Ольга растерялась. Залепетала какую-то невнятицу.
— Нет, — оборвал ее Матвеев. — Не надо уверток. Скажи честно. Как взрослый ответственный человек.
Ольга, закусив губу, молчала.
— Ты читала статьи в «Ведомостях»?
— Читала.
— Каково твое мнение?
— Полицейская провокация. Передергивание фактов.
— Надин считает иначе.
— Это ее личное дело.
— Ты не ответила относительно террора. Итак?
Ольга вскинула голову:
— Да. Я хочу принять участие в акции. И была бы очень признательна, если бы ты с уважением отнесся к моему решению.
Павел похолодел. Боже, зачем он не послушался Надин. Зачем спровоцировал дочку к демаршам и заявлениям. Пока она сомневалась, шансы на спасение были. Неужели теперь их нет?
— Я не собирался и не собираюсь переубеждать тебя. Мой долг, только предупредить.
— Не надо, — перебила Ольга. — Я знаю, на что иду.
— Отлично! Но ради чего ты идешь на смерть?
— Ради свободы и счастья людей! — запальчиво воскликнула Оля.
— Людям не нужна твоя смерть. Им нужна твоя жизнь. Твоя сила. Ум. Знания. Самое простое в жизни — умереть. Смерть — это капитуляция, предательство, трусость. Самый большой подвиг в жизни — сама жизнь. Остальное против этого — ничтожно и мелко.
— У нас с тобой разные взгляды.
— Твои взгляды сформировал подонок, который насиловал нашу Надин.
— Нет! — заорала Ольга. — Надин врет. Он не мог такое сделать. Она сама кого угодно изнасилует.
У двери раздался тяжелый вздох. Из темноты появилась Надин.
— К сожалению, женщинам трудно насиловать мужчин, — сказала мрачно. — Однако я нашла выход. Я наняла бродяг, заплатила, и они отлично позабавились с твоим милым.
— Нет! Нет! Нет!
— Очень жаль, девочка моя, но ты связалась с подлецом. Редким подлецом.
— Ты сама подлая и жестокая. — Ольга уткнулась в подушку и разрыдалась.
— Иди, Пашенька, — услала Надин мужа. — Тебе завтра на работу.
— Я в гостиной подожду, — прошептал тот, сраженный услышанным.
Ночь выдалась трудная, с криками, успокоительными каплями, беготней по дому, слезами. Две вазы оказались разбиты, Олина подушка разодрана в клочья. На рассвете подводили итоги. Павел обнимал обессиленную от истерики дочь, с тревогой присматривался к жене. Она была бледна, глаза полыхали злым отчаянием.
— Представь себе, — цедила она. — Ты бросила бомбу и, разорванная в клочья, в луже крови, валяешься на мостовой. Вокруг стоит народ, глазеет. Чужая смерть — занятное зрелище. Бегают жандармы, матерятся. Вместо того, чтобы ловить воров и убийц они вынуждены лазить по кустам, собирать части твоего тела. Какая-нибудь Марфа или Иван Иванович, вернувшись домой, за чашкой чая или миской щей, почесывая бок, скажут: опять бомбисты шалят, сволочи, креста на них нет. И все. Народ, ради которого, ты собралась на смерть, не нуждается в твоем подвиге. Народу безразлично кто сидит в губернаторском кресле, и кто командует жандармами в городе. Народу не нужны кровавые зрелища, народу нужны деньги и знания. Для того, чтобы лучше жить. Твоя никчемная смерть ни изменит ничьей жизни, ни принесет никому пользы и лишь развлечет обывателя.
— Моя смерть может и не принесет пользы, но другие непременно изменят ход истории.
— Хоть сто, хоть тысячу раз убей, от того никто не станет счастливей.
— Я не верю тебе, — твердила Оля. Белоснежная мечта — революция не желала примерять кровавые обноски.
— Зато ты безоговорочно, рабски веришь другому. Я учила тебя думать, а ты покорно подчиняешься первому встречному. Ты рабыня, Оля. И жаждешь рабства.
— Нет, я — революционерка!
— Самый большой революционер — твой отец. Он не преобразовывает весь мир, а обустраивает пространство вокруг себя. Когда-то он заставил моего отца вести дело по-новому, выдержал нападки и угрозы, выстоял, состоялся и помог найти себя тысячам людей. Глядя на него, я поняла, что занималась глупостями и теперь учу мальчишек и девчонок грамоте и арифметике. Теперь мой труд направлен на реальную живую пользу, а не выдуманное всеобщее благо.
— Но нельзя же подчиняться и прощать. Надо мстить.
— Христос сказал, — завершая бурное воскресенье, вмешался Павел: — «Я пришел не судить, а спасти» Ты не выше Христа.
— Но ведь Господь отдал свою жизнь за людей, — возразила Оля.
— Перед тем, накормив пять тысяч человек.
Дебаты закончились. Сон примирил противные стороны. Надин, закинув руку за голову, дремала на диване в гостиной. Павел отключился в кресле. Ольга, единственная, провела остаток ночи в кровати.
Утром, едва по мостовым зацокали копыта лошадей и послышались звонки конки, она тихо на цыпочках пробралась в коридор, замирая, повернула головку замка, переступила порог, оглянулась на прощание.
В двух шагах от нее Надин, страшная, лохматая, с черными кругами под глазами, с перекошенным от ужаса лицом, крестным знамением осеняла бегство.
С лестницы донеслось:
— Я сама видела в Москве…в луже крови…без головы…брюхо навыворотку….молоденький такой, — на верхний этаж поднимались соседские кухарка и горничная. — Здравствуйте, барышня. — Это к Оле. И снова между собой: — Я бегу домой, трясусь от страха: среди бела дня убивают, совсем стыд потеряли.
— Да уж страхота. Пирог-то не сгорел?
— Чуть присох только. Я его мокрой тряпкой накрыла.
— Слава Богу. А с чем пирог-то был?
Оля обессилено разжала пальцы. Саквояж с вещами упал на пол. За ним на паркет осела и Ольга. Подняла на тетку, красные, заплаканные глаза; прошептала сухими губами:
— Надечка, — и зашлась в истошном рыдании. — Ты права. Я остаюсь.
Из комнаты выскочил Павел. Увидел раскрытую дверь, саквояж, сидящую на полу дочь и закричал вдруг сорванным голосом:
— Встань немедленно! Немедленно встань! Простудишься! Там же сквозняк!
Вечером следующего дня Матвеев повез Ольгу к Прохору Львовичу Люборецкому. По дороге больше молчали, но по-доброму, дружески, примиряясь.
— Папенька, он, в правду, необыкновенный человек? — спросила только Ольга.
— Он спас нашу Надю и многих других глупых девчонок.
Ольга закусила губу. Ее причислили к последней категории.
Люборецкий встретил Матвеевых радушно. Получив телеграмму Надин с просьбой приютить и вразумить племянницу, он тот час ответил согласием. Теперь, приставив пенсне к глазам, внимательно изучал подробное письмо.
«Прохор Львович, я все выяснила. За этой историей стоит Ярмолюк. Он подослал Арсения к Ольге, чтобы вернуть меня в партию. Честно говоря, я в растерянности и не знаю, что еще можно ожидать от этого ужасного человека…»
— Дочитаю позднее, — Люборецкий положил послание в карман халата и с любопытством уставился на новую подопечную:
— Ольга Павловна, извините за прямоту, в моем возрасте извинительно многое, но вы — красавица. Я в восторге. Обычно в революцию идут серые и невзрачные особы. Каковы ваши взгляды? Социал-революция? Прелестно. Моя любимая доктрина. Последнее увлечение, можно сказать, — подхватив Олю под руку, спец по террору и врачеванию душ, направился в комнаты.
Дочь испуганно оглянулась на отца. Бесцеремонный старик смутил ее.
Матвеев пожал плечами. Он и сам чувствовал себя неловко.
— Вы, батенька, кажется, домой торопились, — Люборецкий вспомнил, что милая гостья прибыла не одна. — Вот и отправляйтесь, без промедления. Поезд обратный через три часа. Чаю можно и в ресторане попить. Надежде Антоновне привет и наилучшие пожелания. Прощайте, Павел Павлович. Прощайте, любезнейший. Впрочем, нет, погодите немного, я черкану Наденьке пару строк.
ЖИЗНЬ
— Извините, но кроме вас мне не с кем посоветоваться. — Валентина Рощина подняла умоляющий взгляд на незнакомую женщину.
Танина соседка ободряюще улыбнулась:
— Не волнуйтесь, я с удовольствием помогу вам. Только расскажите все по порядку.
Они сидели в кафе, пили кофе, говорили шепотом. Громко о таких материях говорить было неловко.
— Увы, порядком здесь не пахнет. Началось с того, что литературный агент Андрея потребовал подготовить к печати старые рукописи. Брат долго сомневался, потом согласился. Мы дали объявление в Интернете, отобрали из полутора десятка претенденток двух барышень, которые на поверку оказались полными дурами. Делали элементарные ошибки, медленно печатали, вели себя, как шлюхи. Принимая Таню на работу, я вынуждена была взывать к морали и угрожать увольнением. Представляете, как я выглядела?
— В общих чертах! — кивнула Валерия Ивановна.
— Как старая грымза, — расставила точки над «і» Валерия Ивановна. — Но это только начало истории. Увидев Таню, мой драгоценный братец, до того требовавший оградить его время и постель от дешевых потаскух, потерял голову и влюбился. Чтобы помочь ему, я была вынуждена делать Тане довольно дурацкие намеки. Представляете, что она обо мне подумала?
— Что?
Валентина Петровна обреченно махнула рукой:
— Явно ничего хорошего. Но я должна была вмешаться. Андрей просто помешался на вашей Тане.
— Бывает. Танюша — симпатичная женщина.
— Причем тут ее внешность? Впрочем, дело, именно во внешности. Таня невероятно похожа на женщину, портрет, которой, висит у Андрея в кабинете. Картина называется «Модница», это семейная реликвия, ее еще до революции привез из Швейцарии наш прадед.
— Господи.
— Не спешите удивляться, то ли еще будет. Из полного чемодана рукописей Андрей выбрал роман о Надин Матвеевой, праобразом которой стала дама с портрета.
— Но…
— Я в курсе. На серебряном медальоне и журнале написано то же самое имя — Надин Матвеева! Я видела фото. Сходство с Таней и модницей на портрете разительное. Они похожи как три капли воды.
— Что же получается?
— Кошмар и ужас! Но и это еще не все! Недавно выяснилось, что Никита — вылитый Андрей в детстве.
Из недр сумки появились улики. После тщательного изучения Валерия Ивановна подтвердила: одно лицо.