас убьет, — согласился Никита. — Меня точно.
— Нас нельзя убивать, — возразил Андрей, — нас даже ругать нельзя. Мы с тобой победители. А победителей не судят.
Он взялся за телефон.
— Такси? Примите заказ.
Через четверть часа они встречали у поликлиники красный Форд.
Водитель только хмыкнул, услышав нарочито жалобное:
— Видишь, приятель, что с нами приключилось? Понимаешь, что нам мама сейчас устроит?
— Вижу и понимаю. — Стоящая по соседству иномарка, грязная, но дорогая одежда Рощина делали мужика покладистым.
— Выручай. Забери маму из кабинета 302 и отвези на дачу. Мама у нас очень приметная: симпатичная, с гипсом на правой ноге и парой костылей придачу.
— Мы за ней идти боимся, — вставил «пять копеек» Никита. — Она у нас строгая.
— Да, ребята, попадет вам по первое число, — заговорщицки подмигнув и прихватив полтинник баксов, водитель отправился за Таней.
Рощин достал мобильный, приторно сладким голосом поинтересовался:
— Танечка, заждались? Извините. Книги? Ах, книги. Конечно, конечно. Кстати, у нас с Никитой возникли некоторые обстоятельства, так что вы поезжайте на дачу одна, а мы останемся ночевать в городе. Сейчас таксист за вами зайдет и поможет спуститься вниз. Нет, нет, все в порядке. Не выдумывайте. Мы вернемся утром, к завтраку.
— Порядок, — последнее слово адресовалось Никите.
Они проводили Форд до последнего поворота к дачному поселку и с чистой совестью отправились назад, на городскую квартиру.
Пробежав по комнатам, мальчик замер перед портретом надменной красавицы.
— Мама!
Рощин положил руку на узкое плечико.
— Теперь ты мне веришь? — спросил строго.
— Верю, — восторженно выдохнул Никита.
На следующий день, глядя на хмурую физиономию Татьяны, натыкаясь, то и дело, на ее угрюмое молчание, Рощин понял: Никита проболтался. Мальчику хватило сил сохранить одну тайну, две — было уже выше его сил.
За ужином Таня сидела, не поднимая глаз, и почти ничего не кушала. Никита грустно ковырял вилкой блинчик с мясом. Маша капризничала. Даже Алла Аркадьевна, добрая душа, хмурилась, не одобряла поступков Рощина.
Андрей сам обострил ситуацию:
— Таня, я хотел бы с вами побеседовать. Когда вам удобно?
— В десять вечера, — сухо уронила секретарша.
Ровно в десять в дверь кабинета постучали.
— Да, пожалуйста.
Опираясь на костыли, Таня добрела до дивана. Села, неловко выставив вперед ногу. Подняла безучастный взгляд на Рощина.
Тот мысленно восхитился. Железное самообладание.
Он ожидал упреков, обвинений, скандала. Однако, мадам изволили молчать. Ладно, хмыкнул Андрей, посмотрим кто кого.
— Сколько страниц вы уже напечатали?
— Сто.
— Мало. Хотелось бы больше.
— Я постараюсь увеличить темп.
Все-таки ему удалось задеть ее. На щеках вспыхнул румянец, пальцы, сжатые в замок, побелели.
— Собственно это все, — Рощин милейшим образом улыбнулся.
— Все? — вскинула брови Татьяна.